Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы, 1884–1909 гг. - Ковальская Елена

Дорогой дядя Сергей,

Оба твои письма я получил и благодарю Тебя искренно за откровенность первого; но за второе ни благодарить ни похвалить я не могу. Хотелось сейчас же ответить, но я решил лучше обождать и написать тебе четыре дня спустя — в полном хладнокровии.

Ты говоришь, что циркуляр мин<истра> Вн<утренних> Д<ел> публично порицает Трепова, а стало быть в его лице и Тебя, т. к. он действовал по твоим указаниям. Сипягин мне прислал его в день напечатания, я его читал два раза и вынес то убеждение, что рядом с замечаниями по поводу действия полиции и в Петербурге, и в Москве и Киеве и друг<их> городах (не упоминая ни имен ни мест) им, мин<истром> Внутр<енних> Дел, преподаны общие указания насчет способов водворения порядка на улицах. Никак не могу с тобою согласиться, будто он критиковал и в особенности шельмовал действия Трепова. Можно спорить о своевременности появления этого циркуляра, но утверждать, что им подорван престиж местной власти и ее авторитет, никоим образом нельзя.

По-моему, действительно сильное правительство именно сильно тем, что оно открыто сознавая свои ошибки или промахи, тут же приступает к исправлению их, нисколько не смущаясь тем, что подумают или что скажут?

Меня всего более огорчило из твоего письма, то что ты высказал желание когда наступит спокойное время, просить об увольнении тебя от обязанностей ге-н<ерал>-губ<ернаторской> должности. Извини меня, друг мой, но разве это — поступать справедливо и по долгу?

Служба вещь тяжелая, я это первый знаю, и она не всегда обставлена удобствами и приятностями благодарностями и наградами только! В данном случае ты усмотрел тень неодобрения свыше действий твоего подчиненного, принимаешь их на свой счет и хочешь уходить с твоего поста. Неужели служба состоит… нет довольно об этом!

На днях будет год уже нашему незабвенному пребыванию в Москве; вспомни об этих днях, подкрепись этими воспоминаниями. Даст Бог, теперешние черные дни пройдут ведь когда-нибудь. Я всегда себя утешаю мыслью: что значат эти беспорядки и проявления неудовольствия известной среды в городах, в сравнении со спокойствием нашей необъятной России? Пожалуйста, не думай, чтобы я не отдавал себе полного отчета в серьезности этих событий, но я резко отделяю беспорядки в университетах от уличных демонстраций. Тем не менее я сознаю необходимость переделки всего нашего учебного строя. Мы безусловно дожили до того момента, чтобы положа руку на сердце, сознаться, что дальше теперешнее положение школьного дела продолжаться не может и что поэтому следует вступить на путь твердого и решительного преобразования. Плоды его мы увидим не сейчас, а спустя 10 или 12 лет. — Часто говорил я об этом с бедным Боголеповым, и он как будто начинал склоняться к моим доводам. Милый дядя Сергей, я не увлекаюсь, а тем менее действую под впечатлением последних событий! Я утверждаю, и ты со мною согласишься, что худшего положения учебного строя, как оно у нас теперь, не может быть. Поэтому исправление его необходимо; но исправление спокойное, разумное и основанное на твердо выработанной мною программе, о чем я тебе, кажется, говорил в январе.

Ни о каких Анрепах или Ковалевских я даже не слыхал. Сейчас нужен мне военный человек. Я прямо скажу, что я думаю о Ванновском и впредь знаю что, к сожалению, встречу, полное неодобрение с твоей стороны. Делаю этот выбор прямо по внутреннему убеждению, не спрося ничьего мнения.

Его имя связано для меня с именем моего Отца, а это, как и тебе, для меня все! — Завтра увижу ген<ерал>-адъют<анта> Черткова[1521] и, надеюсь, он примет назначение в Варшаву. Воронцов[1522] упорно отказывался.

На Страстной мы будем говеть, так приятно, что в Царском. Прошу Тебя искренно простить меня как за прежние невольные грехи, так и за это письмо. Ты знаешь, как всецело я доверяю тебе, и насколько ты всегда оправдывал ожидания дорогого Папа и мои точно также. Поэтому прости мое минутное неудовольствие, выразившееся вначале письма. Сердечно обнимаю Тебя и милую Эллу. Аликс вас крепко целует. Она и дети слава Богу здоровы.

Всем сердцем тебя любящий

Ники.

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1.Д.71.А. 55–61 об.)

Николай II — П. С. Ванновскому

25 марта

Петр Семенович.

Правильное устройство народного образования составляло всегда одну из главнейших забот Русских Государей, твердо, но постепенно стремившихся к его усовершенствованию в соответствии с основными началами русской жизни и потребностями времени. Опыт последних лет указал, однако, на столь существенные недостатки нашего учебного строя, что Я признаю благовременным безотлагательно приступить к коренному его пересмотру и исправлению.

(Мультатули П. В. Строго посещает Господь нас гневом, своим…

Император Николай II и революция 1905–1907 гг. СПб., 2003. С. 87.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

22 марта… Получил ответ от Ники — il у aurait beacoup a redire! (есть с чем поспорить! — фр.)

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 37. Л. 43.)

Вел. кн. Сергей Александрович — Николаю II

26 марта. Москва

Дорогой Ники,

Твое письмо, отправленное от 20-го марта, очень меня порадовало. Я позволю себе только протестовать в одном пункте, где ты делаешь странный намек: я никогда в жизни не ждал и тем более не желал от служения моего царю и отечеству — каких бы то ни было похвал или тем паче наград! Я всегда работаю для дела и по моей совести и не нуждаюсь ни в каких вознаграждениях. Такой намек от тебя мне больно слушать. Правда, что рядом с этим несправедливостей — я не терплю!

Отчего ты думаешь, что я против назначения Банковского? Думаю, что в теперешнем сумбуре военный с его весом вполне подходящее лицо. Лишь бы, прибавлю, он не кончил — с м<инистерством> Н<ародного> Пр<освещения>, какой кончил следствие о петерб<ургских> беспорядках, как в 1899 году — не дай, Бог!

Твое, как я понимаю, непосредственное вмешательство в дело может многое спасти. Я не совсем понимаю твоей мысли о циркуляре м<инистра> Вн<утренних> Д<ел>; конечно, сознавать свои ошибки прекрасно, и даже Правительству, но надо делать это кстати — иначе выходит самобичевание, за которое никто спасибо не скажет — ни друзья, ни враги.

В вербную субботу мы перенеслись за год назад и вспоминали сердечно, как вы были у нас у всенощной! А теперь на Страстной совместное говение в Кремле, как это было отрадно и симпатично; сколько неизгладимых воспоминаний и глубоких впечатлений. Мы и теперь собираемся сложить бремя греховное и пообчиститься перед великим Праздником и душевно; и теперь оно как-то особенно кстати.

Мы потом наслаждались лекциями по рус<ской> истории проф. Ключевского, с внутренней, политической стороны; он превосходно читал — я увлекался и часто думал о тебе, как бы тебя это интересовало бы. Я отдыхал на сих сообщениях! Будь добр по-старому и пришли мне яйца с образами, буду так благодарен. Желаю провести дни великие в душевном мире.

Храни вас Господь — крепко обнимаем тебя, Аликс и милых деток.

До свидания.

Твой Сергей.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1.Д. 1341. Л. 67–70 об.)

Началась Страстная седмица.

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

24 марта. Аазарево воскрешение.… принимали Митрополита[1523] и поднесли ему два омофора[1524] из ткани чистого золота… дорогая всенощная в 7 ч. — масса народу…

25 марта. Благовещение Пресвят. Богородицы.…в 11 ч. — страстная обедня — много народу… Ожидались беспорядки на Красной площади — ничего не было… В 9 ч. к первой страстной службе — приятно…

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1.Д.37.А. 44, 45.)