Из единой любви к отечеству - Александр

Четыре года до начала Отечественной войны пролетели незаметно. За это время Дурова побывала в ординарцах у Киевского военного губернатора Милорадовича, одного из суворовских чудо-богатырей. Была представлена и Алексею Петровичу Ермолову, в котором разглядела "душу великую и непреклонную", оставила аристократический Мариупольский полк, служба в котором была явно не по карману безродному корнету. Следует заметить, что денежные затруднения будут преследовать Дурову всю жизнь. "С прискорбием рассталась я с моими достойными товарищами, с сожалением скинула я блестящий мундир свой и печально надела синий колет с малиновыми отворотами".

Над Россией властвовала бурная весна 1812 года. Новая война с Францией застала Литовский уланский полк, который входил в состав второй русской армии, в походе. Дурова с болью и горечью восприняла приказ Багратиона об отступлении. Мелькали на этом безрадостном пути деревни, известные по ежегодным маневрам, пустынны были обочины дорог, на которые не так давно высыпали гурьбой деревенские, заслышав молодецкие" песни улан.

"Скорым маршем мы идем в глубь России, — пишет Дурова в "Записках", — и несем на своих плечах неприятеля, который от чистого сердца верит, что мы бежим от него. Счастие ослепляет… Мы идем день и ночь… Мы не только не спим, но не едим: спешим куда-то…" Полк, как и вся армия, спешил вырваться из клещей, которые уготовил ей в своих планах Наполеон. Воистину это были нелегкие версты. Скупые строчки формулярного списка корнета Александрова не передают драматизма положения, в котором оказались войска, ведомые Багратионом на соединение с главными силами. Вот эта запись: "1812 года противу французских войск в российских пределах в разных действительных сражениях, июня 27-го под местечком Миром, июля 2-го под местечком Романовым, 16 и 17-го под деревнею Дашковкою…" Да, под той самой деревней, где генералом Раевским был совершен "поступок, достойный древних, и где рухнули надежды французов окружить и разбить Багратиона".

Численному перевесу неприятеля, его стремлению отрезать вторую армию было противопоставлено мужество, стойкость русских воинов, "шедших в сражения, как на пир". В сердце уланского корнета прочно поселилась ненависть и надежда на скорое отмщение. Имевший возможность наблюдать Надежду Дурову в то трудное для армии время, командир Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов вспоминал: "Дурову я знал потому, что с ней служил в арьергарде во время отступления нашего от Немана до Бородина…" На отважного гусара, лишь отвага равная или большая была способна произвести должное впечатление, и его "молодец!" звучало едва ли не высшей наградой мужеству женщины, называемой современниками именем римской богини войны — Беллоной. И может быть, совсем не случайно, что символом непобежденной России стала женщина, держащая в руках меч.

Эскадрон Дуровой был лишь одним из малых винтиков в сложной механике сражения. С места, где он располагался, ей не было видно, как сходились и расходились в рукопашной схватке французские корпуса с единственным корпусом русских под командованием Раевского, взявшего на себя ответственность защиты Смоленска. Но так же, как и всем малочисленным защитникам города, ей передалась мысль военачальника не дать французам прорваться и отрезать русскую армию от сообщения с Москвою. "Эскадрон… построился и грозною тучею понесся навстречу неприятелю. Земля застонала под копытами ретивых коней, ветер свистал во флюгерах пик наших. Неприятель был догнан, разбит, рассеян и прогнан несравненно с большим уроном, нежели был наш…"

И все же от Смоленска отступили. На пути к Можайску Дурову отрядили из полка ординарцем к генералу Коновницыну. О нем нам говорят такие строки "Записок": "Генерал этот очень любит находиться как можно ближе к неприятелю и, кажется, за ничто считает какие бы то ни было опасности: по крайней мере он так же спокоен среди битв, как и у себя в комнате".

Коновницын опекал молодого ординарца и вполне доверял его исполнительности. С ним Дурова встретила прибывшего к армии нового главнокомандующего Кутузова.

"Русский народ был удовлетворен, а войска в восторге", — отмечал современник. Всеобщий восторг передался и Дуровой. "Спокойствие и уверенность заступили место опасений; весь наш стан кипит и дышит мужеством…"

В отдельных стычках и арьергардных боях русская армия проделала нелегкий путь к Бородину.

Уже одно только участие в этом сражении, в котором "русские оказались достойными быть непобедимыми", во все времена почиталось признаком наивысшей воинской доблести. На поле, которое прежде возделывал крестьянский плуг и через которое пролегали старая и новая дороги — торговые пути в Москву, сошлись разноплеменное воинство, ведомое покорителем Европы, и рать российская во главе с Михаилом Илларионовичем Кутузовым. "В сей день все были герои" — слова, повторяющиеся во многих рапортах военачальников, без сомнения можно отнести ко всей русской кавалерии. Мощь ее атак и ударов, стремительность улан испытали пехотные корпуса Даву, Нея, Евгения Вогарнэ, Жюна. Конница, которой командовал полулегендарный Иоахим Мюрат, оказалась не в силах соперничать с регулярными частями гусаров, уланов, драгунов, кирасиров. Собственно, в словах Дуровой мы без труда найдем следующую оценку: "Посредственность французской кавалерии давно была мне известна". С ней, конечно, можно и не согласиться, но в сражении при Бородине французской коннице был нанесен ощутимый удар, от которого она не смогла оправиться до конца кампании.

Сама же Дурова вспоминала о битве так: "Вечером вся наша армия расположилась бивуаками близ села Бородино. Кутузов хочет дать сражение, которого так давно все желают и ожидают. Наш полк по обыкновению занимает передовую линию. В эту ночь я сколько ни куталась в шинель, но не могла ни согреться, ни заснуть…

26-го. Адский день! Я едва не оглохла от дикого, неумолкаемого рева обеих артиллерий. Ружейные пули, которые свистали, визжали, шикали и, как град, осыпали нас, не обращали на себя ничьего внимания… Эскадрон наш ходил несколько раз в атаку… Хотя нет робости в душе моей и цвет моего лица ни разу не изменялся, я покойна, но обрадовалась бы, однако же, если бы перестали сражаться".

До конца сражения Дурова не покидала седла, несмотря на тяжелую контузию левой ноги ядром, которая "распухла, почернела и ломит нестерпимо".

Дурова с горечью восприняла оставление Москвы неприятелю, но вера в полководческий талант Кутузова и прозорливость главнокомандующего, в которой ей суждено было убедиться, став на непродолжительный срок его ординарцем, не покидала ее. Обстоятельства, при которых она оказалась в почитаемой всеми офицерами должности, были необычны. Посланная с командой для заготовки сена, она потеряла ее и вернулась одна. Командир полка, не разобравшись толком, пригрозил ей расстрелом. Очевидно, Штакельберг присовокупил к угрозе и крепкое словцо. Людей Дурова таки нашла. А оскорбление послужило поводом для обращения к Кутузову. Вот как описан визит в главную квартиру в "Записках".

"…В передней горнице находилось несколько адъютантов, я подошла к тому, чье лицо мне показалось лучше других, это был Дишканец: "Доложите обо мне главнокомандующему, я имею надобность до него". — "Какую? Вы можете объявить ее через меня". — "Не могу, мне надобно, чтобы я говорила с ним сама без свидетелей…" Я вошла и не только с должным уважением, но даже с чувством благоговения седому герою, маститому старцу, великому полководцу. "Что тебе надобно, друг мой?" — спросил Кутузов. "Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем во все продолжение кампании…" — "Какая же причина такой необыкновенной просьбы, а еще более способа, каким предлагаете ее?" Я рассказала, что заставило меня принять эту решимость и, увлекаясь воспоминанием незаслуженного оскорбления… между прочим я сказала, что… имея… репутацию храброго офицера, я не заслуживаю быть угрожаема смертью… Я заметила, что при слове "храброго офицера" на лице главнокомандующего появилась легкая усмешка. Это заставило меня покраснеть, я угадала мысль его… и решила сказать все… Я сказала, что мне двадцать третий год и что Прусскую кампанию я служила в Конопольском полку. "Как ваша фамилия?" — спросил поспешно главнокомандующий. "Александров!" Кутузов встал и обнял говоря: "Как я рад, что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал о вас. Останьтесь у меня, если вам угодно… Теперь подите к дежурному генералу Коновницыну скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем".

Вскоре последовал приказ о производстве корнета Литовского полка Александрова в поручики.

Рана давала о себе знать ежедневными болями, появился сильный жар, и Дуровой пришлось распрощаться с главной квартирой, испросить отпуск и провести почти полгода на излечении. Вернулась она в строй весной 1813 года, когда русская армия, начала европейский освободительный поход. Уже по пути в действующую армию она узнала о смерти Кутузова и потому была вынуждена вновь возвратиться в свой полк.