Собрание сочинений в шести томах. Том 6 - Всеволод Кочетов

Любезный Генри предложил нам поездить по окрестностям Джафны. Заправили «оппель» горючим, проверили давление в левом переднем баллоне, который имел, как говорится, тенденцию терять его, и отправились. Полуостров маленький: миль тридцать с запада на восток и и миль пятнадцать с юга на север. Заселен, как я уже сказал, он густо. Местный пейзаж очень похож на пейзажи Южной Индии, особенно штата Мадрас. Всюду пальмы — кокосовые и пальмиры. Растут в районе Джафны такие культуры, каких в других частях Цейлона не видно. Например, виноград и табак. Табак, правда, как раз тот, из которого была сделана сигара Мартина Викрамасингхе, названная английскими солдатами «вонючей дрянью». А что касается винограда, то его очень мало, растет он главным образом на участках любителей редкостных растений.

Весь полуостров изрезан лагунами — большими, малыми, вытянутыми в длину, как реки, круглыми, подобными озерам и прудам.

В одном местечке, под названием Путтур, Генри привел нас к водоему, который похож на квадратный провал в земле; на дне его стоит тихая, чистая вода. Но то, что предстает нашему взгляду, — это еще далеко не дно. До дна, уверяют — кто-то измерил, и не раз, — 180 футов. И что удивительно, ниже 81 фута начинается слой соленой океанской поды. До 81 фута вода пресная, пригодная для питья, а ниже — соленая.

Возле водоема раскиданы старые, выветрившиеся камни каких-то развалин. Генри сказал, что лет 400 назад здесь был храм. Прежде чем войти в него, богомольцы омывали ноги в водоеме. Португальцы, побывавшие в Джафне до голландцев, разрушили храм, водоем принялись углублять. Но в нем что-то само собой от их возни провалилось, и он стал почти бездонным.

Генри с улыбкой рассказывает всяческие истории, связанные с этим водоемом в Путтуре. Утверждают, говорит он, что водоем соединен подземными протоками с океаном. Поэтому в глубине его вода океанская. Существует легенда, что один монах по этим протокам пробрался как-то на Цейлон из Индии и появился здесь, в Путтуре, выбравшись из этой ямы.

Легенда эта конечно же не простая. У нее есть свой скрытый смысл, и выдумана она теми, кто и поныне стремится доказать, будто бы северная, джафнийская, часть Цейлона — неотъемлемая территория Индии.

Одпо пеоспоримая правда: водоем не только никогда не оскудевает водой, по, сколько бы из него ни черпали, уровень его остается незыблемым. А черпают из него так: в воду спущены две толстые чугунные трубы, сантиметров по тридцать каждая, мотопомпы непрерывно гонят по ним воду на окрестные поля. Все нужды сельского хозяйства в воде в радиусе до четырех миль удовлетворяются из этого водоема. Нелегко поверить. Но я поверил, потому что стоял и смотрел собственными глазами на то, как трубы жадно сосали воду из водоема, а ее там ни на миллиметр не убывало.

Природа умеет загадывать загадки человеку.

Возвращаясь от этого необыкновенного колодца в Джафну, мы свернули с дороги в сторону, в открытые поля, среди которых поодиночке и группами стояли пальмы, и подъехали к небольшой деревеньке. Издали деревенька выглядела скоплением больших муравейников. Вблизи муравейники оказались сплетенными из пальмовых листьев хижинами.

Двор цейлонского крестьянина из района Джафны обнесен подобием плетня. Но этот плетень не из сучьев, как у нас, а из тех же листьев пальмы. Он плотный, как циновка, сквозь него ничего не видно. Мы вошли в один из таких дворов. Вся семья была в сборе. Глава семьи и двое взрослых сыновей перед входом в хижину обстругивали большими ножами «лемех» деревянного плуга, сделанного из увесистого, прочного сука какого-то местного дерева. Этот сук люди волокут по земле, и он раздирает почву, разделывает ее для посева семян или посадки клубней.

Хижина похожа на корзину, опрокинутую округлым дном кверху. Кровля у нее, то есть верхняя часть, сплетена из искусно, сложным узором расположенных, широких и плотных листьев пальмы пальмиры, а нижняя, цилиндрическая часть — из менее широких листьев кокосовой пальмы. Внутри хижины есть поперечная стенка, отделяющая спальную ее половину. Всюду под кровлей развешаны здоровенные связки лука, пахнет травами. Никакой мебели нет, только циновки на полу. На них сидят, на них спят. Нет и очага в хижине. Кухня сплетена во дворе отдельно. Возле нее старая бабуся поливает водой голого внучонка, которому нет еще и года. Он визжит от удовольствия под струей, бегущей ему на голову, на плечи из глиняного кувшина.

Что они выращивают на своем поле? Вот этот лук, всякие другие овощи, в том числе ямс и маниоку. Сколько раз в год снимают урожай? Да все время его снимают. На одном участке снимут — сразу производят новый посев. Тем временем плоды поспевают на другом участке — снимают там, сеют вновь. Нет ни весны, ни осени для земледельца, ни зимы, ни лета. Никаких перерывов в сельскохозяйственных работах. Поэтому и спешки нет: когда посеял, тогда и посеял — все равно вырастет.

Одежды у всех в семье минимальные: несколько кусков ткани, у мужчин белой, у женщин пестрой, цветастой; на детях вообще ничего нет. Пища? Ее на полях вырастает достаточно. Что покупают в лавочке? Спички, соль и мыло. Но без соли и мыла обойтись можно. А спички… Если сохранять горячие угли в горшке под золой, то обойдемся и без спичек.

Не слишком-то много от своей культуры отвалили цейлонскому народу за четыре сотни лет колониального грабежа португальцы, голландцы и англичане, вместе взятые. Брать брали, гребли лопатами, а дать? И горсточки не дали.

Довольно поздно, пожалуй, уже в начале ночи, при всех экваториальных звездах и полной луне, Генри вез нас к одному, как он сказал, очень интересному человеку… Этот человек сосредоточивает вокруг себя литературное движение северной части Цейлона, является организующим центром тамильской литературы на острове. Он профессор, готовит молодые кадры, сам пишет литературоведческие статьи и книги. Большой эрудит.

Мы долго путались в пустынных и узких улицах ночной Джафны, ехали вдоль глухих изгородей, мимо домиков с темными окнами, пока не остановились наконец прямо перед воротами. Их распахнул перед нами приземистый человек, черты лица которого было не различить при свете лупы, стоявшей прямо над нашими головами.

Человек ввел нас в дом; начались представления и знакомства — оказалось, что это и есть тот, к кому мы ехали.

Расположились в тесной комнатке, заваленной книгами и журналами. Трещали сверчки за распахнутыми окнами, по стенам, охотясь на москитов, прохаживались ящерицы гекко; электрический свет был не ярок, в полумраке вспыхивали белками глаза хозяина; движения ого были резки, возгласы страстно-убежденные, весь тон разговора — полемический, будто человек этот встретил в нашем лице своих литературных противников и стремится нас сокрушить.

Генри тихо сказал:

— Он всегда так. Он начинен порохом. Поэтому на его лекциях полно слушателей. Студенты любят преподавателей-задир.

Кое-как Костя и Генри втолковали ему, как звучит и пишется моя фамилия. Он что-то быстро прикинул в уме, глаза его стрельнули по связкам книг и журналов.

— Вы!.. — закричал он. — Вы из той страны, где душат культуру, где регламентируют художественное творчество, где… где… едят детей! — Оп почти задыхался от волнения.

Мне уже давным-давно были знакомы подобные, разной остроты, приступы, в основе которых лежит злостная, хорошо рассчитанная, ловко осуществляемая дезинформация о нашей стране, о нашем строе, о наших культуре, литературе, искусстве. Передо мной была типичная жертва западных клеветников-дезинформаторов. Я знал, что собеседник мой вот-вот назовет два-три имени литературных «младенцев», которых в Советском Союзе «едят», и этими двумя-тремя именами исчерпаются все его сведения о нашей современной литературе. Так, конечно, и получилось.

— Откуда вы все это взяли? — спросил я его.

— Вот! Вот! — Он стал выхватывать из связок и пачек журнал за журналом и с треском швырял их на стол. Тут была чуть ли не вся артиллерия, изо дня в день ведущая по нас методический огонь печатной клеветы. На хорошо оснащенных огневых позициях расположились и батареи годовых комплектов пресловутого журнала «Энкаунтер», издающегося в Европе, но имеющего широкое хождение среди творческой интеллигенции стран Азии. Именно в нем наш хозяин вычитал о том, как у нас пожирают литдетей, как душат культуру, как зажимают рты истинным талантам.

Я стал называть имена — и поэтов, и прозаиков, и молодых, и немолодых, — о которых «энкаунтеры» разных мастей не пишут, стал пересказывать их стихотворения, поэмы, повести, романы, рассказывать о литературе социалистического реализма. Он то вскакивал со стула, бросался ходить по комнате, то вновь усаживался напротив меня, испытующе и остро всматриваясь в мои глаза, следил за губами. Ему, очевидно, было мало слов, их значения и смысла, он хотел видеть и то, как говорятся эти слова.