Дверь в глазу - Уэллс Тауэр

Сглотни еще раз. Закрой глаза.

— Не знаю. Наверное.

— Ну хорошо.

Она целует тебя и встает, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о второй ярус кровати, заваленный старыми одеялами и коробками с мамиными вещами. И правильно делает, что осторожничает: недавно ты сам ударился так сильно, что в глазах блеснула яркая белая вспышка. Разъяренный, ты бросился на кровать со складным ножиком и нанес ей несколько крошечных, жалких порезов. Вон они, эти маленькие рубцы и царапинки — удручающее напоминание о бессмысленной, не принесшей никакого удовлетворения мести.

На полке за изголовьем стоит магнитофон, который ты получил от отца, когда тебе исполнилось десять. У тебя много кассет с любимыми песнями, которые ты записывал с радио, так что все они начинаются не с самого начала, но тебя это ничуть не огорчает. Ты бы послушал их сейчас, но с кухни доносятся шаги отчима. Он поднимает такой шум, гремя кастрюлями и неуклюже топая, что тебе кажется, будто он делает это нарочно. Ты не трогаешь магнитофон: пусть лучше он думает, что ты спишь.

Твоя мама живет с ним на участке в двадцать акров посреди густого леса. Отчим воображает себя кем-то вроде социалиста-первопроходца, и у него нет нормальной работы. Он слишком занят уходом за тремя большими садами и колкой дров для дровяной печи, которую мама купила, поддавшись его уговорам. Тяжелый физический труд он ценит превыше всего, и стоит тебе очутиться рядом, как он сует в твои руки метлу или охапку мокрой стираной одежды, или просит развести огонь, или отмыть раковину, или вырыть яму. «У меня есть для тебя работенка» — его коронная фраза, и иногда ты ее повторяешь его голосом, вызывая у мамы улыбку.

Ты трешь большим пальцем мягкое бледное пятно на предплечье, еще не успевшее восстановить естественный цвет после того, что случилось прошлым летом. Отчим велел тебе очистить от жимолости, кустарника и дикого плюща примерно акр земли, где он хотел построить сарай. Ты принялся за дело, а когда они с мамой ушли, облил эти джунгли растворителем для краски и поджег. Ты действовал очень аккуратно, держа шланг под рукой, и пламя не вырвалось из-под контроля. Один час пожара сэкономил тебе не меньше трех дней работы. Но через два дня из-за ядовитого дыма у тебя выскочила целая уйма волдырей на руках, шее и веках. Потом волдыри полопались и покрылись корочкой, превратившись в россыпь блестящих коричневых камушков. Врач сказал, что, если бы ты надышался этим дымом, мог бы и умереть. Услышав это, ты пожалел, что не сделал парочку глубоких вдохов: это не убило бы тебя, но ты с удовольствием полежал бы в кислородной палатке из-за работы, которую заставил тебя делать отчим.

Если ты отказываешься бросить все свои дела и выполнить очередное поручение отчима, это называется наглостью. «Меня достала твоя наглость», — говорит он, или: «Хватит с меня твоей наглости». Худощавый, в очках в тонкой оправе, он какой-то хрупкий на вид, но ни его субтильность, ни манера говорить, будто гангстер из старых голливудских фильмов, не уменьшают страха, который он у тебя вызывает. Пару раз он давал тебе затрещины, а недавно поругался с твоим отцом, который за тобой приехал. Он повалил отца на землю, схватил камень размером с футбольный мяч и замахнулся, будто хотел размозжить голову. Но потом отбросил камень в сторону и рассмеялся. Еще много лет, думая об отце, ты неизменно будешь видеть, как он лежит на траве, трусливо прикрывая голову руками, стараясь защититься от рокового удара. Ты считаешь дни, оставшиеся до шестнадцатилетия, так как неизвестно почему решил, что именно в этом возрасте сможешь вызвать отчима на бой.

В половине первого ты слышишь, как внизу скрипит и захлопывается входная дверь, а уже в следующий момент заводится садовый измельчитель. Он жужжит, словно огромный шершень. Отчим опять делает мульчу — удобрение, которое он, похоже, ценит больше еды и денег. Теперь можно спокойно выбраться из постели.

Ты идешь на кухню и готовишь себе большую порцию хлопьев с молоком. Берешь чашку и идешь в спальню матери с отчимом, где стоит единственный в доме телевизор.

По одному из молодежных каналов как раз показывают твой любимый сериал «Я мечтаю о Джинни». Главная героиня недовольна, потому что друзья майора Нельсона в качестве подарка на помолвку натащили к ней в дом творений какого-то полоумного гения — безобразные статуэтки, издающие утробное бульканье. Живот Барбары Иден невероятно волнует тебя, и ты лезешь к себе в трусы. В тот же миг ты слышишь, как смолкает измельчитель, выключаешь телевизор, бежишь на кухню и садишься за стол.

Входит отчим, внося с собой свежий запах овощей. На его блестящие руки и грудь налипли ошметки коры и листьев.

— Как здоровье? Лучше? — спрашивает он.

— Не совсем, — отвечаешь ты.

Он шлепает грубую руку тебе на лоб. От нее вкусно пахнет бензином.

— Что-то не чувствую жара.

— У меня только живот болит.

— Тошнит?

— Нет, — признаешься ты.

— Ты бы не пил молоко, если бы разболелся по-настоящему. А раз пьешь, значит, тебе все-таки лучше.

Ты плохо понимаешь, при чем тут молоко, но тебе не хочется спорить.

— У меня болит голова. Вот и решил что-нибудь съесть.

Он недоверчиво улыбается и хмыкает. В своих детских обманах ты обычно заходишь далеко, рассчитывая, что у взрослых есть дела поважнее, чем ловить мальчишку на вранье. Однако отчиму явно хватает свободного времени, чтобы обдумывать и подвергать сомнению все твои слова. Он готов несколько дней собирать доказательства того, что следы зубов на ручке, которую ты якобы не грыз, принадлежат именно тебе.

Твоя ненависть к отчиму упорна и безгранична, но это только потому, что твой мирок еще мал и ты приписываешь отчиму слишком большую роль в твоей жизни. То, что отчим питает к тебе такую же стойкую и неумолимую неприязнь, как и ты к нему, лишь доказывает, что твоя мать вышла замуж за мелочного и злобного ребенка.

— Тебе надо подышать свежим воздухом. Сходи-ка принеси почту, — говорит отчим.

Это нечестно. До почтового ящика минут пятнадцать ходьбы по избитой колдобинами гравийной дороге, а ведь, насколько отчиму известно, ты болен.

— Зачем? Мама заберет, когда поедет домой обедать.

— Давай-давай, — говорит он. — Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

— Вообще-то у меня еще немного кружится голова.

— Готов поспорить на тройную порцию мороженого, что ты выживешь.

Ты отправляешься в путь босиком. Изрытая кротовыми норками лужайка под ногами кажется плюшевой. Стоит жаркий осенний день. Небо такое чистое, что деревья выглядят ненастоящими, словно бутафорский телевизионный реквизит на фоне голубой ширмы. Летние мозоли у тебя на подошвах уже сошли, и по колючему гравию дорожки ты шагаешь, чуть подпрыгивая и растопырив локти, как птица, которая собирается взлететь. Тебе больно идти, и ты винишь в этом отчима, а потому через каждую пару шагов поднимаешь горсть гравия и бросаешь в лес, надеясь, что возмещение этих потерь обойдется ему в немалую сумму.

Ты проходишь мимо поленницы и курятника, потом мимо рощицы, где когда-то построил вокруг ствола дуба отличный шалаш. Он был сооружен из обструганных упавших веток и присыпан сверху сосновой хвоей. Однажды сюда забрел мальчишка, живущий по ту сторону леса, и вы с ним повздорили. На следующий день от шалаша остались только поломанные ветки, разбросанные по поляне, да втоптанные в грязь орехи кешью и банановые чипсы — незавидное богатство из твоего тайничка. Ты рассказал об этом вандализме отчиму, и воскресным утром, когда мальчик с семьей отправились в церковь, вы вдвоем пересекли лес, проникли на их участок и разгромили дорогой покупной домик на дереве. Отчим сорвал жестяную крышу и с помощью монтировки расправился с лестницей, а ты разбил камнями оконные стекла, и оба вы одинаково упивались своим могуществом, словно двое дикарей из жестокого, но справедливого племени.

Ты открываешь почтовый ящик. Он набит журналами, счетами, каталогами и рекламными проспектами продовольственных магазинов. При виде кроваво-красной говядины на фотографиях мясных рядов болячка на твоей губе начинает ныть. Всего почты фунтов на пятнадцать — скользкий груз, который больным таскать противопоказано.

Вдруг твое внимание привлекает листок на самом верху этой груды. Это объявление — отпечатанный на ксероксе черно-белый снимок кого-то, похожего на леопарда, крупное слово ПОТЕРЯЛСЯ и номер телефона. По шее у тебя пробегает холодок. Ты поворачиваешься и смотришь в лес, однако ничего не можешь там разглядеть. Листва еще не опала, и уже шагов за двадцать ничего не видно. Ты снова переводишь глаза на объявление. Леопард выглядит тощим и совсем не страшным, но сердце твое бьется сильнее при мысли о том, что он может быть где-то поблизости — бродит в сосновом буреломе неподалеку от твоего дома, неслышно ступая пятнистыми лапами по корням деревьев, сухим иголкам и засыпанным жухлыми листьями старым пивным банкам и склянкам от лекарств, которыми беззаботно засоряли природу прежние обитатели этих мест. Теперь, с появлением леопарда, эти леса кажутся тебе гораздо более интересными.