Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Я не доверяю себе. До субботы! А сегодня будем пить за здоровье короля и за поражение наших врагов!

— Согласен! — отвечал Эсперанс.

Глава 65

СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

Возвращение графа Овернского к родным и известия, привезенные им, возбудили смятение в этом интересном обществе.

— Вот, — сказал он, — чем кончились ваши планы. Маркиза сделалась герцогиней и имеет союзником де Майенна, героя дня. А за Эсперансом все ухаживают наперебой, король его обнял и готов отдать ему все ключи от своего дома. Надо признаться, что вы, очень ловкие особы, подвернули меня неприятности получить подобную пощечину.

При этих словах Мария Туше сделала гримасу, Анриэтта стала грызть свои прекрасные ногти, граф д’Антраг стал рвать на себе те немногие волосы, которые остались на его голове после стольких неудач.

— Стало быть, все погибло, — сказал он с отчаянием.

— Почти.

— Постараемся утешиться, — отвечала Анриэтта, побледнев от бешенства, — однако, так как я не мужчина, я не так скоро лишусь мужества.

— Вам это легко говорить, — сказал граф Овернский. — Я хотел бы посмотреть, что сказали бы вы вчера, когда все собрание хохотало мне под нос, а король смотрел на меня через плечо.

— Мы просим у вас прощения, — перебил отец.

— Мы огорчены за вас, сын мой, — сказала мать.

— Подождем конца, — прибавила Анриэтта, для которой эта гроза была летним дождем; она видела много гроз похуже этой.

— О! вы не долго будете ждать, — дерзко сказал молодой человек.

— Однако предсказание ворожеи, — тихо произнесла Мария Туше.

— Корона, не так ли? — вскричал граф Овернский, смеясь. — Да, рассчитывайте на нее, вы выбрали хорошую дорогу.

— А если эта дорога нехороша, — колко сказала Анриэтта, — мы выберем лучшую.

Три советника были поражены непреодолимой решимостью, которая обнаруживалась в этих словах.

— А так как мы здесь в своей семье, то можем говорить друг другу правду. Мне надоели эти постоянные неудачи; я удивляюсь, как вы еще выдерживаете; это героизм.

После этого откровенного признания самое унылое молчание водворилось в собрании; вдруг во дворе послышался лошадиный топот и слуга доложил о ла Варенне. Никогда не приезжал он к Антрагам днем. Должно быть, обстоятельства были важны. Семейный страх увеличился, особенно, когда маленький человечек вошел с холодным видом и нахмуренными бровями. Все побежали к нему навстречу, ему вдруг было предложено три кресла. Он упал на самое большое со стоном, вырванным усталостью.

— Уф! — сказал он. — Ваш покорнейший слуга, милостивые государыни. Ай! ваш преданный слуга, милостивые государи. Присутствие графа Овернского показывает мне, что вам известно все.

— Увы! — прошептал отец между тем, как Мария Туше подняла глаза к небу.

— Мы спаслись одним чудом, — сказал ла Варенн.

— А все-таки спаслись, — вскричала Анриэтта, тряся маленького человечка с мужской силой.

— Одним чудом!

— О, расскажите, расскажите нам! — просили четыре жадные голоса.

Ла Варенн принял величественный вид.

— Вы знаете удивление короля, праздник, данный де Майенну и герцогство маркизе, и…

— Да, да! пропустите это.

— Я ждал минуты объяснения. Король, ужиная, бросал на меня свирепые взгляды… Я от этого заболел, я и теперь еще болен, милостивые государыни.

Мария Туше сыскала в своей шкатулке эликсиров и предложила целую коллекцию.

— Можете вы продолжать? — спросила Анриэтта.

— Да. Сегодня утром настала роковая минута. Я вертелся в передней, король сделал мне знак и увел меня в сад.

— «Вот! — закричал его величество. — Какие донесения делают мне! Вот интриги маркизы… теперь надо говорить: герцогини! Вот…» Ах, милостивые государыни, много жестокого слышал я для ушей дворянина.

Антраги старались не смеяться, думая о дворянине, который закалывал цыплят у сестры короля.

— Что вы отвечали, месье де ла Варенн? — спросил отец.

— Что мог.

— Вы меня обвинили? — спросила Анриэтта.

— Я имел искусство не сделать этого.

— Государь, — сказал я, — в этом виноват не я.

— Стало быть, в этом виноваты те, которые сказали вам.

— Видите ли, нас обвинили! — вскричала Мария Туше.

— Государь, те, которые сказали мне, верили тому, что говорили.

— Чему верили они? — с гневом спросил король.

— Государь, они знали отъезд месье Эсперанса с маркизой — с герцогиней — и, судя по короткой дружбе герцогини с этим господином…

— Вы дуралеи, — сказал король. — Дуралеи!

— Мадемуазель д’Антраг, государь, имела право бояться, чтобы маркиза-герцогиня не застигла ваше величество, потому что это уже случилось у Замета.

— Хорошо, хорошо, браво! — вскричали Антраги. — Вот что значит отвечать!

— Я это придумал! — скромно сказал ла Варенн, хорохорясь, как павлин. — Я имел это чудесное вдохновение.

— А что сказал король?

— Король, пораженный этим воспоминанием, потупил голову; а так как он справедлив, он прибавил:

— Правда, что этого можно было бояться, а намерения герцогини насчет моего примирения с де Майенном нельзя было подозревать.

— Эта поспешность вашего величества все испортила, — осмелился я прибавить.

— Все устроилось, скотина, — сказал король, смеясь, и ударил меня кулаком по плечу. Судите о моей радости! Когда король называет меня скотиной и колотит, это значит, что он в восторге. Я тотчас этим воспользовался.

— Ваше величество не видите, — возразил я, — что самая несчастная особа во всем этом бедная мадемуазель д’Антраг.

— Я постараюсь ее утешить, — отвечал король.

Безумная радость сверкнула в глазах отца и матери. Презрительная улыбка сжала губы Анриэтты.

— Утешить… — прошептала она.

— Так что неудача на нашей стороне, — сказал отец.

— Нет, слава богу! — сказал ла Варенн, обмахиваясь шляпой. — Но по милости кого?

— Мы будем вам благодарны… — выразительно сказала Мария Туше.

— Это большое счастье, — перебил граф Овернский.

— Анриэтта правду говорила, сын мой, во всем этом есть предназначение.

Молодая девушка была не так довольна, как ее родственники; в этой мнимой победе ничего не было для ее гордости.

— Как! — сказала она ла Варенну. — Это все, что король заблагорассудил сделать для меня?

— То, что я должен прибавить, относится только к вам. — Говоря таким образом с циническим бесстыдством, он взял за руку молодую девушку и отвел ее к окну.

Граф д’Антраг, не спуская глаз, наблюдал лицо Анриэтты; Мария Туше следила по чертам дочери за действием каждого слова, произносимого ла Варенном. Анриэтта краснела, и глаза ее сверкали. Улыбка хитрой радости, осветившей ее лоб, внушила бы живописцу настоящее выражение для демона, которому поручено искусить праведника.