Близнецы Фаренгейт - Мишель Фейбер

Аштон Аллан Кларк был человеком малорослым, весьма упитанным, более всего похожим на выдру-переростка. Круглый год он носил черную соболью шубу, замшевые панталоны и цилиндр, также меховой. Волосы его, борода, усы и бакенбарды — все они были густы и все отблескивали, намасленные. Таким он был в 1831-м, когда построил свою кожевню, таким оставался и теперь, в 1861-м, отчего многие полагали, что цвет своих волос он поддерживает средствами искусственными. «Кожевня Кларка» закупала черную краску галлонами, и дети рабочих — оборванные, неграмотные недокормыши, все до единого, — рассказывали друг другу, будто мистер Кларк каждое воскресенье окунает голову в бадью, наполненную этой дрянью. Впрочем, они говорили еще, что питается он жабьими лапками и вымоченными в уксусе кексами.

Последнее утверждение было, разумеется, клеветническим, тем не менее, касательно частной жизни Аштона Аллана Кларка и правду можно было порассказать такую, что любой ребенок задохнулся бы от испуга, когда бы все они уже не задыхались по причине сероватых миазмов, из коих состояла атмосфера Альтчестера, и когда бы от секретов хозяина фабрики не отделяли этих детей чугунные ворота и суровые стражи. Особняк Кларка — вилла, насильно обращенная в замок навязанными ей стрельницами и завозными горгульями, — стояла на склоне горы, в изрядном отдалении от кожевни. От сельских наполовину предместий Альтчестера, где щебетали в деревьях, принадлежавших мистеру Кларку, дрозды, до угрюмого лабиринта булыжных улочек и почерневших домов, заплетавшегося вокруг его мрачного индустриального улья, добираться каретой приходилось полчаса, если не дольше.

Именно это время и ушло у мистера Дамьена Гирша на то, чтобы прибыть в особняк мистера Кларка. Он мог бы поспеть и быстрее, но лошади его совсем раскисли от летней жары, а недолгий дождик обратил последнюю милю не мощеной дороги в путь скользкий и слякотный. Воздух здесь веял ароматами более здоровыми, чем в зловонных кварталах города, где даже свежеотстиранная одежда мигом прованивалась кожевней, но однако ж и в нем ощущался избыток влаги, и мистеру Гиршу страсть как хотелось, чтобы небеса, наконец, разверзлись и пролились добрым дождем.

Время шло уже к вечеру. Работодатель мистера Гирша призвал его к себе письмом, доставленным утренней почтой. Мистер Гирш к кожевне отношения не имел и предпочитал работником мистера Кларка себя не считать, — он предпочитал считать себя джентльменом, чьи опыт и знания представляли для мистера Кларка ценность столь жизненно важную, что заслуживали порядочного вознаграждения. Тем не менее, письмо мистера Кларка выдержано было в тонах раздраженных, из чего мистер Гирш заключил, что жизнь его была бы, в общем и целом, намного счастливее, когда бы он мог послать мистера Кларка к дьяволу. В конце концов, как единственный в Альтчестере таксидермист, он вправе был рассчитывать на некую меру почтительности.

— Я доверился вашим познаниям, Гирш, — пожаловался мистер Кларк едва ли не через минуту после того, как слуга ввел гостя в дом, — а вы меня подвели.

— Что вы хотите сказать этим, сэр? — осведомился Гирш, следуя за хозяином дома в залу, известную под прозванием «Ноев Ковчег».

— Сейчас вы увидите, что я хочу сказать, — пообещал Кларк, тон коего был сварливым, а поступь чопорной.

«Ноев Ковчег» представлял собой большую гостиную или небольшую бальную залу, предназначавшуюся изначально для фортепьянных концертов либо танцев в узком кругу, коими столь любили услаждаться мелкопоместные джентльмены. Или то была, все же, библиотека? Теперь суждение справедливое вынести было уже затруднительно, поскольку у мистера Кларка не находилось времени ни для музыки, ни для общества дам, ни для книжного чтения. Чем бы ни украшалась прежде зала, все это с нее содрали, стены ее обили красным бархатом, а саму залу обратили в выставку чучел. Не тех, впрочем, каких можно было бы ожидать в доме сельского джентльмена — оленей, лис и медведей тут не наблюдалось. Как не наблюдалось и отсеченных от туш голов, не без изысканности закрепленных на деревянных пластинах. Нет, в бальной зале стояло, неповрежденное и громоздкое, вот что:

Огромная корова величиною — ну, в общем, с корову, — с монументальным гузном и раздутым выменем. Холощеный бык, совсем ненамного меньших размеров — с темной шкурой, глупыми глазами и железным кольцом в носу. Трех племенных принадлежностей бараны и овцы, сбившиеся в кучку, словно из страха перед колоссальными жвачными — с руном от пышного до только что остриженного, с раздвинутыми в половинной улыбке губами, — разве один только ягненок не улыбался, но сжимал в губах весьма похожую на настоящую травку, как если бы та была совсем уж последним, что усилилось произрасти на покрытых лаком полах залы. А держал всех их вместе настороженно воспрянувший в позе повелительной бдительности пес — черный, как смоль, колли, чьи уши стояли торчком — да так, что трудно было поверить, будто дрогнуть им никогда уж больше не придется.

— Не вижу здесь ничего, что свидетельствует о непорядке, — сказал мистер Гирш. Он обильно потел: комнату нагревало и заходящее солнце, и еще пущий жар газовых светильников.

— А вы приглядитесь получше, — посоветовал мистер Кларк. — К носу Альберта.

Альбертом мистер Кларк именовал холощеного быка, — корову же он называл Викторией.

— Или к ушам ягненка.

Гирш склонился к своим творениям, к грузным скотам, чье пустое нутро ему пришлось набивать замысловатыми металлическими каркасами, кулями алебастра и милями бинтов. Виктория с Альбертом едва не доконали его, если дозволительно так выразиться. Чтобы подтянуть обвислые их бока, потребовались труды, от которых разламывалась спина, — работа, приличествующая скорее тем, кто подвизался в кожевне Кларка, а не дипломированному таксидермисту. Гирш натягивал шкуры этих животных на поддельные скелеты и все спрашивал себя, зачем это нужно ему, человеку, чьи тонкие пальцы умели окутывать шкуркой изящные косточки беличьей предплюсны.

Поправив на своем носу очки, он пригляделся к носу бычьему. Оттуда лезли наружу белые черви. Равным образом, и в ушах ягненка кишела некая неприятная жизнь.

— Это никуда не годится, — заявил мистер Кларк.

— Виноват, — отозвался мистер Гирш. — Могу сказать в свое оправдание, что мухи откладывают личинки свои во всяком теплом и влажном месте. Я же не мог предположить, что вы станете держать образцы животных в подобной сырости.

— Надеюсь, мне не придется выслушивать лекции о том, при каких условиях, на мертвом мясе мухи плодятся. И тем не менее, вам надлежало довести шкуры животных до совершенной сухости.

— Плоть остается плотью, если, конечно, не заменить большую часть ее искусственной субстанцией, использование коей в этой экспозиции вы пожелали свести к минимуму. Мушьи личинки заводились, бывало, и в древних пергаментах, когда условия хранения их не отвечали музейным правилам. Но не беда, — сказал Гирш, открывая свой саквояж, наполненный фиалами и инструментами, — я могу уничтожить эту живность одной инъекцией формальдегида. Не забывайте, они плодятся лишь на поверхности. Внутренние же ткани остаются не поврежденными.

Аштон Аллан Кларк покивал.

— Надеюсь, что нет, — отчитав гостя, он, казалось, ощутил облегчение. — Ваши дарования приносят мне немалую пользу; уверен, я способен оценить их лучше кого бы то ни было в Англии. Собственно говоря, я собираюсь сделать вам самый крупный заказ, какой вы когда-либо получали.

Гирш, чьи очки уже покрывала испарина, стоял на коленях перед Альбертом. С иглы шприца, посредством коего Гирш впрыскивал ядовитую жидкость в ноздри быка, свисала прозрачная капля.

— Не думаю, что мне захочется иметь дело с чем-то, что окажется крупнее Виктории.

— Говоря «самый крупный», я разумел сумму, каковую намерен вам предложить, — заверил его Кларк. — Само же это создание куда как меньше коровы.

— О?

Одного этого краткого слова оказалось довольно, чтобы ободрить Кларка, и он скорым шагом вышел из залы и мгновенье спустя вернулся, волоча за собой длинную сервировочную тележку, на каких перевозят из кухни в столовую огромные супницы. Тележку покрывала белая простыня, а нагружена она была так, что мистер Гирш погадал, отчего это Кларк не приказал слуге прикатить ее.

Загадка оставалась необъясненной совсем не долгое время. Едва тележка въехала в залу, а дверь за нею захлопнулась, как мистер Кларк сорвал с нее покрывало, под коим обнаружилось лежащее навзничь тело девочки-подростка. Все облачение ее составляла просторная блуза да изношенная до нитки юбка — руки, ноги и ступни были голы. Густые светлые волосы, взметенные силой, с которой мистер Кларк сдернул саван, пали ей на лицо. И то, что она не смела эти волосы с открытых глаз своих, говорило все, что следовало знать о ее состоянии.