Дверь в глазу - Уэллс Тауэр

Но он не ушел. Теперь у парня в руке была бутылка, и Барри поднял руки ладонями вперед — наверное, в голове у него прокручивался кинофильм, где он играл роль просветленного миротворца. В общем-то, мне даже хотелось, чтобы этот слабоумный гольфист наколол Барри на его собственный костыль, как балерину из музыкальной шкатулки. Однако я понимал, что, если Барри побьют, мне придется долго и упорно объясняться с Джейн, которая наверняка свалит всю вину на меня.

Я поднял Мари с переднего сиденья и пересадил на заднее. Потом быстро подъехал к ним, опустил окно и окликнул Барри по имени.

Парень окрысился на меня, приподнявшись на носках, словно адреналин разбудил дремлющую в нем способность к левитации:

— Тебе чего надо, урод?

Я улыбнулся ему.

— Ничего, сосунок, — ответил я. — Просто хочу забрать приятеля, чтобы он не мешал тебе мордовать подружку.

Парень швырнул бутылку в мою дверцу, и стекло брызнуло во все стороны. Мари закричала. Глаза мне застлал красный туман, и я выскочил из машины. Барри заступил мне дорогу, твердя: «Не надо, Эд, пожалуйста, не надо», но я обогнул его. Маленький грек ухмылялся с напускной лихостью, надеясь, видимо, что его зверская физиономия заставит меня забыть о четырех дюймах и шестидесяти фунтах, которые он мне уступает. В груди широко разевала пасть голодная ярость, и я знал, что ей не надо давать воли — достаточно будет врезать коротышке по носу разок-другой. Ну, может, еще снять с него ремень и вытянуть хорошенько.

Я стал в стойку и поднял руки, а потом оказался во сне. Мне снился ужин с родителями Джейн в их мемфисском доме. Снаружи лило как из ведра, в окнах трещали молнии. Я говорил с отцом Джейн. «Лучше мошенники, чем дураки, Эдвард, — бубнил он. — Лучше мошенники, чем дураки».

Я очнулся на спине с болью в челюсти. Коротышка лежал внизу, о плетясь вокруг меня каким-то сложным захватом из области боевых искусств, от которого я не мог освободиться. Его ноги стиснули под коленями обе мои. Предплечьем он сдавил мне горло, а свободным кулаком молотил по виску. Сопение, звуки ударов и короткие возгласы, сопровождающие нашу возню в грязи, перекрывались гнусавым клаксоном голоса Барри, зовущего на помощь, хотя ему только и надо было что поставить кончик костыля между ровными белыми зубами парня и нажать.

Этот маленький засранец полностью парализовал меня. Я не мог ни двинуться, ни вздохнуть. От боли и досады у меня выступили слезы. Похоже, мне не оставалось ничего, кроме как лежать смирно и ждать потери сознания, но вдруг — о чудо! — я взглянул вниз и увидел лицо парня в очень удобном месте, прямо около моих ребер. Я поднял локоть и опустил. Он слабо ругнулся. Я повторил, и этот новый удар ослабил мастерский захват. Он испустил вздох, и давление на мое горло стало меньше. На третьем ударе под моим локтем что-то тошнотворно подалось, как сустав сырой курицы под ножницами. Девица орала и била меня ногами, потом ее оттащили.

К этому моменту из ресторана высыпала кучка встревоженных граждан. Я скатился с парня и даже не услышал, чтобы он вздохнул.

Я сплюнул что-то горячее и густое, не миновавшее моего подбородка. Я попытался встать, но человек, которого я видел за стойкой, подошел и придержал меня за плечо. «Не дергайся», — сказал он. В руке у него была средних размеров алюминиевая бита.

Я сидел в грязи рядом с бампером. Барри в толпе не было, Мари тоже. Высокая девица подбежала к своему дружку, стала причитать над ним и баюкать ему голову. На него было трудно смотреть, так круто его щека уходила вниз от глаза.

Зуммер моей машины с незахлопнутой дверцей стих, и я сообразил, что какой-то добрый человек прикарманил мои ключи. Я хотел взглянуть, кто это, но бармен тронул ботинком мою ногу.

— Как насчет посидеть тихо, пока не приедут копы?

— Он ударил первый, — сказал я.

— А ты последний. И, похоже, не один раз. Так что не рыпайся.

Я не спорил. Честно говоря, мне вовсе не хотелось шевелиться. Я прилег, стараясь дышать медленно, потому что гортань точно набили горячими угольями. Закрыл глаза. Я чувствовал незнакомцев вокруг, в ушах стоял гул крови. Мне надо было подумать, что говорить полиции, решить, как поступить с Барри и Мари, если меня задержат на ночь, но все это казалось далеким-далеким.

Вместо этого вдруг вспомнились те ночи, когда Джейн снился ее кошмар. Иногда ее сон заражал и меня. Я просыпался с криком около нее, почти видя в нашей комнате того человека и зная, что лишь одна крошечная секунда отделяет мой затылок от молотка или топора. Она вскакивала, включала свет, заглядывала в шкафы и под кровать, и я тоже вставал и помогал ей, и не потому, что она меня попросила. Когда мы наконец снова забирались под одеяло, еще долго лежали в темноте, в полусне, чувствуя, как бьются наши сердца, и думая о тех местах в доме, куда мы не догадались заглянуть.

Леопард

Перевод М. Майоровой

Доброе утро.

Ты плохо спал сегодня. Не открывай глаза. Высунь язык и проведи им по верхней губе. Молишься, чтобы язвочка зажила. Надеешься, что за ночь все прошло.

Никаких изменений. Она все там же. Бугристая и шершавая, она кажется тебе огромной, хотя на самом деле не больше ластика на кончике карандаша. Твоя мама говорит, что это всего лишь грибковая инфекция, и не жалеет тебя так, как следовало бы.

На вкус она приятнее, чем на вид. Потрескавшийся коричневый бугорок расположился прямо под носом, во впадинке над верхней губой, и с виду напоминает маленький гамбургер. Вчера в столовой Джош Мохорн обнаружил это сходство при твоих друзьях. Это было мучительно неприятно, особенно если учесть, как сильно ты хочешь быть Джошем Мохорном.

Он повернулся к тебе и сказал:

— Эй, Янси, сделай одолжение.

— Какое? — спросил ты, воодушевленный этим редким проявлением внимания со стороны Джоша.

— Можешь пересесть вон туда? — спросил он, показывая на дальний конец стола. — Я не могу спокойно обедать, когда у меня перед глазами маячит твой поганый бургер.

Даже ты не мог не оценить столь удачной метафоры, незамедлительно повлекшей взрыв насмешек и выкриков: Бургер Кинг, Чизбургер, Биг-Маг — клички, которые будут преследовать тебя весь остаток дня и которыми тебя непременно встретят сегодня утром в школе. Тебе одиннадцать лет — возраст, когда нам и всему миру неотвратимо открывается наша истинная сущность. И так же как Мохорн неотвратимо становится футболистом и модником с волосами до плеч и в шикарных белых ботинках, ты неотвратимо становишься человеком-грибком.

Не ходи сегодня в школу. Притворись больным.

Твоя мама заглядывает в комнату, чтобы разбудить тебя. По дому она ходит в джинсах, заляпанных краской, и старых футболках с растянутыми рукавами, отчего иногда видны волосы под мышками. Но сегодня утром она собирается на работу, на ней голубая сатиновая блузка и обтягивающие белые слаксы — одежда, намекающая на другую жизнь.

— Я плохо себя чувствую, — говоришь ты.

— Живот болит?

— Да.

— О боже, — говорит она, — надеюсь, это не та зараза, которая сейчас гуляет.

— Не знаю, что это, — отвечаешь ты, тяжело дыша, — но болит сильно.

Она кладет руку тебе на лоб. Ладонь прохладная и сухая. Ты всегда восхищался ее руками — длинные тонкие пальцы и чистые остроконечные ногти, не нуждающиеся в полировке. На правом указательном пальце идеально ровное красное пятнышко, будто знак качества производителя. Ее рука перемещается со лба на грудь. Кожа у тебя скользкая от пота. Как обычно, ты спал в школьной одежде, в джинсах и ветровке, среди шуршащей кучи книг и журналов, разбросанных по кровати. В следующем году тебе исполнится двенадцать, но ты еще не разучился спать по восемь часов кряду здоровым беспробудным сном маленького ребенка. Ты бы и в деревянном ящике отлично выспался.

Мама проводит рукой по твоей груди, и тебе это неприятно. В последнее время на этом месте расплодились большие болезненные прыщи. Когда твоя мама прикасается к ним, они униженно пульсируют. Это место на теле вызывает у тебя тревогу, частично из-за истории, которую ты услышал в детстве от своего бебиситтера. Он сказал тебе, что у подростков на груди появляется что-то вроде родничка и ударом в эту точку можно убить. Теперь ты понимаешь, что твой бебиситтер любил приврать, в этом смысле он был почище тебя самого. Он рассказывал, что во Флориде живут клоуны-убийцы, которые всегда носят с собой кухонные ножи и гоняются с ними за грешниками. А еще про то, как делаются аборты — врачи якобы принимают роды, кладут ребенка в люльку и просто оставляют его там плакать, пока он не умрет. И все же ты до сих пор не уверен, что насчет родничка он соврал. Мысль об этом беспокоит тебя и заставляет увернуться от маминой руки.

— Так ты хочешь остаться сегодня дома?

Сглотни еще раз. Закрой глаза.