Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Тьерри это не удивило.

«Тем лучше, — сказал он себе, — тем лучше. Мне здесь делать нечего. Все кончено».

Дрожащий и бледный, он вышел обратно на дорогу, присел на кочку, обхватил голову руками и уставился в землю. У него было такое ощущение, словно все действительно кончилось и наступил покой. Лошадь щипала траву на обочине дороги. Тьерри довольно долго сидел в задумчивости. Подняв голову, он увидел перед собой маркиза Вильякаррильо. Хайме выпрямился и застыл в позе человека, который в минуту опасности не поколеблется пустить в ход последние силы.

— Не беспокойтесь, Тьерри, я не собираюсь на вас нападать, — дрожащим голосом сказал взволнованный Вильякаррильо. — Вы хотите посетить нас?

— Нет.

— Хотите говорить с Кончей?

— Уже нет.

— Вам что-нибудь нужно?

— Нет, ничего.

— Как знаете. Послушайте, Тьерри, я не против, если мы объяснимся втроем.

— Кто это мы?

— Конча, вы и я.

— Зачем? Я понимаю, моя партия проиграна. Вы, наоборот, выиграли.

— Я выиграл ее ради моих детей.

— Да, я понимаю, понимаю…

— Я был скотиной, Хайме, и в конце концов понял это. Конча очень добрая женщина. Она простила меня ради детей. Я тоже прощаю ее. Вы не должны питать ко мне ненависти, как и я не питаю к вам. Вы еще молоды и можете начать жизнь заново.

Слушая Вильякаррильо, Тьерри, который сначала, несмотря на всю свою растерянность, сохранял высокомерный и агрессивный тон, заморгал ресницами, и на глаза его навернулись слезы. Пристыженный, он направился к лошади, намереваясь вскочить в седло и уехать как можно скорее.

— Я отвезу вас в карете, — предложил Вильякаррильо.

— Нет, нет, я хочу побыть один.

— Где ваше пальто? Вы же простудитесь.

И, сняв свое, маркиз набросил его на плечи Тьерри.

— Прощайте. Вы хороший человек. Прощайте и берегите себя.

Маркиз сжал в руках лихорадочно горящую руку Тьерри и ласково, по-дружески погладил его по плечу. Отчаянным усилием воли Хайме вскочил в седло и через несколько часов добрался до станции. Ожидая поезда, он долго прогуливался по платформе, под ледяным ветром, и сел в вагон весь в жару. Его знобило, им вновь овладели тоска и подавленность. Его потрясла сердечность Вильякаррильо в минуту прощания.

Значит, маркиз — добрый человек, способный простить то, что Хайме не простил бы? Как мог он так обмануться в своих суждениях о нем? Конча же, наоборот, оказалась холодной и расчетливой. Наверняка зная, что он рядом, она даже не пожелала увидеть его. В вагоне не было ни души. Тьерри положил пальто под голову, растянулся на диване и стал смотреть в окошко на поля, кое-где еще покрытые снегом и залитые лунным светом. Потом у него начался бред. Утром, сев в экипаж, он еле живой вернулся домой.

LXX

Тьерри возвратился из поездки с бронхитом, болезнью в его состоянии очень серьезной. Он отхаркивался уже не светлой, а темной кровью. Но он не обращал на это никакого внимания.

Поступок Тьерри ужаснул всех его домочадцев и доктора Монтойю.

— Вы сами во всем виноваты, — сказал он пациенту.

— Знаю. Я огорчен не столько за себя, сколько за вас, — вы же надеялись продемонстрировать на мне свое мастерство.

Сильвестра ругала на чем свет стоит маркизу де Вильякаррильо, называя ее эгоисткой, злой и бездушной тварью.

Хайме отвечал на упреки одними и теми же словами:

— Смерть меня не страшит. Мне больше нечего делать на земле.

После возвращения у Хайме постоянно был сильный жар. Доктор Монтойа решил, что больного лучше всего перенести в салон: там просторно и можно затопить камин, если станет холодно. Домочадцы согласились, и Тьерри переселился в комнату, где раньше помещался его кабинет. В облике Хайме вдруг появилась какая-то трагическая покорность. Бельтран и Сильвестра неотлучно находились при нем и часто приводили детей навестить больного.

Дети любили приходить к Хайме.

— Не приближайтесь к кровати, — протестовал Хайме. — И не пускайте сюда детей, они могут заразиться, особенно Сильвия.

Несмотря на затопленный камин, в комнате было холодно: зима выдалась на редкость суровая. Тьерри смотрел сквозь стекла на бледное зимнее небо и заснеженную Гвадарраму, наполовину скрытую тучами. В сборнике, данном ему когда-то доктором Геварой, был один романс, который Хайме помнил наизусть:

Над далекой ГвадаррамойТучи темные висят,Черной кажутся короной,Зиму грустную сулят.

В иные дни за стеклами балкона кружились белые бабочки снега. У Тьерри было ощущение, что он гибнет, а с ним вместе гибнет весь мир. Как-то ночью он встал с постели и сжег в камине обе свои рукописи — «Метаморфозы» и «Нескромные откровения».

— Довольно думать о глупостях, — сказал он тихим голосом, словно обращаясь к кому-то.

Через несколько дней к Тьерри пришел монах, бывший в Англии и Соединенных Штатах; появился также Альфредиссимо с управляющим маркиза Вильякаррильо, который переговорил с Бельтраном и Сильвестрой и просил, чтобы они обращались к нему, если им что-нибудь понадобится.

Однажды под вечер пришла Хозяюшка со своей сестрой Ампаро и младенцем на руках. Хозяюшка вызвала Сильвестру и долго говорила с ней. У Хозяюшки был сын и, как она уверяла, от Тьерри. Она хотела видеть Хайме и показать ему ребенка.

— Сейчас ему нельзя об этом говорить, — ответила Сильвестра.

— Почему?

— Потому что он, вероятно, даже не поймет вас. Он очень болен. К тому же у него нет ни гроша. К нам приходит один сеньор, его друг, и оставляет нам деньги, чтобы мы могли кое-как перебиться. Если бы Хайме располагал средствами, мы, конечно, сообщили бы ему обо всем, но у бедняги ничего не осталось. Если ему выложить такую новость, он не ровен час помрет.

— Тогда я пока ничего ему не скажу.

— У вас есть адрес его отца. Вы можете написать ему в Америку.

И, взяв на руки сына Хозяюшки, Сильвестра горячо расцеловала его. В эту минуту в комнату заглянули художник Диас дель Посо и Вегита.

— Ему очень плохо, — сказал полицейский. — Он меня не узнал. Думаю, что долго не протянет.

Хозяюшка залилась слезами и ушла.

Тьерри доживал последние дни, уйдя в себя. Его внимание было целиком поглощено мелочами. Он смотрел, как падают хлопья снега, оседая на далеких холмах, на крышах и карнизах домов. Они кружились на ветру, вертелись в беспорядочном хороводе. На углу дома висел разбитый фонарь, полуприкрытый шапкой снега. При взгляде на него сердце охватывали тоска и отчаяние. Хайме думал о смерти, которая, видимо, бродит где-то рядом со своей косой, обрывая жизнь тех, кто болен или стар. К вечеру он с большим интересом принимался разглядывать газовый фонарь, мертвенно поблескивавший на углу, потом дома, казавшиеся в сумерках особенно жалкими и серыми, островерхие кипарисы, черневшие на свинцовом горизонте. Через стекла балкона он видел деревья на кладбище Сан-Мартин, и это, казалось, утешало его.

«Я бы хотел, чтобы меня похоронили там, — думал он. — А, впрочем, не все ли равно, где лежать?»

LXXI

Отправляясь к больному, доктор Монтойа неизменно повторял:

— Он, как все чахоточные, живет в мире грез. Трудно понять, отчего это болезнь дыхательных путей вселяет в человека столько надежд и оптимизма, а заболевание пищеварительного тракта вызывает лишь уныние и тоску.

— Настроение у него веселое, — соглашался Бельтран. — На днях он в шутку уверял, что мыши изгрызли его легкие.

— Возможно, он говорит так потому, что не верит в свою болезнь.

Однако Тьерри не сомневался в том, что он болен и скоро умрет. Он понимал также, что его скудным средствам вот-вот придет конец и тогда его отправят в больницу. Но это не пугало его. Однажды он спросил Сильвестру:

— Что-то деньги никак не кончаются. Откуда вы их берете?

— Мы выиграли в лотерею, — сказала Сильвестра первое, что пришло ей в голову.

— Разве в лотерею выигрывают?

— Как видите, да.

— Допустим. Только не транжирьте все деньги на меня. Отложите часть для детей.

— Не волнуйтесь, мы тратим их не только на вас.

— Вы способны просадить все деньги на мои лекарства. А ведь главное — дети.

Сильвестра в слезах вышла из комнаты и передала Бельтрану слова сеньорите. В ответ муж ее лишь покачал головою, печалясь, что такой хороший человек уходит в мир иной, тогда как кругом полным-полно дуралеев и распутников и все они живы и здоровы.

Тьерри постоянно, словно загипнотизированный, рассматривал портрет Кончи в нарядном туалете: он целовал его и тихо разговаривал с ним:

— Взгляни на своего больного, одинокого, страдающего Хайме. Его покидают последние силы, он умирает. Но если за гробом есть другая жизнь, то мы еще встретимся.