Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том I - Борис Галенин

Нужна была только отмашка из Петербурга.

Волкодаву следовало сказать: «Фас!»

Пока Петербург мямлил и продолжал сдачу позиций, Токио проявил завидную и достойную уважения решимость.

Наступала трагическая развязка. Придя к убеждению, что дальнейшее промедление грозит срывом всех планов, Япония 22 января решила отозвать посланника из Петербурга и прекратить переговоры с Россией, хотя именно накануне, 21 января, в Петербурге пошли на столь значительные уступки, что даже Англия решила сделать вид, что чувство справедливости ей не чуждо: «Если Япония и теперь не будет удовлетворена, то ни одна держава не сочтет себя вправе ее поддерживать», — заявил английский министр иностранных дел.

Будто всерьез.

23 января указ о начале военных действий был получен в Сасебо Командующим Соединенным флотом вице-адмиралом Того Хейхатиро, и утром 24 января японский флот, а также транспорты с войсками вышли в море. Лишь после этого нота о разрыве дипломатических отношений была вручена русскому Министру Иностранных Дел японским посланником Курино, который при этом уверял министра, что «несмотря на разрыв отношений, войны можно еще избежать».

Наш МИД с присущей ему прозорливостью ухватился за эту соломинку, страшась лишь, говоря словами графа Ламздорфа (еще худшего, если это возможно, Министра Иностранных Дел, чем покойный Муравьев), чтобы «наши герои на Дальнем Востоке не увлеклись внезапно каким-либо военным инцидентом», который вовлек бы Россию в войну.

А ведь увлекись «наши герои» — все щедро оплаченные планы «мирового сообщества» рухнули бы в тех же двадцатых числах января 1904 года по русскому календарю!

Но напомним: ощущая свою историческую ответственность перед «цивилизованным человечеством», наше «Ведомство Иностранных Дел», передавая 24 января Наместнику содержание японской ноты от 23 января, сочло необходимым опустить полные зловещей многозначительности слова о том, что японское правительство оставляет за собой право предпринять «такое независимое действие, какое сочтет наилучшим для укрепления и защиты своего угрожаемого положения, а равно для охраны своих установленных прав и законных интересов».

Мера достигла цели — не получив разъяснения причин разрыва дипломатических отношений, но зная о желании Государя прийти к мирному соглашению с Японией, Наместник не только отказался от планов предупредительного удара, но не видел необходимости в принятии дополнительных мер предосторожности. Мы уже обсуждали это выше.

Возможно, этим можно объяснить тот факт, что, сообщив 25 января о разрыве отношений командиру «Манджура» и начальнику Владивостокского отряда крейсеров, а 26 января — командиру «Сивуча» и консулам в Сингапуре и Гонконге, морской штаб Наместника почему-то сохранил это известие в тайне и от эскадры, и от крейсера «Варяг», находившихся в наибольшей близости к району вероятных военных действий и, казалось бы, больше всех нуждавшихся в объективной информации. Хотя здесь, боюсь, у штаба могла быть своя игра[292].

Любопытна следующая деталь. В стратегических играх 1902-1903 годов в Морской академии существовал именно такой вариант: вследствие внезапного, без объявления войны, нападения Японии в Чемульпо остались не отозванными крейсер и канонерская лодка; телеграфное сообщение перехвачено японцами. Но в игре посланные одновременно с отправкой телеграммы миноносцы успевают вызвать корабли в Порт-Артур. В жизни этого не произошло.

Атака японских миноносцев на Порт-Артурскую эскадру в ночь на 27 января подвела итог «миротворческой» деятельности петербургских политиков: Россию успешно подставили в войну.

Только наутро после ночной атаки и подрыва «Цесаревича», «Ретвизана» и «Паллады» из штаба Наместника была послана телеграмма консулу в Чифу с просьбой сообщить «Варягу» о начале войны. Но «Варяг» молчал.

Рассказ продолжит Всеволод Федорович Руднев.

«Чиода» уходит в море. Ночью. Без огней

«21 января японский крейсер “Chiyoda”, стоявший в глубине рейда, вышел вперед и стал рядом с английским крейсером, еще более усилив тщательный надзор за рейдами.

Вследствие доходивших тревожных слухов[293] телеграфировал в Порт-Артур, спрашивая приказания о дальнейших действиях, но ответа не получил; от посланника в Сеуле получил телеграмму, в которой посланник выражает свое желание повидаться со мною и переговорить.

Ввиду усиленной подготовительной деятельности японцев в Корее я просил д.с.с. Павлова[294], подняв его флаг на крейсере, идти в Порт-Артур совместно с «Корейцем», который поднял бы консульский флаг. Посланник не счел возможным оставить свой пост без приказания Министерства.

Почти весь январь стояла суровая погода, лед в большом количестве покрывал рейд, прекращая по временам сообщение или затрудняя его.

25 января японский крейсер “Chiyoda” без огней ночью ушел в море».

Сообщение об этом таинственном уходе В.Ф. Руднев делает уже от руки в заготовленном для Наместника рапорте о событиях последних дней.

«За несколько дней до этого японцы обрезали проволоки корейского телеграфа, чем лишили европейцев всякого сношения, причем русские телеграммы принимались, но не отправлялись. Телеграф же Ичжоу — Сеул был перерезан после отъезда из Ичжоу японского консульского агента с чинами японской полиции. Российский посланник д.с.с. Павлов, не получая с 11 января никаких известий, обратился к командиру “Варяга” с предложением послать лодку “Кореец” в Порт-Артур с бумагами, по получении коих 26 января в 31/2 часа дня лодка пошла по назначению, но дойти до Порт-Артура ей не было суждено».

Выход «Корейца»

«Перед уходом “Корейца” было получено письмо от посланника: “Вместе с сим посылаю казака с корреспонденцией для отправки на «Корейце». Желательно, чтобы «Кореец» снялся с якоря и отправился в путь тотчас по получении корреспонденции. Сегодня вечером из секретного источника получено известие о том, что японской эскадре из нескольких военных судов предписано отправиться к устью Ялу и что высадка японских войск в значительном количестве в Чемульпо назначена на 29 января. Телеграмм никаких ниоткуда не получено. Павлов”.

По выходе с рейда, у острова Иодольми, лодка “Кореец” встретила японскую эскадру, часть коей, в числе 3 крейсеров и 3 транспортов, вошла на рейд, а 4 миноносца, маневрируя около лодки, выпустили 3 мины, не причинившие, однако, лодке вреда; кроме того, большой крейсер повернул на пересечку пути лодки. Командир “Корейца” не открывал огня (сделано два нечаянных выстрела), не считая себя вправе начать стрелять в пределах нейтрального порта. “Кореец” по сигналу с вверенного мне крейсера стал за его кормой».

Дополним немного рассказ Всеволода Федоровича.

26 января в 8 час. 30 мин. «Кореец», приняв почту с французского, итальянского и английского крейсеров, был готов к походу. Но в 8 час. 40 мин. на рейде появился пароход «Сунгари» общества Китайско-Восточной железной дороги, на котором из Шанхая прибыл американский военный агент. Он сообщил, что война начнется 27 января. «Кореец» ушел только в 15 час. 40 мин. В это время отряд Уриу, узнав от «Чиоды», что русские по-прежнему стоят в Чемульпо, уже втягивался в проход шхерного фарватера.

В 15 час. 55 мин. с «Корейца» увидели шедшую навстречу кильватерную колонну — три крейсера в голове, три транспорта в середине и три крейсера в хвосте. Ее возглавлял «Чиода», слева шла колонна из четырех миноносцев. Обе колонны уклонились к краям фарватера, и «Кореец», успев сигналом сообщить «Варягу» о появлении японцев, вынужден был войти в коридор между приближающимися кораблями. У расчехленных и направленных по борту орудий крейсеров по-боевому стояла прислуга. Едва «Кореец» поровнялся со вторым из крейсеров, как третий — броненосный «Асама» — вышел из строя, преградив путь канонерке в море.

В правдивом японском «Описании боевых действий на море в 37-38 гг. эры Мейдзи», то есть в ту самую войну 1904-1905 годов, с самурайской прямотой сказано, что тяжелый броненосный «Асама» просто прикрыл своей броневой грудью транспорты, которые могла атаковать зловредная русская канонерка. А выходить в море «Корейцу» никто не мешал. Сам вернулся — может, забыл чего. Но предварительно — ни с того, ни с сего — обстрелял миролюбивую японскую эскадру. Оттого, может, и война началась[296].

Одновременно четыре миноносца, зайдя с обоих бортов «Корейца», с расстояния 200-350 м атаковали его торпедами. Расчет был ясен — не выпускать с рейда свидетеля вторжения.