Личные обстоятельства - Беппе Фенольо

— Не волнуйтесь. Я буду нем как могила. Но мне повезет, должно повезти.

10

Он полз к тому месту, где кончались заросли акаций, гибкий и бесшумный, как змея. Расчет во времени был безошибочным, выбор места — идеальным: ползя наперерез, Мильтон секунд на пять опережал идущего сержанта. Встреча должна была произойти точно на стыке проселка и шоссе, когда сержант подставит ему спину: один квадратный сантиметр сгцмы — и фашист у него в руках. Только бы ничего не помешало, только бы мир на пять секунд замер, оставив лишь им двоим возможность двигаться.

Это так просто, что он сможет действовать с закрытыми глазами.

Он ткнул его пистолетом в середину спины, настолько широкой, что она заслоняла дорогу и почти все небо. Сержант инстинктивно прогнулся, чуть не боднув Мильтона затылком в подбородок, и тут же затылок скользнул вниз: сержант осел на колени. Мильтон поднял его и новым тычком пистолета согнал с дороги под прикрытие зарослей. Вырвал у него из кармана пистолет, нагретый теплом тела, сунул к себе в карман, брезгливо ощупал одежду на груди пленного и подтолкнул его вперед.

— Положи руки на затылок.

Сразу после зарослей акаций со стороны Канелли начинался скользкий, покрытый красноватой грязью склон, тень которого ложилась на проселок.

— Иди быстро, но смотри не поскользнись. Поскользнешься — пеняй на себя, буду стрелять, как при попытке к бегству. Ты не видел, что у меня в руке кольт. Знаешь, какие дырки делает кольт?

Сержант поднимался широким осторожным шагом. Проселок забирал вверх, склон становился круче. Фашист был чуть ниже Мильтона и почти в два раза шире. На этом Мильтон закончил беглый осмотр, уж больно ему не терпелось познакомить сержанта со своими планами.

— Ты, наверно, хочешь знать, что я с тобой сделаю? — сказал он.

Тот вздрогнул, не ответив.

— Слушай. Не замедляй шага и слушай меня внимательно. Во-первых, я тебя не убью. Понял? Не убью. Твои дружки из Альбы взяли в плен моего товарища и собираются расстрелять. Но я обменяю его на тебя. Думаю, мы с тобой успеем. Я обменяю тебя в Альбе. Ты слышал? Скажи что-нибудь.

Он молчал.

— Скажи что-нибудь!

Не поворачивая головы, сержант промычал что-то похожее на «да».

— Поэтому не вздумай шутить. Я тебе не советую. Если будешь вести себя хорошо, завтра в обед ты уже в Альбе, у своих. Понял? Отвечай.

— Да, Да.

Мильтон говорил — и уши сержанта вытягивались и шевелились, будто у собак, когда они слышат, как их зовут издалека.

— Если вынудишь меня стрелять, считай, что ты самоубийца. Договорились?

— Да, да.

Он держал голову прямо, почти не двигая его, но глаза его наверняка рыскали по сторонам.

— Не надейся, — предупредил Мильтон, — не надейся, что мы наткнемся на ваш патруль. Если это случится, я тебя пристрелю. Как увижу патруль, так стреляю. Смотри не накликай на себя смерть. Ясно?

— Да, да.

— Скажи что-нибудь, кроме этого «да, да».

Ниже по склону залаяла собака, но не тревожно — весело. Они прошли уже третью часть подъема.

— Не будет никакого патруля, — продолжал Мильтон, — а повстречаем крестьянина, переходи на другую сторону дороги, туда, где обрыв. Тогда тебе не взбредет в голову цепляться за встречного. Понял?

Он кивнул.

— Такое может взбрести в голову, когда человек знает, что идет умирать. Но ты же не идешь умирать. Осторожно, не поскользнись. Я не красный, я бадольянец. Ведь тебе от этого чуточку легче, правда? Надеюсь, ты уже поверил, что я тебя не убью. Я это говорю не потому, что мы еще слишком близко от Канелли и можем напороться на ваш патруль. Когда мы отойдем дальше, я даже лучше с тобой буду обращаться, вот увидишь. Ты слышал? И перестань трястись. Ну подумай, какой мне смысл тебя убивать? Неужели на тебя так действует нацеленный в спину пистолет? Да какой же ты после этого санмарковец? Скажи, а ты тоже ездил сегодня утром покрасоваться в Санто-Стефано?

— Нет!

— Не кричи! Мне все равно. И прекрати дрожать, Говори что-нибудь.

— А что говорить?

— Ну, вот так-то лучше.

Дорога круто поворачивала, и Мильтон перешел на обочину, чтобы взглянуть на лицо своего пленника, Но из-за поднятых локтей сержанта он увидел не так уж много — серый глаз и маленький аккуратный нос. Для Мильтона и этого оказалось достаточно; по правде говоря, ему было безразлично. Безразлично, какое у того лицо, как будет безразлично, какой фашистской части в Альбе он его предложит. Даже то, что он сержант, ему было безразлично. Достаточно, что это человек, одетый в соответствующую форму. Да, но какой человек! И какая форма! Мильтон с удовольствием, почти с нежностью рассматривал крупную и ладную фигуру пленного, и впервые ему была по сердцу эта форма, ласкали взгляд даже ботинки, в которых тот шел к цели, намеченной им, Мильтоном. Какой это был капитал, какой крупный обменный фонд! Любой товар по карману. Он поймал себя на мысли, что за такого сержанта фашистское командование отдало бы трех Джордже. Но в ту же секунду подумал, что пленный, конечно же, убивал, а точнее говоря, расстреливал. Он был похож на убийцу. У Мильтона перед глазами возникли расстрелянные дети, их худые детские лица, их тощая грудь — до того тощая, что грудная кость выступала, как нос корабля, О, это еще одна правда, которую Мильтону необходимо было узнать. Но он не станет спрашивать. Все равно этот санмарковец будет отчаянно отпираться; возможно, если хорошенько пригрозить ему кольтом, он бы сознался, что убивал, но только, мол, в бою. Нет, расследование лишь все усложнит, сделает возвращение в Манго не таким гладким, каким оно уже начинало представляться Мильтону. Нет, правда о Фульвии по-прежнему была важнее всего, вернее, только она и существовала.

— Выброси из головы патрули, — сказал он ласково, убаюкивающим голосом гипнотизера. — Моли бога, чтобы их не было вокруг. Я тебя не убью, я буду защищать моего сержанта, не дам до него пальцем дотронуться. Среди наших есть горячие парни, они захотят отнять тебя у меня, но не тут-то было, ничего у них не получится. Ты нужен для одного-единственного дела. Ты мне веришь? Говори.

— Да, да.

— Откуда ты?

— Из Брешии.

— Среди ваших много народу из Брешии. А как тебя зовут?

Он не ответил.

— Не хочешь говорить? Боишься, что я буду хвалиться? Да я никогда не стану о тебе рассказывать — ни завтра, ни через двадцать лет. Никогда. Так что можешь держать свое имя при себе.

— Аларико, — неожиданно произнес сержант.

— А какого ты года?

— С двадцать третьего.

— И мой товарищ тоже. Видишь, какое совпадение. А чем ты занимался на гражданке?

Молчание.

— Студент?

— Нет!

Косогор над обочиной быстро таял, и дорога выходила на открытое место. Мильтон бросил взгляд вниз, на Канелли, и обнаружил, что городок не так далеко, как получалось по его подсчетам.

— Перейди на другую сторону. Держись ближе к краю.

Еще один крутой поворот дороги, но на этот раз, вместо того чтобы лучше рассмотреть лицо пленного, Мильтон демонстративно опустил глаза.

Сержант тяжело дышал.

— Половина подъема уже позади. Даже больше. Чем мы выше, тем ближе твое спасение. Завтра в полдень ты будешь свободен и получишь возможность снова стрелять в нас. А что, если когда-нибудь ты окажешься в моей шкуре, а я — в твоей? Именно ты и я поменяемся ролями? В такой войне, как эта, все может быть, Ты ведь меня не обменяешь, а? Ты меня — к стенке?

— Нет! Нет! — прохрипел сержант.

В этом «нет!» была скорее мольба, нежели отрицание.

— А что тут такого? Не думай, будто я считаю себя менее жестоким, чем ты. Каждый из нас постарается получить от другого как можно больше. Я — своего товарища, ты — мою шкуру. Вот мы и будем квиты, А раз так…

— Нет, нет! — повторил тот.

— Ладно, оставим эту тему. Я говорил в шутку, так, чтобы отвлечься. А теперь вернемся к действительности. Я сказал, что буду тебя защищать. Как только мь: придем, я тебя накормлю и напою. Подарю тебе пачку английских сигарет. Ты ведь английские никогда не курил. И еще я дам тебе побриться. Я хочу, чтобы ты хорошо выглядел, когда тебя увидят командиры из Альбы, понимаешь?

— Разреши мне опустить руки.

— Нет.

— Я буду держать их по швам, как связанный.

— Нет. Но потом я обещаю тебе лучшее отношение. Сегодня ночью ты будешь спать в постели. Мы — на соломе, а ты — в постели. Я сам стану на часах у двери — спокойствия ради, чтобы никто не выкинул никакого фокуса, пока ты спишь. А завтра утром тебя проводят на обмен самые надежные из моих товарищей. Я сам их отберу. Вот увидишь. Так неужели я плох с тобой? Скажи, я с тобой плохо обращаюсь?

— Нет, нет.

— То-то же. Но ты еще не знаешь моих товарищей. По сравнению с ними я зверь.

Они были уже почти на вершине. Мильтон взглянул на часы: без нескольких минут два, к пяти они будут в Манго. Он посмотрел вниз, на Канелли, и у него закружилась голова, всего на несколько секунд, и он не понял, от усталости это, от голода или от удачи.