Зима - Наталья Игоревна Гандзюк

полиэтилена. Был даже топчан, на котором заботливо расстелено старое одеяло. Было ещё одеяло почище, шерстяное, коим был укрыт Вадим. Под навесом помещались несколько коробок, стоял стул, столом был отполированный срез толстенного дерева, откуда-то добытый Василием. Сам Василий представлял собой шедевр хипстерства: небольшой коренастый мужчина, одетый в тельняшку, в толстовку, в старые, засаленные, драные джинсы. На босых грязных ногах радостно сидели и улыбались миру ношенные, но прочные конверсы. Кеды были мытые, в отличие от ног. На крепкой шее удобно располагалась голова, обрамлённая большим количеством полуседых вьющихся волос. На округлом мягком лице возвышался огромный мясистый нос, губы, прямо скажем, не красавцы, но главной, царящей над всем составляющей этого лица были глаза. Большие и синие, они лучились и смеялись, светились на тёмном лице и были самой яркой его частью. Вася умудрялся бриться и обходился без бороды, что абсолютным образом удивило Вадима. Василий что-то мурлыкал себе под нос и точил карандаши.

– А, проснулся.Ну, здравствуй, меня Василием зовут.

– Вадим.

– Да ты лежи, не вставай, небось, под одеялом уже давно не спал-то? Не бойся, не вшивые одеяла. Чистые. Проверяю на себе,– он захихикал. Тебе лекарство надо выпить, – и Василий уже вкладывал в рот Вадима таблетку и давал запить. Вот так-то лучше будет. И как тебя угораздило-то? Бомжом-то заделаться? – он опять захихикал, а потом добавил. – Трудная она, такая жизнь, не выдержишь ты. Я вот уже несколько лет живу, но еле-еле выживаю. Летом здесь, а зимой и в непогоду перебираюсь в подвалстарой многоэтажки. Там мне дворник местечко выделил. Сараюшку свою. Доски дал, гвозди. Я обшил. Даже свет у меня там есть. Да душно под землёй жить-то. Душно. У тебя отец, мать есть?

– Есть.

– А жена, дети?

– Есть.

– Что ж ты бродишь здесь неприкаянный али преступник какой? Да если бы у меня была жена и дети, отец или мать, я бы тут с тобой не сидел, лясы не точил. Давно бы был там. Да нет у меня никого. Не осталось. Погибли все. Хочешь, усыновлю тебя на время? Пока жив… Ты лежи, а я сейчас рисовать тебя буду. Вот, Бог дал, подбросил натуру! Я ведь людей крепко люблю рисовать, а некого. Приходится украдкой. Вот недавно ехал в электричке, девочку рисовал. А девочка с отцом. Она ему: «Папа, папа, посмотри, как дядя хорошо рисует!А почему ты умеешь рисовать, а не рисуешь?» Отец её тогда вынул пачку хороших карандашей и говорит: «Возьми, подари ему!» Девочка мне карандаши суёт, а мне больно в груди, вот здесь, плачу я, не могу, не часто мне подарки делают. Я ей этот рисунок подарил, да они и вышли. А у тебя вон какое лицо красивое. С ходу икону можно писать. Когда-то хотел я писать иконы. Мечта была. Да пропало всё вместе с мечтами. Вот, смотри, как получилось? Похоже?

– Похоже.

– У меня вон большая коробка с рисунками, и под землёй ещё пару коробок имеется. Как поправишься, посмотришь. Я всё рисую: деревья, траву, камни, людей. Душно мне, а как рисовать начинаю, духоту как рукой снимает, и сердце радуется. Как же человеку без радости-то? На то он и человек! Хотя всем живым тварям радость нужна, – он замолчал и стал слушать дождь. – Там вон рукомойник умыться. И покушать надо. Под дождём не удастся костёр разжечь. Пища холодная будет.

Из импровизированного ящика-холодильника он вынул сырники, варенье и налил в стаканы воды.

– Давай. Чем бог послал. Чему я научился за годы бездомной жизни, это добывать еду. Знаю, кудачто и откуда выносят, выбрасывают. Очень много еды хорошей уходит так, в землю, минуя рты. Многих можно было бы накормить, – он улыбнулся,– так не только же еда человеку нужна! Вот цвет любви, знаешь, какой?

– Красный.

– Красный – цвет нашей крови. Цвет жизни. Страсти. А цвет любви – зелёный.

– Откуда знаешь?

– Знаю. А знаешь, как приходит любовь в сердце? Нежданно-негаданно. Ты уже не надеялся и не рассчитывал, а она тут как тут! И дарит тебе крылья. А летать-то умеют не все! Крылья только ломают, да и сами травятся, вешаются, спиваются, потому что вместе со счастьем она приносит муки. Вроде бы, что ещё, люби да радуйся! Отдавай, твори, дари! Так нет! Все хотим присвоить… – Вася сделал какой-то странный жест рукой,– вот ты воображаешь, что с демонами воюешь. Видел я, наблюдал за тобой. Да только эти демоны – твои порождения, можно сказать, кровные родственники. Ты устрашаешь сам себя, потому что не можешь без этого. Не можешь жить по-человечески. Тихо жить, с благодарностью, со слезами. Иначе сейчас здесь не сидел бы со мной, и не болел, и не бомжевал бы. Ах, душа человеческая! Тёмная она, мрачная! А негоже ей мрачной быть. Трава радуется, деревья, твари разные, только дивуешься. А человек? Как ему с темнотой-то его, родимому-то, жить? Вот и придумывают люди разные разности. Удовольствия, которые могли бы эту темноту прикрыть и счастье заменить. А краше живой души ничего нет на свете. Ты хоть что придумай, а живая душа… Вот и дождичек заканчивается. Я тебе сейчас этот лесок покажу, по городу проведу, ты, небось, города-то и не видел.

Не найдя Вадима, Нина пыталась связаться с ним другими способами: звонилаего отцу, но отца всё время не было дома, и мобильник его не отвечал. Мать ничего не знала и предположила, что они куда-то уехали вместе. В квартиру, где они жили с Вадимом, заехали какие-то люди. Как-то она набралась духу, подошла и позвонила в дверь. Какой-то мужчина был очень вежлив и объяснил, что молодой человек сдал квартиру, а сам уехал. На вопрос куда, мужчина только развёл руками. «Ладно, – сказала себе Нина, – надо жить дальше. А как? Как другие живут. А как другие живут? По-разному. А хочешь ли ты счастья или оно тебя пугает? Скорее, пугает». Нина уже привыкла жить, извиняясь за все счастливые мгновения своей жизни. Почему она извиняется? Почему ей должно быть всё время плохо? Почему это стабильное «плохо» так глубоко вошло в её душу? Почему она всё время ждёт расплаты за счастье? Не может добиваться того, чего хочется, не бояться своих желаний? Когда в ней произошёл слом? Когда? Кто-то однажды сказал: «счастье – это подвиг», а может, ей приснилась эта фраза? Ей снились странные сны. Снилось, что она выходит на балкон, а там на перилах сидят белые голуби. Она смахивает их с балкона, и один из них падает спиной вниз