50 х 50 - Гарри Гаррисон

— Ну-ну, незачем так расстраиваться. Сам знаешь: делу время, а потехе час.

— Чертовски мало теперь бывает этой самой потехи. — Он быстро оглянулся: не слышит ли его кто-нибудь. — Первое время после того, как мы поженились, все было не так. Ты была тогда довольно-таки нежной. — Он медленно протянул руку и легонько ткнул ее пальцем в живот.

— Не надо, не делай этого. — Она отстранилась, закрывшись руками. — Здесь сегодня был форменный ад. Дефектный клапан в одной из линий гормональной подкормки. Слишком поздно обнаружили. Мы потеряли семнадцать банок. К счастью, на ранней стадии.

— Так в чем же здесь потеря? В морозильниках должно быть еще несколько миллиардов доз спермы и яйцеклеток. Они соединят сколько нужно и снова загрузят тебя работой.

— Нет, ты подумай, сколько труда, сколько усилий по подбору генов оказалось затрачено впустую.

— Именно за это лаборанты получают деньги. По крайней мере, у них снова появится какое-нибудь занятие. Знаешь что: почему бы нам не забыть обо всем этом хотя бы ненадолго и не устроить себе хороший вечер? Пойдем в Старый город. Я слышал об одном местечке. Его содержит какой-то Шарм. Там готовят настоящие культовые блюда и, говорят, бывает довольно весело.

— Разве мы не можем поговорить об этом попозже? Сейчас действительно совсем не подходящее время…

— Христос свидетель, у тебя всегда неподходящее время. Я вернусь к половине шестого. Посмотрим, сможешь ли ты к тому времени что-нибудь решить.

Он опрометью выскочил из комнаты, но механизм не позволил ему с яростным грохотом захлопнуть за собой дверь. Что-то исчезло из его жизни, вот только он не мог с уверенностью сказать что. Он любил Лигу, и она любила его — в этом он был твердо уверен, — но чего-то недоставало. У них обоих была работа, которую нужно было делать, но прежде она никогда не причиняла им неприятностей. Они привыкли к этому образу жизни и даже иногда работали вместе, в одной и той же комнате, ночи напролет, держась друг с другом ровно и спокойно, по-товарищески. А потом, частенько уже на рассвете, они пили кофе, ими овладевала приятная сонливая усталость, они падали в кровать, занимались любовью. Вот только теперь такого не бывало, и он не мог понять почему. Он вошел в самый ближний лифт и скомандовал: «Пятьдесят». Двери закрылись, и кабина плавно тронулась с места. Они выберутся отсюда сегодня вечером: он твердо решил, что этот вечер будет не таким, как большинство остальных.

Только выйдя из лифта, он понял, что приехал не на тот этаж. Это был пятнадцатый, а не пятидесятый — звуковой анализатор в компьютере лифта, похоже, постоянно путал эти два слова.[47] Прежде чем он успел вернуться, двери у него за спиной закрылись, и тут же он заметил двух стариков, сердито уставившихся на него.

Он оказался на одном из стариковских этажей. Вместо того чтобы подождать другого лифта, он отвернулся от их сердитых взглядов и быстро зашагал по залу. Там было много других стариков; некоторые куда-то шли, шаркая ногами по полу, некоторые разъезжали в моторных креслах, а Гаст шел вперед, глядя прямо перед собой, чтобы не встречаться с ними взглядом. Они бывали недовольны, когда сюда забредал кто-нибудь из молодых.

Ну а он был недоволен тем, что они заняли его новехонькое, с иголочки, здание. Это была нехорошая мысль, и он сразу пожалел о том, что она пришла ему в голову. Это было не его здание; он был только одним из тех участников команды проектировщиков, которые остались на строительстве. У стариков было здесь столько же прав, сколько и у него самого — даже больше, так как это был их дом. И еще это был удачный компромисс. Это здание, Новый город, было предназначено для будущего, но будущее приближалось очень и очень неторопливо, так как можно было ускорить все на свете, кроме эмбрионального развития. Девять месяцев от зачатия до рождения, хоть в матке, хоть в колбе. Затем долгие годы детства, быстролетные годы полового созревания. Со стороны города было бы ужасным расточительством все это время держать такой дом свободным.

Это было тем местом, куда собирались старики — уцелевшие обломки перенаселенного мира. Благодаря успехам геронтологии, медики поддерживали их силы и помогали им сохранять бодрость. Они старели вместе — последние представители алчных поколений. Они были родителями, у которых было мало детей и еще меньше внуков, поскольку реальность в виде голода, болезней и отравления окружающей среды неутомимо стремилась ворваться в их жилища. Нельзя сказать, чтобы они пошли на это добровольно. Если бы им предоставили возможность поступать по собственному разумению, то они повели бы себя точно так же, как и все предшествующие поколения человечества: эгоистично. Если миру предстоит сделаться перенаселенным, то он должен быть перенаселен моими детьми. Но сделанные к этому времени крупные достижения в геронтологической науке и новые лекарства позволили повесить перед носом человека, который на протяжении всей своей истории старательно изображал из себя осла, самую привлекательную морковку из всех, к каким ему когда-либо приходилось тянуться. Чем меньше у вас детей, тем выше уровень медицинского обслуживания, на которое вы вправе рассчитывать. Коэффициент рождаемости прямо на глазах снизился почти до нуля. Бездумные борцы за перенаселенность решили перенаселить мир собой, а не своими детьми. Предоставленной жизнью они предпочли воспользоваться сами.

В результате получилось, что у ребенка, принадлежавшего к следующему поколению, могло быть, помимо матери и отца, с полудюжины живых престарелых родственников. Женатая пара могла иметь десять или пятнадцать старших родственников — одиноких! — с надеждой взирающих на одну-единственную молодую семью. Не могло идти и речи о том, чтобы вся эта орда стариков повисла на шее у нынешнего поколения, которое не имело ни места, ни денег, чтобы содержать их. Они были бременем правительства и именно им должны были остаться. Это бремя с каждым годом делалось все легче, требовало все меньших затрат, так как старые организмы, несмотря на все чудеса, которые творила медицина, все-таки понемногу изнашивались. Когда начали разрабатывать новые города для будущих, создаваемых на научной основе, поколений, было принято мудрое решение — на первых порах поселить там стариков. Таким образом их можно было бы с наименьшими расходами и усилиями обеспечить наилучшим продовольствием, уходом и лекарствами. Старые города зажили бы гораздо счастливее, освободившись от такого балласта, как масса престарелых обитателей. И поскольку эффект от применения гериатрических препаратов, казалось, делался заметно слабее после того, как человек перевалил за середину второго столетия, можно было составить достаточно точный прогноз того, что эвфимистически называли постепенной убылью. Никто не любил использовать слово «смерть». А к тому времени, когда нынешние обитатели отбудут в заранее выбранное ими место окончательного убытия, подоспеют и развивающиеся поколения. Очень прилично. Очень аккуратно. До тех пор, пока вы держитесь подальше от этажей, населенных стариками.

Глядя прямо перед собой, Гаст шел по коридору, больше похожему на улицу, игнорируя злобные взгляды, не обращая ни малейшего внимания на помещения, залы с бассейнами, тропические сады и песчаные пляжи, тянувшиеся по обеим сторонам дороги. И на людей. Ему показалось, что до следующего блока лифтов идти пришлось очень долго. На сей раз он очень четко проговорил: «Пять-де-сят».

Когда он добрался до недоделанного коридора, рабочая смена уже сворачивалась. Слой полового покрытия доходил как раз досюда, а дальше тянулась только широкая полоса шершавого серого свежего бетона, из которого кое-где торчали брошенные куски поверхностной опалубки. Вокруг на сваренных из арматуры опорах стояли фонари, заливавшие место работы ярким светом.

— Какие-то неполадки с укладчиком, мистер Крэбб, — пожаловался бригадир смены. Эти люди выросли в мире безупречно работающих механизмов и очень переживали, когда те изредка их подводили.

— Я посмотрю. В бункере что-нибудь осталось?

— Наполовину полон. Разгрузить его?

— Нет, оставьте, как есть. Я попытаюсь еще раз запустить его, прежде чем вызывать ремонтников.

Двигатели механизмов один за другим выключались, и вскоре помещение заполнила гулкая тишина. Рабочие ушли — их шаги звонко разносились в огромном пустом пространстве — и Гаст остался один. Он забрался по лестнице на самый верх громоздкой неповоротливой машины, заливавшей пол ровным слоем расплавленного пластика, и отключил блокировку управляющего компьютера. Первым делом он ввел команду провести быстрое тестирование, которое, впрочем, не выдало никаких сообщений об ошибках. Эти квазиразумные механизмы были способны самостоятельно обнаружить едва ли не все свои собственные неполадки и поставить в известность операторов, но все равно время от времени случались отдельные неполадки, которые система диагностики не могла не только идентифицировать, но даже обнаружить. Гаст переключил управление с автоматического на ручное и нажал кнопку запуска.