Жребий No 241 - Михаил Кураев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но можно заметить и более существенные рифмы.
В «Дневнике» царя и в письмах деда, каковые безусловно тоже своего рода дневник, обнаруживается интересное сходство. Оба автора, в разной мере и по-разному, тяготятся своей несвободой. Они оба повинуются обстоятельствам, оба вынуждены исполнять предписанные поступки, делать что-то им чуждое, тягостное, ненужное, отнимающее свободу.
Полная сил душа деда, чуждая стяжания, тщеславия и властолюбия, в сознании людского блага готова развернуться в своей полноте. И на войне он устремлен — на войну. Сидение в Борзе угнетает его не только отвлечением от семейного счастья, до которого было рукой подать, не только отвлечением от строительства больницы, первой его больницы, хотя и обо всем этом и помнит и думает постоянно. Его угнетает то, что «на театре войны люди гибнут, страдают, и нуждаются в помощи». Он не домой, не к невесте, он на войну рвется! Это исконно российский, как мне кажется, прагматизм: оторвали, навязали, мучаете, так пусть от этого хоть какой-то прок будет! Страдание принимается как неизбежное, почти обязательное, как бы само собой разумеющееся условие жизни, оно неодолимо, это форма нашего национального существования, — так пусть же хоть польза будет от нашей муки! И сегодня в Чечне солдаты и офицеры, брошенные в мирное-то время в огонь, под пули, терпящие от правительства, командования и интендантов едва ли не меньше, чем от противника, утешаются привычной надеждой на то, что их муки, их кровь послужат… и т. д.
Как мало меняется, да меняется ли наша российская жизнь?
Полтораста лет назад восклицал Герцен: «Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования — а между тем наши страдания — почка, из которой разовьется их счастье».
Потом об этом же будет спрашивать Чехов.
Об этом же будут говорить голодные и промерзшие до костей комсомольцы на строительстве узкоколейки у Николая Островского…
Мужики, прячущиеся под старою телегою от дождя на строительстве Кузнецка, это уже в стихах Маяковского…
Но вот и грядущие люди, в свою очередь, тоже становятся все той же почкой, из которой должно произрасти счастье новых поколений, а новые поколения ждет все та же незавидная участь быть почкой, не знающей ни радости цветения, ни торжественного самоуважения плода. Однако, во все времена хватало любителей настойки «на почках»…
Но согласятся ли дед и бабушка, если им скажут, что их жизнь всего лишь почка, из которой вырастет счастье грядущих людей. Думаю, что не согласятся. Кстати, и государь не согласится. Они умели быть сами счастливы, в любви, но и не только в любви.
Не знаю, можно ли назвать ощущением счастья, наверное это будет преувеличением, но рад же был дед узнать в несчастной Борзе, что Санитарный совет, пригласив доктора Орлова, место все-таки сохраняет за ним. Хотя, казалось бы, такое же постановление, но уже «чрезвычайной санитарной комиссии», могло вызвать у деда и более сложные чувства.
Вот документ: четвертушка рыжей папиросной бумаги, синий чернильный штамп в правом углу. Особенно примечательно обращение. У меня есть несколько конвертов царской почты, то есть конвертов, в которых царь посылал свои письма. Адреса заготовлены заранее, выполнены роскошным каллиграфическим почерком с нажимом, черной тушью, прописью: «Шефу жандармов», «Министру двора». Так обращаться к этим важным вельможам мог только один человек. Вот и справка, исполненная на машинке, напомнила мне короткость этого обращения: «Врачу КУРАЕВУ».
Р.С.Ф.С.Р.
Фатежский уездный
ИСПОЛКОМ
1 марта 1920 года
N 775
город Фатеж
Врачу КУРАЕВУ
Вследствие постановления чрезвычайной санитарной комиссии, Президиум уездного Исполкома предлагает вам вступить к отправлению ранее занимаемой вами должности старшего врача и заведывающего Фатежской уездной больницы. Об исполнении донести уездному Исполкому.
Председатель Исполкома Кутарин
Секретарь Строков
Почки, конечно, почками, но и дед и государь умели отстаивать свое право на свое сегодняшнее счастье.
1894 год, в Ливадии умирает Александр III, вся жизнь двора, жизнь семьи подчинена этому горестному и неотвратимому, как все понимают, событию. Но двадцатипятилетнему наследнику хочется прорвать сжимающееся кольцо неизбежного.
Дневник наследника.
27-го сентября. Вторник.
Утром после кофе, вместо прогулки, дрались с Ники каштанами, сначала перед домом, а кончили на крыше…
Дальше обычное, прогулки, обед, опоздание к чаю.
29-го сентября. Четверг.
Утро было ясное, но к полудню небо затянуло тучами, хотя было совершенно тепло. Опять дрались с Ники шишками на крыше. Завтракали, как всегда в 12 ч. У дорогого Папа вид как будто лучше, но самочувствие скверное по-прежнему — его мутит и опухоль в ногах мешает движению ног!
Дальше прогулки и коротко о погоде: Ночь была чудная и лунная.
Жизнь наступает, давит, навязывает свое, но будущий император готов противостоять всему, что стоит на его пути к счастью, даже если это столь несвоевременная смерть отца.
20 октября Александр III скончался.
Дневник императора.
22-го октября. Суббота.
Вчера вечером пришлось перенести тело дорогого Папа вниз, потому что, к сожалению, оно быстро начало разлагаться. Поэтому и утренняя и вечерняя панихиды были отслужены в малой церкви. Слава Богу, милая Мама совсем спокойна и геройски переносит горе! Только и делал, что отписывался от тучи телеграмм. Происходило брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу; Мама, некоторые другие и я находил, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа под крышей дома; а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!
И дальше о прогулках, погоде и гостях.
И вовсе на грустные мысли наводит желание жениха сыграть свадьбу «пока еще дорогой Папа под крышей дома», если вспомнить, что «дорогой Папа» как раз был против женитьбы сына на немецкой принцессе, он хотел видеть снохой Елену Луизу Генриетту, дочь Луи Филиппа де Бурбон-Орлеанского графа, Парижского. И все это в доме знали и помнили.
Молодой государь вступает в права. Первый доклад министра иностранных дел Н. К. Гирса, первый доклад министра финансов С. Ю. Витте, ключевых министров в правительстве. «Имел два доклада: Н. К. Гирса и Витте. Вследствие этого опоздал к завтраку». Началась докука правления. «Сербский король навестил меня, потом Фердинанд румынский — они у меня отняли те немногие свободные минуты дня, в которые позволено видеться с Аликс…» Нетерпение влюбленного кто ж не поймет! Седьмого ноября схоронили Александра III, а через неделю и свадьбу сыграли. Прямо как в «Гамлете», которого и перевел и сыграл в домашнем спектакле главную роль двоюродный дядя: «Расчетливость Гораций! С похорон на брачный пир пошел пирог поминный!»
Царь будет тверд и непреклонен до конца, когда речь пойдет о сохранении его счастья и покоя. Сам премьер-министр принесет государю документы, обличающие «Божьего человека из Тобольской губернии», заменившего в глазах царя и Государственный совет, и Думу, и правительство. Возвращая обличающие листки, государь скажет поистине исторические слова: «Лучше один Распутин, чем десять скандалов в день!»
Умели, умели постоять за свое счастье люди в старые времена, тот же царь, тот же дед!
Разве это не счастье — доказывать любимой, что ты ее не достоин?
Ст. Борзя. 29-го Июня. 1904.
Дорогая голубка Кароля!
Как я и ожидал, получил вчера от тебя письмо. Спасибо за все, что ты пишешь, но опять повторяю, что уже говорил тебе, милая, несколько раз: не преувеличивай мои достоинства и не возводи меня на очень высокий пьедестал; смотри на меня как на самого обыкновенного смертного.
По письму из Павловского понял, что двух писем от них я не получил, очевидно это произошло потому, что Крестный написал по какому-то неведомому адресу. Он в состоянии иногда выворотить адрес так, что можно только расхохотаться.
Что касается вопроса твоего папы, почему я никогда не напишу ему, то напрасно он думает об этом что-то плохое. Главным образом, не пишу ему потому, что я почему-то всегда был уверен, что ему не особенно приятно получать письма на русском языке, а по-немецки я не рискну писать, чтобы не быть смешным. Кроме того, я знаю, что всеми сведениями обо мне ты с ним делишься. А мне страшно надоедает писать о себе одно и то же по нескольку раз разным людям.
