Сентябрьские розы - Андре Моруа

– Claro que sí, – серьезно ответила она.

В самолете становилось все теплее. Долорес склонила голову на плечо Фонтена и задремала. Он был счастлив и смущен. Молодой священник украдкой бросал удивленные взгляды на эту странную пару. Перуанское семейство сзади, приятели Долорес, тихонько разговаривали по-испански, и несколько раз Фонтен с беспокойством услышал собственное имя.

«Надо бы как-нибудь побороть в себе социальный инстинкт, – подумал он, – и просто наслаждаться этой чудесной свободой… Удивительная девушка! Гениальная и наивная…»

Когда самолет, подлетая к Кито, стал снижаться, она открыла глаза:

– Ты был в Кито? No? Как жалко. Мне бы хотелось показать тебе город.

Во время этой промежуточной посадки Фонтена обступили журналисты, которых предупредил Петреску. Долорес стала переводить.

– А вы кто? – поинтересовались они у нее.

Она повторила вопрос Фонтену:

– Что им ответить? Секретарша? Compañera?

Он поднял глаза к небу:

– Нет-нет, это слишком!.. Скажи правду: мы не путешествуем вместе, мы случайно встретились в самолете и вы были так любезны, что согласились помочь бедному невежде, который не говорит по-испански.

– Гийом, – сказала она, погрозив пальцем, – ты стыдишься меня!

– Нет, просто опасаюсь журналистов… Еще бы! Если слухи докатятся до Парижа…

– И что, если выяснится, что тебя любит молодая женщина, ты будешь опозорен?.. Так, no? Странные у тебя во Франции друзья!

Она объяснила репортерам, что летит в Боготу по своим собственным делам, и назвала себя. Раздались восхищенные возгласы:

– Долорес Гарсиа! Ну да, конечно, мы же вам аплодировали тысячу раз!.. Мы просто вас не узнали… Все-таки у сцены своя оптика… А вблизи вы еще красивее…

Она явно интересовала их больше Гийома Фонтена, и, пока не объявили посадку, журналисты оживленно беседовали с актрисой. В самолете, вновь сев на соседнее с Фонтеном место, она помогла ему застегнуть ремень, потому что он никак не мог отыскать половинку:

– Бедный Гийом! Что бы ты делал без меня? Знаешь, что написал один из этих мальчиков: «Прекрасная актриса скрашивает осень писателя…» Хорошо, что я вовремя заметила и велела стереть. Что бы сказали в Париже?.. И что скажут в Париже, если я когда-нибудь там появлюсь? Знаешь, Гийом, это мое самое сильное желание… Mira, guerido… Я столько думала о Париже, изучила план города, столько посмотрела картинок, что, если бы я приехала туда, мне не нужен был бы никакой гид… Слушай, я бы поселилась в отеле на Вандомской площади…

– Неплохо, – сказал он.

– Выйдя из отеля, я повернула бы направо, на улицу де ла Пэ…

– Нет, на улицу Кастильоне, но, в общем, вы правы: одна улица является продолжением другой.

– Ты прав, – уточнила она. – Потом я бы попала на улицу Риволи. Идя по ней под аркадами вдоль сада Тюильри, я бы дошла до площади Конкорд. Я бы увидела Сену, Елисейские Поля и весеннее солнце в дымке… Может быть, пошла бы в квартал Сент-Оноре и разглядывала бы витрины… Мне хочется всего сразу…

– А рядом с тобой, – сказал он, – будет влюбленный старый господин, который все тебе станет покупать.

– Он совсем не старый, Гийом, не хочу, чтобы ты дурно отзывался о моем возлюбленном… Он напишет для меня пьесу, которую поставят в театре на Елисейских Полях, и я стану знаменитой на всю Европу… Es bonito, no?

За этой ребяческой болтовней они не заметили, как прилетели в Кали, и даже эквадорская жара, ввергшая прочих пассажиров в бесчувственное оцепенение, показалась им не такой тягостной. Здесь они пересели на другой, маленький самолет, летевший до Боготы. За окнами иллюминаторов расстилался красивый пейзаж, хотя лететь было страшно. Самолет почти задевал остроконечные горные вершины, скользил между склонами скал, преодолевал все более высокие хребты.

– Богота находится на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря, – пояснила она. – В прошлый раз, когда я здесь была, то едва могла играть сложные роли, я просто задыхалась.

Когда самолет приземлился, их встречали две группы людей. Фонтена приветствовал Петреску, секретарь французского посольства и представитель Министерства иностранных дел Колумбии Мануэль Лопес; а Долорес Гарсиа встречали директор театра, артисты, драматурги, все они целовали ее, дружески похлопывая по спине:

– Qué tal, Lolita?

Каждое мгновение щелкали фотоаппараты, и на время короткой вспышки становился виден притаившийся фотограф. Деловитый, суетливый Петреску уже договаривался о пресс-конференции в «Гранаде», несмотря на протесты Фонтена, падающего с ног от усталости.

– Только пять минут, мэтр… Мануэль Лопес нас отвести на машине… Он будет переводить.

Овидий казался раздраженным и даже позволил себе упреки:

– Лолита? Мэтр, мэтр, вам не надо беспокоиться больше Лолита, у нее тут мужчины, который о ней беспокоиться.

От этих слов на душе у Фонтена стало тревожно. Молодой секретарь посольства передал несколько сообщений, приглашение на обед и на ужин, и то и другое на завтрашний день, а это было воскресенье. Фонтен сказал, что надо бы устроить выходной день, и попросил представителя посольства перенести первый прием на вечер понедельника.

– Ах, мэтр, мэтр, – вздохнул Овидий. – Я знать, что это за выходной.

В машине Мануэль Лопес, который сам был поэтом, принялся читать наизусть Бодлера. «Вот увидишь, в Колумбии больше говорят о поэзии, чем о политике», – еще в самолете говорила ему Лолита. В первый же вечер Фонтен убедился, что так оно и есть.

VIII

Он уснул глубоким сном без сновидений, как бывает от усталости. Проснулся он бодрым и отдохнувшим, с гор дул свежий ветер. С улицы раздавался колокольный звон, призывающий на воскресную мессу. Он распахнул ставни, увидел огромную площадь, утренние толпы, берущие приступом трамваи, а над крышами купола высоких гор, словно перечеркнутые фиолетовыми облаками. В его гостиничном номере было две комнаты: спальня с простой мебелью – широкая медная кровать, комод, кресло, и более просторная гостиная с письменным столом и большим диваном. Его первой мыслью было: «Прекрасно. Я смогу принимать Долорес у себя в гостиной, и не будет никакого скандала».

Где была она, compañera? Ему захотелось услышать ее голос, и он взглянул на часы. Наверное, уже проснулась. Как бы это выяснить? Он снял телефонную трубку и, когда соединился с коммутатором, спросил, говорит ли кто-нибудь по-французски.

– Francès? – переспросил женский голос. – Momento.

К аппарату подошел мужчина. Фонтен спросил, в отеле ли сеньора Долорес Гарсиа и как можно ей позвонить. Он выяснил, что она занимает номер 19, и через секунду услышал ее сонный ласковый голос:

– Quién habla?..[34] О, это ты, Гийом?.. Здравствуй, любовь моя… Да, ты меня разбудил, но это даже хорошо… Мне нравится, что твой голос меня будит… Ты уже готов? No? Я тоже еще нет!.. Я голая. Дай мне немного времени, я приму ванну, разберу чемоданы, оденусь и потом постучу в твою дверь… Слышишь эти колокола, любимый? Bonito, no? Я должна пойти к мессе. Ты пойдешь со мной… Hasta pronto! До скорого.

Час спустя в дверь гостиной осторожно постучали. Гийом пошел открывать и увидел Долорес с покрытыми мантильей волосами. Вид у нее был задорный и шаловливый.

– Можно войти на минутку?

Когда он закрыл дверь, она бросилась ему в объятия.

– Ты великолепен этим утром, – сказала она. – С каждым днем ты моложе на десять лет… Теперь давай подумаем, что будем делать сегодня. Ты свободен?

– Собой владею я, и мир покорен мне.[35] И даже немного больше… Мне удалось этого добиться с большим трудом. Овидиус Назо очень рассердился. Он приготовил для меня целую программу. Он тебя не любит!

– Он полюбил бы меня, если бы я сама этого захотела, – сказала она, показывая белые зубки. – Пусть остерегается! В общем, ты свободен… Итак, mira, Гийом. Вот что я тебе предлагаю. Мы вместе пойдем на мессу. Потом прогуляемся по городу и пообедаем у доньи Марины. Это… como se dice? не совсем ресторан.

– Таверна?

– Да, что-то вроде… Такой испанский ресторанчик, и хозяйка просто очаровательная. Там обедают художники, поэты, тореро… Только не смейся, я запрещаю тебе, тореро тоже поэты… Сегодня вечером здесь, в Боготе, будет коррида mano a mano, только два тореро… Мне вчера вечером сказали, что это два испанца, очень хорошие тореадоры… Я хотела бы сходить туда с тобой. Почему ты морщишься, любимый?

– Не люблю подобные зрелища. Я надеялся провести этот день с тобой, здесь.

– Cómo te quiero![36] Этой ночью мы будем одни, я тебе обещаю, но я очень хочу пойти на корриду вместе с тобой, как мне хотелось бы играть перед тобой Лорку… Я тебе уже говорила, коррида для меня – это чувственное удовольствие. А после ужина мы будем делать все, что ты хочешь.