Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

Бывает горе, которое может со временем притупиться; и даже мое в течение дня смягчалось порой чем-нибудь приятным, доставленным мне воображением или органами чувств. Но по утрам, когда я только просыпался, сердце мое готово было разорваться, а душу переполняло безысходное отчаяние. В то утро я впервые пробудился на мертвой земле - пробудился один, - и погребальная песнь моря, слышная даже сквозь шум дождя, вернула мне сознание моего несчастья. Она звучала упреком и насмешкой, подобно угрызениям совести. Я стал задыхаться, жилы и мускулы моей груди напряглись, мешая дышать. Я зажал пальцами уши, спрятал голову в сухие листья, устилавшие мою постель, и готов был зарыться в глубь земли, лишь бы не слышать этих ужасных стонов.

Но я еще не выполнил всего, что было необходимо, - и снова вышел на проклятый берег, вновь тщетно вглядывался в даль и оглашал ее зовом, на который не было ответа; и голос мой оставался единственным человеческим голосом, которому отныне суждено было звучать над землей, выражая человеческую мысль.

Как несчастен и жалок я был! Самый вид мой и одежда говорили о моем отчаянии. Волосы мои свалялись и слиплись, тело было изъедено соленой водой; очутившись в воде, я сбросил верхнюю одежду, мешавшую плыть; дождь вымочил оставшиеся на мне тонкие летние одежды, ноги были босы и до крови исцарапаны камышом и обломками раковин. Я метался по берегу, то вглядываясь в отдаленный утес среди песка, обманутый его очертаниями, то гневно укоряя безжалостное море в несказанной жестокости.

Вначале я сравнивал себя с Робинзоном Крузо, монархом пустынной земли379. Оба мы оказались одинокими - он на необитаемом острове, я в обезлюдевшем мире. Что касается так называемых земных благ, то я был богачом.

464

Последний человек

Стоило мне уйти с пустынного берега в один из бесчисленных городов земли, и все его богатства стали бы моими - одежда, пища, книги и выбор жилья, не известный никому из прежних владык; и выбирать их я мог по всей земле.

Робинзону Крузо приходилось трудиться, добывая самое необходимое, и жить на тропическом острове, где нелегко было укрыться и от зноя, и от бурь. Если это было так, кто не предпочел бы доступные мне наслаждения сибарита, досуг для размышлений и для всех духовных радостей - его жизни, полной трудов и опасностей? И все же он был куда счастливее меня, ибо мог надеяться, и надеяться не напрасно, - сужденный ему корабль наконец пришел, чтобы увезти его к соотечественникам и родне, и там события его одиночества стали сказкой, которую так приятно рассказывать вечером у камелька. А мне некому будет повествовать о моих бедствиях; и надежд у меня нет. Он знал, что за океаном, окружавшим его необитаемый остров, живут тысячи людей, которым светит то же солнце, что ему. А я и под полдневным солнцем, и под луной был единственным, кто имел человеческий облик и мог выражать свои мысли; и, когда я спал, некому было видеть ни день, ни ночь. Он бежал от своих ближних и ужаснулся при виде следа человеческой ноги. А я преклонил бы колена и целовал бы такой след. Дикий и свирепый житель Карибских островов, безжалостный каннибал или даже нечто худшее - грубое и бесстыдное создание, искушенное во всех пороках цивилизации, - стали бы для меня любимыми спутниками, бесценными сокровищами - ведь их природа была бы той же, что и моя; их тела были бы вылеплены по тому же образцу; в их жилах текла бы человеческая кровь, а значит, человеческие чувства навсегда связали бы меня с ними. Неужели я никогда больше не увижу себе подобного? Никогда!

Никогда! Неужели буду пробуждаться, не имея возможности ни с кем перемолвиться словом? Неужели проведу бесконечные часы один в целом мире, окруженный пустотой? Дни пойдут за днями, и так будет всегда? Нет! Нет! Есть же Бог на небе! Провидение не сменило свой золотой скипетр на змеиное жало. Прочь отсюда! Прочь от этой водяной могилы, с этого унылого берега, где я замкнулся в своем отчаянии! Я хочу снова ступать по мощеным городским улицам, входить в дома, и тогда страшное видение, овладевшее мной, обернется всего лишь мимолетным сном.

Прежде чем солнце во второй раз взошло над опустевшей землей, я добрался до Равенны (город этот оказался всего ближе от места, где я был выброшен на берег). Я увидел там множество живых существ: быков, лошадей, собак, но ни одного человека. Я вошел в один из скромных домов - он был пуст; поднялся по мраморной лестнице дворца - там, в гобеленах, гнездились совы и летучие мыши. Я старался ступать бесшумно, страшась разбудить уснувший город; я жестом пригрозил собаке, которая своим лаем нарушала священную тишину; я не хотел верить, что все было так, как оно открылось моему взору.

Том III. Глава десятая

465

Мир не был мертв, это я был безумен, лишен зрения, слуха и осязания. Я находился во власти злых чар, позволявших мне видеть на земле все, кроме людей.

А они, конечно, были заняты своими обычными делами. Везде были люди, только я не мог их видеть. Если бы я действительно сумел внушить себе нечто подобное, мне стало бы легче. Но мой мозг, не желая расстаться с рассудком, отказывался признать эти фантазии. И я, как ни пытался разыгрывать перед собой комедию, знал, что я, столько лет бывший одним из многих, остался теперь единственным уцелевшим.

Солнце зашло за холмы на западе. Я ничего не ел с предыдущего вечера и очень ослабел, но вид пищи был мне противен, и, пока не стемнело, я бродил по пустынным улицам. Наступила ночь, все живые создания, кроме меня, отправились на покой, и у всех была пара. Душевные страдания я попытался заглушить, причиняя неудобства телу. Из тысячи постелей, которые были повсюду вокруг, я не хотел нежиться ни в одной; я лег на мостовую; изголовьем мне служила холодная мраморная ступенька. Приблизилась полночь, и только тогда мои усталые веки смежились, скрыв от меня мерцание звезд и их отражения на мостовой. Так я провел вторую ночь моего одиночества.

Глава десятая

Я пробудился, когда в верхних окнах домов отразились первые лучи восходящего солнца. На подоконниках и на сиротливых порогах чирикали птицы.

Я пробудился, и первой моей мыслью было: Адриан и Клара погибли. Я больше не услышу их утреннего привета, не проведу целый день в их обществе, никогда не увижу их. Море украло их у меня380 - вырвало у них из груди любящие сердца и обрекло тлению то, что было мне дороже света, жизни и надежды.

Я был всего лишь невежественным пастухом, когда Адриан одарил меня своей дружбой. С ним провел я лучшие годы моей жизни. Всем, что имел я:

земными благами, счастьем, знаниями и добродетелями - я был обязан ему.

Его разум и редкие нравственные достоинства озарили мою жизнь светом, которого я никогда не увидел бы без него. И прежде всего он научил меня, что человек может весь состоять из доброты. То, как он руководил последними людьми на земле, как умел их утешать, было воистину зрелищем, достойным взора ангелов.