Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прогулки в Бизерту обычно связывались с каким-нибудь делом в городе: необходимостью самому отправиться на почту, зайти в магазины, к парикмахеру. Часто заканчивали кинематографом. Кино помещалось в недурном театре «Гарибальди». В нем музыканты были исключительно русские, явившиеся сюда многие без инструментов и без нот и быстро вставшие на ноги. Маленький городок скоро сделался совсем русским уездным городом. Русских служащих можно было встретить и в аптеке, и в кондитерской, и на телеграфе… В Бизерте мы любили заходить в арабские кварталы выпить вкусного кофе или на улице тут же, у жаровни, съесть сосиску, начиненную как будто одним перцем, после чего горело во рту до самого Сфаята. Справив все дела, поев винограда или фиников, с пакетами в руках почти все сходились на Place de la Republique против Орозди-Бака. Тут подбиралась компания – нанять арабскую лошадку, чтобы не идти пешком. Араб-извозчик везет и всю дорогу болтает…
Всевозможные семейные праздники в первое время выражались у нас в чрезвычайно обильном угощении. В этом сказался своеобразный этап нашего времени – тоска по сытой еде и особенно сладкому. По приезде за границу у нас можно было заметить какую-то сахарную лихорадку, усиленное потребление шоколада, конфет, печений. На покупку всего этого тратились большие деньги (в Константинополе мичман К. проел на халву несколько миллионов рублей – правда, каких?!), и в первое время на африканском берегу мы меняли на плитку шоколада бессчетные «колокольчики»… Выработалось даже на этих званых обедах особое меню – глинтвейн и всевозможные торты занимали первое место. Потом сладкое нам надоело, но некая склонность сфаятцев к торжественному пиршественному сопровождению разных случаев нашей жизни продолжала быть существенной чертой наших нравов…
Но самыми торжественными днями в Морском корпусе были большие праздники, вроде Рождества или Пасхи, и особенно 6 ноября, день святого Павла Исповедника, престольный праздник Морского корпуса. Этот день праздновался особенно пышно, с ним связывалось у моряков много личных дорогих воспоминаний:
Шестое ноября – красивый праздник флота,
Бал в залах корпуса, на берегах Невы…
Здесь, на африканском берегу, он получил довольно точное оформление. К нему готовились задолго. У этого праздника были свои традиции: когда-то, кажется, Императрица Анна Иоанновна прислала в этот день кадетам на обед гуся, и с тех пор стало традицией вводить в меню торжественного обеда этого дня жареного гуся. В наших условиях выполнить это было довольно трудно, но старались: закупались гуси, и за несколько дней до обеда около сфаятского камбуза носились перья ощипанной птицы. Впоследствии, в виде символа, стал подаваться один гусь, на главном месте, перед гостями.
Съезд гостей со всей эскадры начинался уже накануне. Собирались моряки, воспитанники Морского корпуса. В наших условиях этот день был не только днем воспоминаний: корпус, как учебное заведение, еще существовал и еще мог дать соответствующую теоретическую подготовку…
Начинался праздник торжественной побудкой – вместо обычного горна приходил целый оркестр, и веселые, бодрящие звуки марша сразу создавали праздничное настроение. Затем в переполненной церкви молебен. Парад. Батальон выстраивается перед воротами форта с оркестром на правом фланге. Медленным церемониальным шагом выносят знамя. Величественная минута: «На караул!» Встреча командующего эскадрой. Несколько приветственных слов, поздравления, громкий ответ, и – «к церемониальному маршу!». Белые, стройные ряды приходят в движение и с музыкой – веселое, быстрое шествие, увлекающее зрителей своим ритмом, стройностью и бодростью. Зрители обычно поднимались на фортовый вал, оттуда картина была как на сцене – красивая, импозантная… Номер требовал выучки, и кадеты всегда тщательно готовились к этой церемонии… Бывали курьезы: на одном параде у маленького кадетика соскочила туфля, но он не растерялся, ничем не нарушив строя, а так как все было белое – и носки и туфли, то в общем не было заметно.
По симпатичной традиции в этот день обедают все вместе за одним столом – и бывшие, и настоящие воспитанники Морского корпуса, от старшего адмирала до младшего кадета. В первый год огромное количество обедавших разместили во рву форта. Стены были разукрашены различными морскими эмблемами, которые долго потом противились действию дождей и ветров…
Вечером – бал. Танцевали у нас, в Африке, вообще много, это понятно: было много молодежи. Танцевали преимущественно наши старые, русские танцы, и, по правде сказать, они казались разнообразнее нынешнего «хождения». Вот – веселый краковяк, вот игривая разновидность архаической польки, а вот и мазурка – неудержимый бег вперед, экстатический и действительно захватывающий, и рядом – мечтательные, грустные и сентиментальные вальсы, которые так хорошо танцуют русские и не умеют танцевать французы, «призывные, певучие, слегка обвеянные мечтой».
Я любил иногда уходить из залы и слушать издали тоскливые звуки каких-нибудь «Опавших листьев» и смотреть издали в окна, где кружатся пары и где происходит будто не легкомысленное занятие, не забава, а что-то глубокое, мистическое, открывающееся в танце; а улица немножко контрастирует, охолаживает. Там – бред, мечта, увлечение, безумие, кружение, а здесь – отдых («Воды напиться!»), отрезвление, пробуждение… Праздники редко проходят гладко – всегда что-нибудь нарушит общую гармонию. Жаль… Надо беречь чистоту этих переживаний – в них есть испытанное веками, воспитательное значение…
Церковь памяти отца Георгия Спасского
Впервые это было на «Алексееве»… Грузный, грязный, завшивевший, он медленно уходил от родных берегов, слабо управляясь при малом ходе и кружась в море. Оставшаяся земля была черной и безмолвной – только мигали огни и небо полосовалось отблесками зловещих пожаров; мятежная земля – она не знала покоя: ночью – тревога ожидания жуткого дня-загадки, а днем – надо бежать узнавать, смотреть, искать. С севера шла волна, силу разрушения которой все ждали, но не могли предотвратить. Кажется, легче броситься вниз головой, в воду, в пропасть, не дожидаясь, когда взмоется эта волна и разнесет, как щепки… А мы на палубе огромного корабля обрели твердую землю. Мы не знали, в каком состоянии находился он в смысле хода и огня, но у нас был свой глазомер – пусть не все башни послушны своему механизму, но броня непроницаема, палуба черна от угля, и весь корабль дрожит, труба дымит, тенькают звонки, машина работает…
Днем люди читали газеты, передавали новости, судили, рядили, заряжались местью, бегали с чайниками за горячей водой,
