Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

Я всю спустил.

– Спустил? Малыш без сознания, а ты стоишь и спускаешь воду?

Да.

– Ты забил его насмерть.

Нет. Майкл упал.

Но врачей в Бон-Секур бойфренд не провел; тельце Майкла Шоу было скорее черно-синим, нежели коричневым, а повреждения больше соответствовали наезду автомобиля на скорости пятьдесят километров в час. И патологоанатомы на Пенн-стрит не сомневаются ни секунды: смерть наступила из-за травм, нанесенных тупым предметом. Из ребенка буквально вышибли всю жизнь.

И все же настоящее отвращение Рик Джеймс испытывает, только когда начинается внешний осмотр.

– Ты видел? – спрашивает врач, поднимая ножки. – Разорвано.

Настоящий ужас. У двухлетнего мальчика было внутреннее кровотечение – его анус разорвал двадцатилетняя нянька, любовник его матери.

Кадеты Энн-Арундел стоят с открытыми ртами и остекленевшими глазами, парализованные и вынужденные наблюдать из угла комнаты, как вскрывают ребенка. Вот так урок сегодня.

По дороге обратно в штаб Джеймс молчит – господи, а что здесь вообще можно сказать? Это не мой ребенок, пытается он убедить себя. Я там не живу. Меня это не касается.

Стандартная защита, надежное убежище детектива убойного. Только в этот раз его недостаточно. Не существует настолько темной ямы, где можно было бы похоронить гнев.

Вернувшись в отдел убийств, Джеймс идет от лифта по длинному голубому коридору и заглядывает в проволочное окошко двери, ведущей в большую допросную. Любовничек там один – откинулся на спинку среднего стула, забросив ноги в кроссовках на край стола.

– Ты посмотри, – обращается Джеймс к патрульному, приехавшему для сопровождения заключенного. – Ты только посмотри на него.

Парень тихо насвистывает и скрупулезно возится сначала с одной кроссовкой, потом с другой, – это дается с трудом из-за наручников. Он завязывает новые шнурки – желто-зеленые, по паре на каждой ноге, в городском стиле. Через два часа охранник Юго-Западного КПЗ изымет эти самые шнурки для предотвращения попыток самоубийства, но пока что они – в самом центре его сузившейся вселенной.

– Ты глянь, – говорит Джеймс. – Так и хочется ему навалять, да?

– Эй, – отвечает патрульный. – Я обеими руками за.

Джеймс смотрит на него, затем снова заглядывает в допросную. Парень замечает тень на одностороннем стекле и поворачивается на стуле.

– Э, mon, – говорит он с вест-индской напевностью. – Мне надо в туалет, слышьте.

– Ты глянь, а, – повторяет Джеймс.

Он мог бы его избить. Мог бы бить эту мразь, пока тот кровью ссать не начнет, и никто в офисе бы слова не сказал. Патрульные уткнутся в документы, детективы перекроют коридор, а то и решат присоединиться. А если на шум придет полковник, достаточно будет упомянуть о маленьком Майкле Шоу, молчаливом и одиноком на том длинном стальном столе.

И кто скажет, что это неправильно? Кто считает, что такая простая и скорая расправа несправедлива? Честь для копа означает, что нельзя бить человека в наручниках, который не может дать сдачи; нельзя выбивать показания; нельзя бить того, кто этого не заслужил. Полицейская жестокость? Да идите вы на хрен. Полицейская работа всегда была жестока; просто хорошая полицейская работа – незаметна.

Год назад в этой самой допросной Джей Лэндсман был руководителем по делу о нападении на полицейского в Феллс-Пойнте – в пьяной драке несколько подозреваемых избили свинцовыми трубами до полусмерти вмешавшегося патрульного из Южного района.

– А теперь, – сказал Лэндсман, приведя главного фигуранта в комнату, – пока мы здесь, я сниму с тебя наручники, потому что, знаешь, не то чтобы я какой-то особо крутой, – просто я знаю, что ты ссыкливая гнида, а потому и проблем не жду, да?

Лэндсман снял наручники, подозреваемый потер запястья.

– Вот видишь, я же знал, что ты ссыкливая…

Тут парень вскочил со стула с диким ударом наотмашь, который пришелся сержанту по голове, после чего Лэндсман так втоптал его в пол, что впоследствии хранил полароид с окровавленным подозреваемым в верхнем ящике стола, как сувенир на память. Лэндсман вышел из допросной, как раз когда пришел дежурный капитан.

– Какого хрена тут творится?

– Эй, – пожал плечами Лэндсман, – эта сволочь на меня напала.

Сейчас Джеймс мог бы сказать так же: этот ублюдок изнасиловал и убил двухлетнего ребенка, а затем накинулся на меня – вот я его и отпиздил. Конец рапорта.

– Вперед, – говорит патрульный, словно читая его мысли. – Чувак, я тебя прикрою. И, блин, с удовольствием понаблюдаю.

Джеймс поворачивается и с легким удивлением смотрит на патрульного, после чего неловко и смущенно улыбается. Было бы приятно снять с этого парня наручники и причинить ему боль. Черт, без наручников у него будет даже больше шансов, чем он сам предоставил ребенку. Простая человеческая справедливость требует чего-то серьезнее пожизненного, ожидающего Элвина Клемента Ричардсона; простая человеческая справедливость требует, чтобы эта тварина была беспомощна, неподвижна, не могла отбиваться.

А что потом? Когда из садиста сделают кровавую отбивную в допросной, что изменится для Рика Джеймса? Ребенок мертв. Его уже ничто не вернет. Мать? Судя по ее поведению на утреннем опросе, плевать она на все хотела. Это убийство, сказали ей. Бойфренд так изувечил вашего малыша, что врачи говорят, будто его машина переехала. Он убил вашего ребенка.

– Я в это не верю, – ответила она. – Он любил Майкла.

Джеймс мог бы его избить, но чего ради? Душевного спокойствия? Удовлетворения? Элвин Ричардсон – всего лишь один поганый садист в городе, полном поганых садистов, и его преступление довольно распространенное. Только в августе Келлер и Кратчфилд расследовали удушение двухлетней девочки; в том же месяце Ши и Хейгину достался годовалый ребенок, ошпаренный нянькой до смерти. В сентябре Холлингсворту попался девятимесячный младенец, задушенный матерью.

Нет, думает Джеймс. Я могу избить этого мудака до полусмерти и отправить в тюремный лазарет – но это ни хрена не изменит. В понедельник я вернусь на работу и буду смотреть через проволочное окошко на очередного социопата. Джеймс снова улыбается патрульному, качает головой и идет в главный офис.

– Эдди Браун, – говорит он, подходя к кофемашине, – не сводишь парня поссать? Если это сделаю я, то велика вероятность, что я разобью ему ебало.

Браун кивает, идет к почтовым ящикам и снимает с гвоздя ключ от допросной.

Вторник, 20 декабря

Джей Лэндсман носится взад-вперед по отделу убийств, сравнивая три разных версии от трех разных хмырей. Он надеялся на тихую ночку, может, даже на поход в бар с Пеллегрини после пересменки, но теперь у него полный аншлаг: один – в большой допросной, второй – в малой, третий дожидается своей очереди на диване в аквариуме. На взгляд Лэндсмана, каждый провинился больше предыдущего.

Из