Не все мы умрем - Елена Гордеева

— Они вам представлялись?

— Нет, конечно. — Женщина смутилась.

— Тогда как вы узнали их фамилии?

Завьялова опустила голову:

— Когда они были в ванной, я карманы проверяла.

— Зачем? — удивился следователь.

— Чтобы знать, с кем имею дело, и запомнить.

Это Смолянинову было непонятно. Запоминают всегда с какой-то целью, чтобы, к примеру шантажировать или отомстить. Зачем она по карманам шарила? Мокрухтин явно не заставлял ее делать такое, он все прекрасно знал и без нее, сама делала. Отомстить? Кому? Кошкину, Юдиным, Полозкову? Сколько еще таких полозковых в ее послужном списке? Бред! Мокрухтину? Да он ее по стенке размажет! Но что-то в нем зашевелилось. «Она давно его знает. Приходит к нему домой. Он открывает», — вспомнились слова Евгении.

— Как вы познакомились с Мокрухтиным?

— Да не по доброй воле уж! — Глаза женщины наполнились влагой, она шмыгнула носом, потом быстро закрыла лицо ладонями, всхлипнула и приглушенно зашептала: — Я сейчас, я сейчас. — Она сделала несколько глубоких вдохов и пришла в себя. — Это было четыре года назад. Отца сократили на работе. Институт в принципе и так давно числился лишь на бумаге — кому теперь нужны специалисты по рентгеноструктурному анализу! — сотрудники не получали зарплату больше года, но каждый день приходили в лаборатории и что-то пытались делать, хотя финансирования никакого не было. Я училась на последнем курсе педагогического, а мама преподавала физику в школе. Денег, естественно, не хватало, и отец вечерами иногда подрабатывал извозом, нечасто и немного, потому что «копейка» была чересчур старая и вся разваливалась.

Так вот в тот день институт отца закрыли, а сотрудников уволили с выходным пособием, на которое только до дому доехать можно. В городской службе занятости заявок на таких специалистов не было и не предвиделось. Отцу предложили переучиться на повара. В каком он находился состоянии, говорить не нужно. На своей «копейке» он врезался в «Мерседес» Мокрухтина. Вот, собственно, и все.

У матери, когда она узнала, случился инфаркт. А отец через день будто умом тронулся. Мокрухтин с телохранителями — не с теми, которые сейчас, эти поприличней, из охранного агентства, а раньше жуткие уголовные морды его сопровождали — заявился к нам домой осматривать квартиру на предмет возможности компенсации понесенного им материального ущерба. Что дальше, вы сами представляете: или отправляться жить на вокзал, или… — Женщина не договорила.

— Как ваши родители сейчас?

— Мама уже на пенсии, а отец как отошел от происшедшего, так сидит дома, клеит какие-то коробочки — надомная работа. На улицу выходить боится.

Смолянинов молчал. Сочувствовал ли он ей? Сочувствовал. Но мотив налицо. За такие мытарства просто убить — мало покажется! Изрезать всего на кусочки захочется! Но нет в ней признаков убийцы, нет комплекса Раскольникова. Что сострадания нет — понятно, но нет в ней маеты. Маяться должна, маяться! А Зинаида Ивановна спокойна; плачет, но спокойна. Про подробности убийства не спрашивает. Своих версий не выдвигает. Не суетится. Глаза не блестят. Ничто не шевелится в ее душе. Нет, нет! Но! «Она приходит к нему домой. Он открывает…»

— Вы к Мокрухтину приходили или он к вам?

— Я.

— Всегда?

— Всегда.

— А кто у него убирал?

— Я. Он уезжал обычно рано утром, а я приходила днем. Не каждый день, а через день.

— А в понедельник?

— Тоже убирала.

— В какое время?

— С двенадцати до часу.

— И полы мыли?

— Мыла.

Ну мерзавец! Ну корабельная крыса! Людоед! Смолянинов потирал ладонью лоб, голова отчетливо начинала болеть. Ему казалось, что вещество головного Мозга волновалось, извилины колебались в широком диапазоне частот. Когда амплитуда зашкаливала, затылок простреливало, и в глазах следователя появлялись искорки.

— Он вам оставлял ключи?

— У меня есть ключи от его квартиры.

Смолянинов вытаращил глаза:

— И вы молчали!

— Я не убивала его. Но ведь вы подумали именно это, — всхлипнула женщина. — Поэтому я и молчала. — Она склонила голову. — Я не убивала, — бормотала она себе под нос.

— Почему я должен ей верить? — незаметно для себя вслух рассуждал Смолянинов, пожимая плечами. — Мотив налицо, в квартиру она могла проникнуть без взлома, застала спящего — и привет. Почему мне в это не поверить? Но ведь что-то не сходится!

Женщина смотрела на следователя широко открытыми глазами. Слезы не капали, а застыли от удивления, сконцентрировавшись в уголках глаз, готовые в любой момент политься с новой силой. Смолянинов спохватился и снова ушел в себя.

«Какое-то противоречие во всем есть. — Обхватив голову руками, Михаил массировал ее, пытаясь таким образом снять спазм сосудов. — Да, противоречие. Так, желательно — доказательно. — Он на мгновение прекратил массаж, закрыв лицо руками. — Полозков! — мысленно воскликнул он. — Полозков!» — И голова в момент перестала болеть. Вот он, ключик!

— Если Полозкова вам представил Мокрухтин, то какой резон после смерти последнего обслуживать работника Минтопэнерго? Квартира — ваша, Мокрухина нет, и пошлите всех куда подальше!

Зинаида Ивановна явно растерялась:

— Я не знаю, как вам объяснить, чтобы вы поверили мне. Мокрухтин… он не один. Он не сам по себе…

— Что вы имеете в виду?

— Еще один был, — вдруг сказала она. — Как его фамилия — не знаю. Зовут то ли Леший, то ли Леха — я не разобрала. Он даже кричал на Мокрухтина.

— Из-за чего они повздорили?

— Этот Леха позвонил, когда я убиралась у Мокрухтина. И так орал в трубку, что даже мне слышно было. Кричал, что Мокрухтин залез не туда. Этот мужик всю колонию держит. Если Мокрухтин не повернет оглобли, то братва его обует в ящик.

— Что ответил Мокрухтин?

— Мокрухтин вообще говорил очень мало и односложно, поэтому понять у него что-либо трудно. Он сказал: «Я… Его…» — и показал кулак. Кому он его показал — мне, Лехе или этому мужику? — не поняла. Это было как раз за две недели до убийства Мокрухтина. Да, еще этот Леха, или как его там, сказал, что приедет.

— Приезжал?

— Приезжал.

— Когда?

— В субботу. А в понедельник…

— Этот Леха приходил к вам в субботу?

— Нет. Я его никогда не видела.

— А как вы узнали о его приезде?

— В субботу где-то в одиннадцать мне позвонил Мокрухтин и сказал не убирать сегодня, а поздно вечером позвал меня к себе, был очень нетерпелив и настойчив, объясняя это тем, что ему надо снять стресс после Лехи.

— Давайте ключи от квартиры Мокрухтина.

Растерев руками слезы, женщина встала с дивана и подошла к серванту в стенке, из вазочки достала связку ключей и протянула их следователю:

— Вы меня арестуете?

Дверь в комнату открылась, и улыбающийся Завадский изрек:

— Наручники забыли.

Оказалось, он стоял под дверью. Зинаида Ивановна смотрела на него, не мигая, боясь поверить в то, что услышала, или боясь неправильно понять услышанное. Но капитан, все так же улыбаясь, сунул руки в карманы пиджака, вывернул их, показав, что там ничего нет, никаких наручников, покрутил ладонями перед собой, и женщина поверила, улыбнувшись в ответ сквозь слезы. Смолянинов встал.

— Но забрать мы вас все-таки заберем, — сказал он. — Есть у вас место, где вы могли бы пока пожить? Подруга или дальняя родственница, к примеру? Подумайте. К родителям нельзя, на них эта банда выйдет. Вечером отвезем вас, куда скажете. А сейчас закройте за нами дверь и никому не открывайте. Мы пока в этом доме. Пойдем, Сергей.

Они спустились на четвертый этаж.

— Ну что там про Либерию? — спросил Завадский.

— Западная Африка, побережье Атлантического океана. Территория сто одиннадцать тысяч квадратных километров, население чуть больше двух миллионов. Кофе, какао, каучук, золото, алмазы. Но это не главное. Главное — мощный торговый флот. По тоннажу судов занимает первое место в мире. Вопрос: откуда такой мощный флот у народа в два миллиона человек? Ответ: все дело в низких налогах. Суда, естественно, не либерийские. Немецкие, французские, российские, американские. Но ходят под либерийским флагом. Это все равно что компанию в офшоре зарегистрировать.

— Это что же, — соображал Завадский, — выходит, у Мокрухтина свой танкер?

— Танкер не танкер, а нефть точно есть.

Перед квартирой Мокрухтина под номером 35–36 готовилась к прорыву группа зрителей с испитыми физиономиями. Милиционер, сдерживая натиск, кричал:

— Разойдись! — и размахивал дубинкой.

Услышав шум, Завадский вышел из квартиры на лестничную площадку. Будучи роста небольшого, среднего женского, он засунул руки в карманы джинсов, привстал на носках, опустился, еще раз привстал-опустился, и кролики затихли, завороженные мерными покачиваниями удава.