Из единой любви к отечеству - Александр

И хотя Александр Соколов был вовсе не новичок в кавалерийской науке, все же пришлось ее осваивать заново и до пота заниматься выездкой, стрельбой, рубкой, действиями в конном строю. Об этом времени Дурова вспоминала: "Всякий день встаю я на заре и отправляюсь в сборню, оттуда все вместе идем в конюшню уланский ментор мой хвалит мою понятливость и всегдашнюю готовность заниматься эволюциями, хотя бы это было с утра до вечера. Он говорит, что я буду молодец… Сколько не бываю я утомлена, размахивая целое утро тяжелою пикою — сестрою сабли, маршируя и прыгая на лошади через барьер, но в полчаса отдохновения усталость моя проходит и я от двух до шести часов хожу по полям, горам, лесам бесстрашно, беззаботно и безустанно!"

В письме еще неурядица с собственным "я", а в душе уже прочно поселилась оправданность своего поступка и желание служить Отечеству.

В трудных, напряженных днях боевой учебы пролетело два месяца, и вот наконец полк получил приказ о выступлении, и Дурова в восторге восклицает: "Мы идем за границу! В сраженье! Я так рада и так печальна! Если меня убьют, что будет со старым отцом моим? Он любил меня! Через несколько часов я оставлю Россию и буду в чужой земле! Пишу к отцу, где я и что теперь; пишу, что падаю к стопам его и, обнимая колена, умоляю простить меня, побег мой, дать благословение и позволить идти путем, необходимым для моего счастья".

Как видим, Дурова первая "позаботилась" о раскрытии своей тайны. А пока письмо к отцу совершает путь в далекий Сарапул, полк снялся с зимних квартир и выступил в восточную Пруссию.

Французская и русская армии маневрировали, не проходило дня без стычки, но первое крупное сражение, в котором принимали участие авангарды армии, произошло лишь 24 мая.

Это был ее первый бой, где все, что она приобрела в мирной жизни, проверялось суровой практикой сражения. А ведь для нее он мог стать и последним. Но нет! "Новость зрелища поглотила все мое внимание, грозный и величественный гул пушечных выстрелов, рев или какое-то рокотание летящего ядра, скачущая конница, блестящие штыки пехоты, барабанный бой, и твердый шаг, и покойный вид, с каким пехотные полки наши шли на неприятеля, — все это наполняло душу мою такими ощущениям, которых я никакими словами не могу выразить".

Дурова несколько раз ходила в атаку с эскадронами, была, быть может, суетливой, но первые волнения улеглись, уступили место рассудку, и в победном течении боя была и ее заслуга. И закончился он для юного коннопольца несколько неожиданно.

"…Я увидела, — пишет она в "Записках", — как несколько человек неприятельских драгун, окружив одного русского офицера, сбили его выстрелом из пистолета с лошади. Он упал, и они хотели рубить его лежащего. В ту же минуту я понеслась к ним, держа пику наперевес. Надобно думать, что эта сумасбродная смелость испугала их, потому что они в то же мгновение оставили офицера и рассыпались врозь".

Спасенным от гибели оказался поручик Финляндского драгунского полка Панин. В формулярном списке товарища Соколова, в графе "В продолжении всей службы где и когда был ли в походах против неприятеля" записано: "В Пруссии и в действительных с французскими войсками сражениях, 1807 года мая 24-го под Гутштатом, 25 мая в преследовании неприятеля до реки Пасаржу (Пассаргу), 26 и 27-го в перестрелке и стычках при реке Пассаржи, 28-го при прикрытии марша арьергарда и при сильном отражении неприятеля у переправы при Гутштате, 29-го под городом Гейльсбергом, июня 2-го под Фридландом, с 30 мая по 7 число июня при прикрытии марша арьергарда до местечка Ильзита, в беспрестанной перестрелке и при наступлении неприятеля в сильных отражениях оного".

Сухие, официальные строчки, записанные полковым писарем в формулярный список, не передают драматизма ситуации, в котором оказалась русская армия в восточной Пруссии. На глазах Дуровой радость первых побед, одержанных русскими, сменилась горечью поражения и спасительным бегством к Неману.

Фридланд 2 июня 1807 года.

Ей иногда казалось, что она попала в тот день в кромешный ад, которым с детства ее страшили попечители. Картина преисподней, известная ей по иконам, померкла бы перед кроваво-пепельными красками Фридландской бойни. Огненный смерч беспредельно властвовал в междуречье, в котором, словно в мешке, оказалась русская армия. Он смешал на своем пути батальоны, эскадроны, батареи. Осыпаемая градом свинца, армия таяла на глазах. Конные, пешие воины смешались в многоликую и разноцветную толпу, которая металась в тщетной надежде найти выход из кровавого плена.

Потерять присутствие духа в такой обстановке немудрено, но Дурова, к удивлению бывалых воинов, оставалась хладнокровной даже в самых безрадостных обстоятельствах, в каких оказался полк. С восхищением она отзывалась о простых солдатах, с которыми ей приходилось сражаться бок о бок. "Священный долг к Отечеству заставляет простого солдата бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и покойно расставаться с жизнью", — писала она в "Записках". Но героизм и мужество Дуровой и ей подобных не в силах были что-либо изменить. Война была безнадежно проиграна. Последовал Тильзит. А следом за миром развернулись события, едва не лишившие Дурову ее мечты.

Письмо к отцу наделало в Сарапуле немалый переполох. От нервного потрясения скончалась мать. Розыски, которыми по просьбе отца занялся ее дядя, проживавший в Петербурге, привели в Коннопольский полк. "Отец ее и брат его, — писал он в прошении на имя императора, — всеподданнейше просят высочайшего повеления о возвращении сей несчастной".

Следом за всплеском рук из царственных уст посыпались вопросы. Как?! Женщина в армии? Кавалерист! Участница сражений! Случай доселе невиданный, и далее события развивались со стремительностью; которой руководило высочайшее любопытство и желание лицезреть сей уникальный индивидуум.

Мирный уклад жизни с изрядно опостылевшими смотрами, караулами, разводами, с извечными солдатскими заботами: выпасом и чисткой коней и конюшен, с глубоко затаенной боязнью ненароком выдать себя был нарушен внезапным вызовом Дуровой к шефу полка. Генерал Каховский начал без обиняков: "Согласны ли были твои родители, чтобы ты служил в военной службе, и не против ли их воли это сделалось?" Дуровой тогда показалось, что генерал знает о ней гораздо больше. Она ответила: "Отец и мать мои никогда бы не отдали меня в военную службу, но что имея непреодолимую наклонность к оружию, я тихонько ушел от них с казачьим полком". Дурова сказала правду, чем нимало вызвала удивление у Каховского. Ведь всем было известно, что "дворянство предпочтительно избирает для детей своих военное звание". Тем не менее приказ главнокомандующего Буксгевдена гласил: "Доставить товарища Соколова в главную квартиру в Витебск в сопровождении адъютанта".

То, что отныне ее тайны не существует, Дурова определила по первым словам Буксгевдена. С трепетом и волнением выслушала она их: "Я должен отослать вас к государю. Он желает видеть вас… Я много слышал о вашей храбрости, и мне очень приятно, что все ваши начальники отозвались о вас самым лучшим образом".

"Это конец", — подумала про себя Дурова, а вслух произнесла: "Государь отошлет меня домой, и я умру в печали".

Буксгевден пытался успокоить ее: "Поверьте мне, что у вас не отнимут мундира, которому вы сделали столько чести".

Слова главнокомандующего оправдались. Вот как Дурова описывает в "Записках" встречу с Александром I в Зимнем дворце 31 декабря 1807 года.

"Когда князь Волконский отворил мне дверь государева кабинета… государь тотчас подошел ко мне, взял за руку… стал спрашивать вполголоса: "Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?" — "Да, ваше величество, правда!" И Дурова поведала Александру I причины, которые толкнули ее принять чужое имя и оставить родительский дом.

"Государь много хвалил мою неустрашимость, — вспоминала позднее Дурова, — говорил, что это первый пример в России, что все мои начальники отозвались обо мне с великими похвалами, называя храбрость мою беспримерною… и что он желает сообразно этому наградить меня и возвратить с честью в дом отцовский…"

Не дав императору договорить, Дурова упала на колени: "На отсылайте меня домой, ваше величество… не отсылайте, я умру там!.. Не заставляйте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию…"

"Чего же вы хотите?" — спросил царь. "Быть воином, носить мундир, оружие". — "Если вы полагаете, — сказал император, — что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее… и будете называться по моему имени — Александровым".

Перед отправкой Дуровой в Мариупольский гусарский полк, выбранный ею по ее желанию, она была произведена в корнеты. На второй встрече Александр I вручил Дуровой Георгиевский крест. Так было оценено спасение офицера "известной фамилии".