Отверженные - Виктор Гюго

— Что? — спросил Леблан.

— Я сейчас продиктую вам. Леблан взял перо. Тенардье начал диктовать: «Дочь моя…»

Пленник вздрогнул и поднял глаза на Тенардье.

— Нет, напишите: «Моя милая дочь», — сказал тот.

Леблан повиновался. «Приезжай сейчас же…» Он остановился.

— Ведь вы говорите ей «ты», не правда ли?

— Кому?

— Черт возьми! Конечно, девочке. Жаворонку!

— Я не понимаю вас, — сказал спокойно, без всякого признака волнения Леблан.

— Все равно, продолжайте, — сказал Тенардье. И он снова принялся диктовать: — «Приезжай сейчас же. Ты мне очень нужна. Особе, которая вручит тебе эту записку, поручено привезти тебя ко мне. Жду тебя. Приезжай и не тревожься».

Леблан кончил писать.

— Нет, лучше зачеркните «и не тревожься». А то она, пожалуй, подумает, что дело не совсем просто и есть причины тревожиться.

Леблан зачеркнул три последние слова.

— А теперь подпишитесь, — продолжал Тенардье. — Как вас зовут?

Пленник положил перо.

— К кому это письмо? — спросил он.

— Вы сами знаете, — ответил Тенардье. — Конечно, к девочке. Ведь я же говорил вам.

Он, очевидно, избегал называть молодую девушку, о которой шла речь. Он говорил то «девочка», то «Жаворонок», но имени ее не произносил, — предосторожность ловкого человека, не желающего выдавать свою тайну сообщникам. Сказать им — значило открыть им все дело, дать им возможность узнать больше, чем им следовало знать.

— Подпишитесь, — сказал он. — Как вас зовут?

— Урбан Фабр, — ответил пленник.

Тенардье опустил руку в карман и вынул оттуда носовой платок Леблана. Он нашел метку и поднес ее к свече.

— У. Ф. Совершенно верно. Урбан Фабр. Подпишитесь.

Пленник подписался.

— Так как нужны две руки, чтобы сложить письмо, то дайте его мне, — сказал Тенардье и сложил письмо. — А теперь напишите адрес. На вашу квартиру, мадемуазель Фабр. Я знаю, что вы живете где-то тут, по соседству, недалеко от церкви Сен-Жак, потому что ходите туда каждый день к обедне, но не знаю, на какой улице. Я вижу, что вы понимаете свое положение. Вы не обманули меня относительно вашего имени, не обманете и относительно адреса. Напишите его сами.

Пленник на минуту задумался, а потом взял перо и написал: «Мадемуазель Фабр. Улица Сен-Доминик д'Анфер, № 17, квартира Фабр».

Тенардье с лихорадочной поспешностью схватил письмо.

— Жена! — крикнул он.

Она подбежала к нему.

— Вот письмо. Ты знаешь, что нужно делать. Фиакр внизу. Поезжай сию же минуту и как можно скорее возвращайся. — Затем, обратившись к человеку с топором, он прибавил: — Так как ты снял свое кашне, то поезжай с нею. Ты встанешь на запятки. Знаешь, где стоит фура?

— Знаю, — ответил тот и, поставив в угол топор, пошел за женой Тенардье.

Когда они вышли в коридор, Тенардье высунул голову в полуотворенную дверь и крикнул:

— Главное, не потеряй письма. Не забудь, что оно стоит двести тысяч франков.

— Не беспокойся, — отвечал сильный голос жены, — я положила его за пазуху.

Не прошло и минуты, как послышалось хлопанье бича, сначала громкое, потом едва слышное. А затем все стихло.

— Отлично! — пробормотал Тенардье. — Они едут быстро. При такой езде жена вернется через три четверти часа.

Он поставил стул около камина и уселся, скрестив руки и протянув к жаровне свои грязные сапоги.

— У меня что-то озябли ноги, — сказал он.

Теперь в вертепе, кроме Лебдана и Тенардье, осталось только пятеро разбойников. Эти люди, с лицами, скрытыми под масками или вымазанными сажей, которых, смотря по степени страха, можно было принять за угольщиков, негров или демонов, стояли молча и угрюмо. Видно было, что они совершают преступление, как работу, спокойно, без гнева и без жалости, как будто даже со скукой. Все они сгрудились в одном углу, как скот, и не произносили ни слова. Тенардье грел себе ноги. Пленник впал в свое прежнее безмолвие. Мрачное молчание последовало за диким шумом, наполнявшим мансарду несколько минут тому назад. Свеча слабо освещала большую комнату, угли в жаровне потускнели, и все головы отбрасывали длинные, чудовищные тени на стены и на потолок.

Не слышно было ничего, кроме спокойного дыхания спящего пьяного старика. Мариус ждал, и волнение его все усиливалось. Загадка казалась еще неразрешимее, чем прежде. Что это за девочка, которую Тенардье называл «Жаворонком»? Неужели это «его Урсула?» Пленник как будто нисколько не смутился при слове «Жаворонок» и отвечал совершенно спокойно: «Я не понимаю вас». С другой стороны, выяснилось, что две буквы «У. Ф.» инициалы имени и фамилии старика «Урбан Фабр», и его Урсула оказывается совсем не Урсула. Это Мариус сознавал яснее всего остального. Какая-то страшная сила приковала его к месту, с которого он наблюдал за всей сценой. Он оставался тут, почти не способный Ни двигаться, ни размышлять, подавленный этим ужасом, который видел так близко. Он ждал, надеясь, сам не зная на что, и не в силах был собраться с мыслями и прийти к какому-нибудь решению.

«Во всяком случае, — думал он, — если Жаворонок действительно «она», я узнаю это, так как жена Тенардье привезет ее сюда. Тогда все будет решено. Я отдам, если нужно, всю свою кровь и саму жизнь, но спасу ее! Ничто не остановит меня!»

Прошло около получаса. Тенардье был, по-видимому, погружен в мрачные размышления.

Пленник оставался по-прежнему неподвижным, но Мариусу казалось, что время от времени в той стороне, где он стоял, слышится какой-то легкий, глухой шум.

Вдруг Тенардье обратился к пленнику.

— Мне кажется, лучше теперь же разъяснить вам все, господин Фабр, — сказал он.

Эти несколько слов были, казалось, началом объяснения. Мариус насторожил уши.

— Моя жена скоро вернется, — продолжал Тенардье. — Потерпите еще немножко. Я полагаю, что Жаворонок действительно ваша дочь, и нахожу вполне естественным, чтобы она осталась у вас. Только дело вот в чем: моя жена отправилась к ней с вашим письмом. Я велел жене приодеться, как вы, вероятно, заметили сами, чтобы ваша барышня не побоялась поехать с ней. Они обе сядут в фиакр, а мой товарищ встанет на запятки. В одном известном мне местечке, недалеко от заставы, стоит фура, запряженная парою отличных лошадей. Туда и отвезут вашу барышню. Она выйдет из фиакра. Мой приятель сядет вместе с нею в фуру, а жена вернется сюда и скажет: «Дело сделано». Что же касается вашей барышни, то с ней не будет ничего дурного. Фура отвезет ее в такое место, где она будет в безопасности, и, как только вы выложите мне двести тысяч франков, вам отдадут ее. Если же вы устроите, что меня арестуют, мой приятель прихлопнет Жаворонка. Вот и все.

Пленник не произнес ни слова.

— Это очень просто, как видите, — продолжал после небольшой паузы Тенардье. — Ничего дурного не выйдет, если вы сами не захотите этого. Я рассказал вам все. Я хотел предупредить вас заранее. — Он остановился, пленник не прерывал молчания, и Тенардье снова заговорил: — Как только вернется жена и скажет мне: «Я отправила Жаворонка», — мы вас отпустим, и вам можно будет вернуться к себе и ночевать дома. Как видите, мы не замышляем ничего дурного.

Страшные картины рисовались в воображении Мариуса. Как! Значит, молодую девушку похитили и не привезут сюда? Одно из этих чудовищ спрячет ее во мрак! И там?.. А если это она? Да и какие тут сомнения: ясно, что это она. Мариус чувствовал, как у него замирает и перестает биться сердце. Что делать? Выстрелить? Выдать этих негодяев правосудию? Но ужасный человек с топором и молодая девушка будут все так же недосягаемы. И Мариус вспомнил полные кровавого значения слова Тенардье: «Если же вы устроите, что меня арестуют, мои приятель прихлопнет Жаворонка». Теперь Мариуса останавливало уже не одно только завещание полковника, а любовь и опасность, которой подвергалась любимая девушка.

Это ужасное положение, продолжавшееся уже более часа, с каждой минутой изменялось. У Мариуса хватило сил перебрать в уме все самые мучительные предположения. Он искал какой-нибудь выход и не находил его. Беспорядочное смятение его мыслей представляло резкий контраст с могильной тишиной вертепа, в котором он находился.

Вдруг среди этой глубокой тишины послышался стук отворившейся внизу и снова захлопнувшейся двери.

Пленник сделал движение в своих узах.

— Вот и жена, — сказал Тенардье.

Только что успел он произнести это, как его жена, красная, задыхающаяся, со сверкающими глазами, ворвалась в комнату и крикнула, хлопнув себя толстыми руками по бедрам:

— Фальшивый адрес!

Разбойник, уехавший с нею, тоже вошел в комнату и взял свой топор.

— Фальшивый адрес?! — повторил Тенардье.

— Никого! — продолжала его жена. — На улице Сен-Доминик № 17 нет никакого Урбана Фабра! Никто не знает, кто это такой! — Она остановилась перевести дух, а потом продолжала: — Послушай, Тенардье, этот старикашка насмеялся над тобой! Ты слишком добр — вот в чем дело. Я на твоем месте разбила бы ему рожу для начала! А вздумай он и после этого артачиться, я сварила бы его живьем! Тогда ему пришлось бы заговорить, пришлось бы сказать, где девчонка и где кубышка! Вот как повела бы я это дельце! Правду говорят, что мужчины куда глупее женщин! Никого в № 17! Это просто большие ворота! Никакого Фабра нет на улице Сен-Доминик! А мы-то ехали сломя голову и дали кучеру на чай и все такое! Я говорила с портье и его женой — такая толстая, красивая женщина. Представьте себе: они и не слыхивали ни о каком Фабре!