Горение (полностью) - Юлиан Семенов

- Неверно! - Дзержинский ожесточился. - Не надо так, Кирилл Прокопьевич! В манифесте сказано иначе: "Привлечь к участию в Думе в м е р е в о з м о ж н о с т и те классы, которые ранее были лишены прав". А что такое в о з м о ж н о с т ь? Это закон. А разве царь отменил булыгинский закон, который и вы бранили? Разве новый закон распубликован? Царь спрятался за формулировочку "в мере возможности", а вы согласились с этой заведомой уловкой! Ваши-то теперь пройдут в Думу, а рабочие - нет! Понизят выборный ценз: раньше, чтоб голосовать, надо было полторы тысячи недвижимости иметь, а низведут до тысячи. А рабочий в год получает триста. На пять душ! Раньше был конфликт между лагерем царя и бюрократов, с одной стороны, и всеми - с другой, а ныне начнется конфликт между лагерем царя, бюрократов, октябристов и кадетов - с одной, а рабочим и мужиком - с другой стороны. Вы к тому же передеретесь в своем лагере, а рабочему с мужиком драться не за что - голы, босы и голодны. Значит, решение социального спора будет оттянуто на какое-то время, но все равно решать придется, Кирилл Прокопьевич.

- Ну хорошо, а какой выход вы предлагаете?

- Валить царя. Валить бюрократию. Требовать Учредительное собрание, нацеливать народ на республику.

- Которая предпишет меня обобрать, - заключил Николаев.

- Если вы будете посылать казаков с нагайками против тех, кто требует Учредительного собрания для выработки демократической конституции, - конечно! И чем больше станете поддерживать царя, тем больше накопится гнева. Операцию надо делать тогда, когда можно больного спасти.

Николаев хмыкнул:

- Россия... Все по Евангелию: "Сеете много, а собираете мало, едите, но не в сытость, зарабатывающий плату зарабатывает для дырявого кошелька..."

- Иоиль? - спросил Дзержинский.

- Именно... Сам народ во всем виноват, проклят от бога, варягов прогнал по чванливой дурости, царям-ублюдкам руку сосал, умывал слезами, голодал, а хоругви носил, и мы же, те, кто хочет приучить людишек к делу, оказываемся во всем виноватыми, а?!

- Ясно, - согласился Джон Иванович и продолжил, путая русские слова с английскими: - Это угодно хистори, с этим ничего не сделаешь. У вас, в Рашиа, каждый следующий против предыдущего: Кэтрин зе Грейт была против Питера, Анна Ивановна против Кэтрин, Пол Первый, внук, против Питера и Кэтрин, Александр против Пола, обещал все сделать, как раньше, как при грандмазер, а повел свое, начал делать "бритиш стайл", английский стиль, Николай зе Фёст против английский стиль, он за стиль богдыхан, побольше вешат, поменьше говорить! Александр Второй против Николая - дал реформа в стиле "амэрикэн", возвратил из ссылки декабрьских революшиониерс, его взорвали, Александр Третий все отменил, что сделал Второй, теперь Николай Второй выделил вам то, что отобрал его папа...

- Во какого образованного американца держу, - деревянно рассмеялся Николаев. - У них про это только два профессора на всю Америку знают, а в Россию приехал - сразу думать научился!

- Нам нужен иксчейндж, обмен, - согласился Джон Иванович. - Мы у вас учимся думать, а вы у нас - работать... Мы тупая нация, мы боимся размышлять, чтобы не нарушить то, что ви хэв, что имеем.

- Поди на него обижайся, - сказал Николаев, оборотившись к Дзержинскому. Если б своих выставлял, а то всем вдовам по серьгам, не чванится... Да, тупые-то вы тупые, но ваши б фермеры не стали, как наши, помещичьи усадьбы жечь.

- Стали бы, - убежденно возразил Дзержинский.

- Оттого, что национальный характер у нас такой - что не так, сразу кровь пускать и дом палить?

- Нет. Дело не в национальном характере, а в социальных условиях. Что могло помочь крестьянину в его варварской, немыслимой нужде? Образование. А что для этого сделано царем? На сто человек десять грамотных, как же можно урожай собрать, если о б ы ч а й правит мужиком, а не наука?! А инициатива? Ведь деревня отдана исправникам, старостам, стражникам, становым! На каждого мужика сорок тысяч пиявок, право слово! Кредит? Черта с два! Кулак правит на селе, дает ссуду под такой процент, что и Шейлоку не снился! А сколько у мужика земли? Десятина? Две? Треть у царя, остальное у помещика, а он арендную плату взвинтил до того, что земля стоит пустая, а крестьянину, голодному, босому, это видеть невмоготу! Он миром просил у помещика - тот ему отказал, под свист пуль отказал. Вот и начали жечь! И не с тупого и слепого зла, нет, Кирилл Прокопьевич! Нам известно, что в мужицких комитетах стали говорить: "Коли не пожжем усадьбы, дадим кров казакам да солдатам, а так они придут, а жить под открытым небом, а под открытым небом долго не протянешь".

- Но сколько денег зазря пропадет?! Сколько добра, Феликс Эдмундович! Усадьбы - это ведь с р е д с т в а!

- А мужик отвечает: "Ноне стена на стену встала, кто повалит, тот и победитель, и грошей считать нечего! Коли мы победим - таких апосля хоромов настроим, какие барам не снились, и не для их эти хоромы будут, а для наших детей!" Попробуйте возразите! Отправляйтесь в бунтующие уезды - искать далеко не надо, в Псков поезжайте, в Новгород, в Курск, в Эстляндию, в Люблин постарайтесь с мужиком найти общий язык, обратитесь к нему со своей программой! Я посмотрю, что из этого станется!

- А вы сможете? - хмуро спросил Николаев. - Вы с ними поладите?

- Поладим. Потому что мы требуем справедливого, Кирилл Прокопьевич!

- То есть?

- Равенство, отмена частной собственности на средства производства, национализация.

- А кто мне тогда шпалы будет поставлять?! У меня и так все сроки срываются, оттого что не могу шпал дождаться, казенных начальников тьма, а отвечать некому. А коли национализируете все? Тогда уж и вовсе никто не ответит. "Наше" - значит ничье, Феликс Эдмундович.

- Ну, а коли "наше" - сиречь государственное?

- Да разве можно на нашей хляби построить государство, коим управляет сообщество думающих?! Разве без кнута можно в России? Разве добром да уговором нашего брата прошибешь? Согласен, во тьме живем. Согласен, живем плохо, но в сказки ваши Марксовы не верю.

- Хи из прагматик, - вставил Джон Иванович. - Верит только тому, что есть...

- Вы что больше всего на свете любите, Кирилл Прокопьевич?

- Водку, - усмехнулся тот.

- Больше всего на свете вы любите строить свои железные дороги, Кирилл Прокопьевич. Но чтобы их строить, вам приходится хитрить, устраивать банкеты, выпрашивать кредиты, льстить одним, подмасливать других - разве нет? Лишь демократическая республика позволит вам творить по-настоящему.

- Джон Иванович, давай штоф, - сказал Николаев. - Дзержинский меня разбередил.

- Не надо, Кирилл Прокопьевич, вам еще со мной придется помучиться...

- Я уж намучился... Свободы вам мало, бюджет для народа плохой, царь мне конкурент... Прав Джон Иванович, прав: дайте хоть на том закрепиться, что с такой кровью получили. Разве можно из деспотии да в республику? На Западе вон сколько лет к свободе готовились!

- Неверно. Или есть свобода, или нет ее вовсе, - мы на этой точке зрения стоим.

- Это Ленин говорит.

- Правильно говорит Ленин.

- Утопии он проповедует. Я работать хочу, а мне руки вяжут! Я надеюсь, понимаете, Феликс Эдмундович, я истинно, верующе надеюсь! Не забирайте моей веры, не надо, не отдам. Вы затвердили себе: "Нет свободы, нет прав, нет гарантий". Не надо бы так, Феликс Эдмундович. Вспомните, как мы первый раз встретились, вспомните! Вы ведь тогда бесправным были, и мне это о-очень не нравилось, нечестно это было и низко: бомб у человека нет, револьвера тоже пошто за книжку Маркса сажать в острог?! Но сейчас... Спокойно разъезжаете, не таитесь, как равный с равными живете...

Дзержинский поднялся, отошел к окну, поманил Николаева.

- Это кто? - спросил он, когда Николаев стал рядом. - В сереньких пальто? Инженеры? Артисты балета? Филеры это! Они за кем следят? За вами? Или за Джоном Ивановичем? Они за мной следят, Кирилл Прокопьевич, они меня на вокзале ждали, а вы меня от ареста спасли - во второй уже раз. И в третий должны будете. Как, вывезете меня из свободного, демократического Петербурга в Финляндию, а? Или не станете? 34

Есин оказался человеком невероятно резким в движениях, маленького роста, очень худой, без шеи, с огромной головою, посаженной прямо на туловище. Одет он был кричаще: длинный пиджак с покатыми, по последней моде, плечами никакой ваты; брюки до того заужены, что прямо хоть на сцену, танцевать лебедя; ботинки остроносы, непонятно, как в мысках умещались пальцы, чисто китайскую ступню надобно иметь. Большой человек не человек; настоящий, то есть живучий, должен быть маленьким, ему тогда на свете у м е с т и т ь с я легче, меньше неудобств окружающим доставит.

...Глазов не перебивал Есина, слушал молча, доброжелательно, полагая, что сможет до конца понять собеседника: когда человек с о л и р у е т, он куда как больше выявляется, он ведь сам за собою идет, без чьей-либо помощи; не зря ведь актеры так монолог чтут - выигрышен.

- Слежу, что у вас творится, - жарко продолжал Есин, - и только диву даюсь: шумим, братцы, шумим! А как стояла единая и неделимая, так и будет стоять - никуда не сдвинется, ничто не изменится! Я вам скажу, господин Трумэн, вот что: и американский фермер и русский мужик одним миром мазаны, дурни дурнями, только американского отдрессировали, а наш еще темный - вот и вся разница. И тому и другому власть нужна, как же без власти?! Я бы на месте царя подкинул земли мужику, помог плугами, пусть банк пошевелится, вы необоротистые, а потом надобно поднять размер подати и понизить закупочные цены на хлеб - чистый бизнес. Почему вы медлите? Чего царь боится, солдаты ведь ему принимают присягу?!