Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин

— Вот это–то и плохо, дядя Сеня, что ни с кем не подрался. А нужно было драться.

— Это для чего же? — хмыкнул дворник.

— Если бы дрался, то, наверное, не попал бы на Матросскую тишину.

— И это верно, — согласился дядя Сеня. — Я вот рос озорным. Коноводил среди своих ровесников, но чтобы тронуть чужое — боже упаси. Папанька был лют!.. Ох, как лют!.. Одним взглядом прожигал наскрозь.

Валерий умылся, поблагодарил дядю Сеню и Никодимовну за приют и уже собрался уходить, по его остановил дворник:

— Нет, так нельзя! Без завтрака, парень, не уйдешь. У нас так не бывает. Дома–то тебе никто не наварил жирных щей. Так что давай садись вместе с нами. Картошка рязанская, рассыпчатая, а помидоры, дай им бог здоровья, болгары вот уже третий десяток лет присылают. Умеют дружить с землей и солнцем.

Завтракали молча. Тугоухая Никодимовна знала, что Валерий только что вышел из тюрьмы, и по словам мужа была осведомлена, что забирали его зазря, а поэтому жалела парня: скорбно вздыхала, подкладывала в его тарелку дымящуюся горячим паром картошку, поближе пододвигала резанные пополам помидоры, обсыпанные мелким укропом, обливала картофелины подсолнечным маслом и все приговаривала:

— Ешь, ешь, дитятко. Без матери–то, знамо дело, дом сирота. Но ничего, поправится, и все опять наладится. Только ты уж теперь с этой блатвой не водись, до хорошего они не доведут. А особенно этот, рыжий… Да его за версту видно, что это за птица. У него под глазами все горит светлым огнем. Давай ешь, да позубастей. А чего сметанку–то не берешь, свежая…

— Спасибо, Прасковья Никодимовна, я уже наелся. Пойду домой. — Валерий встал из–за стола, встал и дядя Сеня.

— Ну, вот что, есть у меня к тебе душевный разговор. Пойдем покумекаем, как дальше тебе жить–поживать.

Дворник кивнул на дверь комнаты, где стояли телевизор, сервант, круглый обеденный стол и два платяных шкафа. По стенам комнаты стояли мягкие стулья. Присели. Валерий словно чувствовал, что просто так, без напутствия, дядя Сеня его не отпустит, а поэтому приготовился терпеливо выслушать.

— Ты вот что, парень, не вздумай бунт устроить. Эта хитрая устрица из Одессы тебя может под монастырь подвести. Я давно понял, что человек он ненадежный, но молчал, не хотел мать расстраивать. А вот теперь все боком вышло. — Дворник долго разминал папиросу, а сам пристально смотрел на Валерия, сидевшего с низко опущенной головой. — Деньги–то дома есть?

— Нет, — ответил Валерий, не поднимая головы.

— Как же нет?.. Так уж ни рубля нет?

— Обшарил везде, где у мамы лежали деньги, — нигде ни копейки.

— Когда же ты это успел–то?

— Когда я пришел, он крепко спал в спальне, а она мылась в ванной. Ну я и… везде посмотрел.

— А в карманы к нему не заглядывал? — Дядя Сеня сверлил глазами Валерия.

— Нет, — замотал головой Валерий. — Это у нас не принято.

— А зря. Прощупать бы его надо было хорошенько — да ополовинить. Поди, на материны денежки гужует да коньяки жрет.

Про ломбардные квитанции на драгоценности матери Валерий говорить не стал: знал, что это приведет старика в бешенство, да и мать будет выглядеть обворованной; чего доброго, до соседей дойдет дурная весть.

— Д–да–а… — протянул дядя Сеня. — Коне–е–ечно, чтобы такую кралю обхаживать да по ресторанам с ней шаландать — нужны деньги! А он что, на стипендии?

Валерий мотнул головой.

— Сколько получает?

— Сто рублей.

— Гроши. Не разгуляешься. — С этими словами дядя Сеня полез в сервант, достал из выдвижного ящичка большой, потертый на сгибах кошелек из темно–коричневой кожи, вытащил из него два червонца.

— На вот, возьми, да чтобы хватило на неделю… Мать придет из больницы — рассчитаемся. Без денег жить нельзя. — Дворник положил на стол перед Валерием деньги, но тот даже не шелохнулся. — Ты чего?.. Ай оглох?.. — Дядя Сеня стеганул Валерия недовольным взглядом.

— Да как–то неудобно… — засмущался Валерий, все еще не смея протянуть руки к чужим деньгам.

— Не милостыню даю, не за христа ради, а взаймы. А это совсем другое дело. — Откинув наотмашь левую руку, посмотрел на часы. — Мне пора. Сейчас придет уборочная машина.

Уже во дворе, перед аркой, в которую должен свернуть Валерий, дворник тронул его за локоть:

— Да, чуть не забыл, якорь тебя расшиби. Ведь к матери–то ходить будешь не с пустыми руками. Возьми–ка еще десяточку. Да смотри не вздумай мать расстраивать. Об этой шлюхе — ни слова, а то в гроб ее вгонишь. Понял?

— Понял, — понуро ответил Валерий.

Дядя Сеня достал из кармана гимнастерки две засаленные пятерки и протянул их Валерию.

— Ну, ступай. Да заходи, не стесняйся. Всегда найдется тарелка щей. Матери от меня привет. Пусть скорее поправляется.

Расстались без пожатия рук. На озабоченных и хмурых лицах обоих лежала одна печать — забота.

Валерий боялся застать отчима дома. При мысли о том, что у них в квартире находится его любовница, его прошибал нервный озноб. Тут же подумал: «Нет, после всего, что было вчера, теперь она вряд ли перешагнет порог. Охота ей летать вниз головой с восьмого этажа. Ведь пообещал ей, когда она заперлась в ванной».

Как назло. Яновский был дома. Валерий не стал звонить, дверь открыл своим ключом. И только перешагнул порог, как в коридоре выросла фигура отчима. На нем был модный светло–серый костюм, которого раньше Валерий у него не видел. Обожгла обидная мысль: «Вот они, мамины ломбардные денежки…» Но не стал распалять себя и не поздоровавшись прошел в свою комнату. Валерий знал, что разговор между ним и отчимом должен состояться и разговор этот будет нелегким. Но кто его начнет первым? Валерий выжидал. Чтобы убить время и чем–то заняться, он принялся стирать с мебели пыль. Потом сходил на кухню и, набрав в кофейник воды из–под крана, стал поливать увядшие цветы. Никогда в жизни он не поливал цветы так усердно и так старательно, как сейчас, когда чувствовал, как за спиной его по комнате молча вышагивал Яновский, скрестив на груди руки.

В этом молчаливом поединке напряженного нервного ожидания первым сдался отчим.

— Ты даже не здороваешься, — глухо проговорил Яновский, вызывая Валерия на разговор.