Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кровать, на которой спала мать, была разобрана, и на смятой подушке лежали бюстгальтер и женские трусы. На спинке кресла, стоявшего рядом с кроватью матери, висел шелковый халат. Валерий ничего не понимал. Мозг шестнадцатилетнего, неискушенного в жизни подростка, еще не принявший в свои извилины смысл таких понятий, как «измена», «прелюбодеяние», «сожительство», никак не мог переработать то, что отчетливо воспринимали глаза. Валерий скорее почувствовал, чем понял, что его отчим совершил что–то непорядочное по отношению к своей жене, находившейся в больнице. Но что это было, он еще конкретно не осознавал. Сделав несколько нерешительных шагов к кровати, он остановился. Такого халата у матери Валерий не видел. Не было у нее и такого белого шелкового платья с красной отделкой, какое висело на спинке мягкого кресла. На полу, рядом с пепельницей, заваленной окурками сигарет, лежала дамская сумка. «Тоже не мамина», — мелькнуло в голове Валерия, который с каждой секундой терялся все больше и больше. Отойдя от кровати, он кашлянул, полагая, что кашель его разбудит отчима и он тогда поймет, что же происходит в доме. Но кашель Валерия не нарушил равномерного дыхания отчима. Взгляд Валерия остановился на маленьком ящичке секретера, где мать иногда хранила деньги. «Может быть, там хоть найду несколько рублей», — подумал Валерий и выдвинул ящичек. Но денег в нем не было. В нем лежали какие–то исписанные рукой отчима листы. Он развернул их, не думая, что это было его письмо, пробежал глазами первые строки, а прочитав их, уже не мог остановиться.
Яновский писал в своем письме:
«Дорогая мама! Как и писал тебе месяц назад, я накануне серьезных решений. Поспешный брак с Вероникой был моей глубокой ошибкой. И главным образом не потому, что она старше меня на целых десять лет. Вся беда в том, что мы слишком разные по взглядам на жизнь, по вкусам, несовместимы по характерам. Я уже тысячу раз ругаю себя за то, что не послушался тебя, когда решил совершить этот серьезный шаг в жизни. А теперь вот вижу, что ошибку нужно исправлять. Еще сообщаю тебе, что мы не можем быть вместе с Вероникой и потому, что сын ее, а теперь мой пасынок, после совершения преступления (с группой воров–рецидивистов ограбили квартиру) находится в тюрьме. Суда еще не было, но я беседовал с одним юристом, и он заверил меня, что меньше пяти лет лишения свободы ему не дадут. Как видишь, если у меня и раньше, до его тюрьмы, с ним не было дружбы, то теперь этой искренней и сердечной привязанности быть никогда не может. К тому же на мою работу над диссертацией, как я вижу, оба они — мать и сын — смотрят с недоверием, с какой–то затаенной ухмылкой.
Другой, более серьезной причиной расторжения нашего брака с Вероникой является то обстоятельство, что во всех кадровых анкетах при оформлении поездок за границу есть такой пункт: «Есть ли кто из ваших близких родных или родственников судимы, по какой статье, на какой срок осуждены?» А ведь, насколько тебе, милая мамочка, известно, я уже давно запланировал (это моя стратегия!..) после защиты диссертации годочка три–четыре поработать за рубежом, в одной из соцстран, а может быть, если судьба подбросит козырную карту, то и в одной из европейских буржуазных стран. Кое–какие шаги в этом направлении я уже предпринял, а поэтому навожу мосты дружбы и знакомств с теми, кто решает вопросы командировок советских граждан на работу за кордон. Если, работая в одной из соцстран, «Волгу» можно (в моем положении ученого) приобрести за полтора–два года пребывания там, то в солидной буржуазной стране на собственный «мерседес» можно сесть (и не в нашем плащике моспошива, а в швейцарской дубленке) уже через год работы там. Замах, мамочка?!. А для того чтобы быть кандидатом для командировки в вышеназванную страну, нужно, чтобы биография и анкета были хрустально прозрачные и без единой царапинки и крапинки. А с моим пасынком, запиши я о нем в анкете, пошлют разве только на Сахалин. Сейчас все это очень строго и все ставится на весы.
Так что дела мои, милая маман, невеселые. Защита затягивается. Оппоненты попались очень занятые, хотя и именитые и по слуху порядочные зануды. Вся надежда на моего руководителя, который по жизни идет как таран. Думаю, что за его широкой спиной перешагну своих оппонентов–зануд.
Я уже, кажется, писал тебе, что у моего шефа есть очаровательная дочка по имени Оксана. Ей двадцать два года. Божественно красива и готова выйти за меня замуж. Но на пути — пока не расторгнутый брак. А расторжение сейчас осложнилось еще и тем, что Вероника в настоящее время находится в больнице. У нее тяжелейший инфаркт. Этот ее сынок–дебил с мускулами атланта когда–нибудь сведет ее в могилу. Так что пока буду терпелив и все свои стратегические планы буду осуществлять по пословице «терпение и труд все перетрут», а еще также: «Христос терпел и нам велел».
Вот пока все, что хочу тебе сообщить, моя милая мамочка. Жизнь в столице сложна. Деньги, которые ты отрываешь от своей пенсии и от скромных доходов с сада, сгорают, как снопы соломы в паровозной топке. Поддержание полезной дружбы, новые знакомства, желание не выглядеть нищим… — все это требует напряжения. А мерой напряжения наш грешный век космических ракет и правильных решений избрал деньги. Будь проклят он, этот презренный металл, о котором еще великий Шаляпин пропел свою гениальную, никем пока еще не опровергнутую арию–истину: «Люди гибнут за металл!..»
Твой всегда нежно помнящий тебя сын — Альберт. Письма и деньги по–прежнему высылай до востребования на: Москва, 9, Центральный телеграф, мне».
Руки Валерия дрожали, в горле пересохло, когда он дочитал последние строки. В груди его бушевало чувство, подобное тому, какое жгло его, когда он, оплеванный, избитый и униженный циником–рецидивистом Паном в камере, пригрозил ему, что он задушит его ночью сонного, если тот посмеет хотя бы коснуться его пальцем. Но, вспомнив больную
