Тайник - Тоби Болл

— Это может быть кто угодно.

Панос покачал головой.

— Розыгрыш.

— Посмотри на марку, Фрэнк.

Фрингс осмотрел конверт. Он был проштемпелеван два дня назад, до того как взорвали дом Блока. У Фрингса перехватило дыхание. Панос сиял.

— Понимаешь теперь, почему я так размяк, что даже угостил тебя своей лучшей сигарой?

Фрингс кивнул, раздумывая над тем, кто стоит за этим письмом.

— Эй, ты опять обкурился? — строго спросил Панос.

— А что делать, если голова раскалывается? — пожал плечами Фрингс.

— Ты у меня кончай с этим делом.

Фрингс усмехнулся:

— Хочешь уволить меня? Давай валяй. «Триб» наверняка заинтересуется этим письмом.

Главный редактор засмеялся, выплевывая струйки дыма.

— Остряк ты, Фрэнк. С чувством юмора у тебя все в порядке.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Пул тяжело опустился на нары. Камера была набита потными, покрытыми копотью рабочими — членами профсоюза. Упершись локтями в колени, Пул подпер руками свою массивную голову. Сокамерники освободили для него место, потому что он был другом Карлы и к тому же его избили. Потерев рукой затылок, сыщик почувствовал шишку величиной с небольшой лимон. На волосах засохла кровь. От жары и запаха человеческих тел к горлу подкатывала тошнота. Двое мужчин, сидевших рядом с ним, переговаривались на незнакомом языке. Потом послышался скрежет металла и громкий скрип петель. Это открылась дверь тюремного блока. Шум моментально стих, но тотчас же возобновился, когда на тюремщиков обрушился шквал разноязычных криков, доносящихся из камер.

Пул услышал, что по коридору кто-то идет. Шаги затихли на пороге их камеры. Он низко опустил голову.

— Всем отойти от двери.

Уголком глаза Пул заметил, что люди отступили от двери и застыли в угрожающих позах по периметру камеры. В замке звякнул ключ, послышался лязг отодвигаемого засова.

— Пул.

У Пула застучало сердце, в лицо бросилась кровь. Он сидел, не поднимая головы.

— Пул!

На этот раз окрик прозвучал более настойчиво.

Подняв голову, Пул увидел трех полицейских с дубинками, одетых в серую форму спецназовцев. Впереди стоял невысокий плотный мужчина средних лет. Те двое, что виднелись за ним, комплекцией напоминали атлантов, держащих на плечах небесный свод.

— На допрос. Вставайте.

Пул поднялся с нар. Сделанное усилие заставило его пошатнуться. Он медленно направился к двери. Сокамерники сочувственно провожали его взглядами, готовые в любую минуту взорваться. И тут один из них выкрикнул что-то по-португальски. Между заключенными словно пробежала искра — они загалдели и затрясли кулаками, продолжая, однако, оставаться у стен. Двое дюжих спецназовцев выступили вперед, держа наготове дубинки. Их лица ничего не выражали, но напряженные позы выдавали страх.

Пул подошел к двери, и старший сделал шаг в сторону, чтобы пропустить его в коридор. Двое других, не поворачиваясь спиной к заключенным, тоже вышли наружу, после чего старший запер дверь камеры. Потом, под неусыпным вниманием своих подручных, стоявших с дубинками наперевес, он надел на Пула наручники. Пул был здоровее этих ребят и в честном поединке не уступил бы ни одному из них, но за ними было численное преимущество, а он, кроме того, был не в форме.

Его отвели в комнату для допросов и оставили одного. Пул сел на металлический стул, прикрученный болтами к полу. Рядом был стол, зафиксированный таким же образом. Под потолком горела лампочка в проволочной сетке. Картину довершали голые белые стены и серый цементный пол. Стены были в каких-то разводах, и Пул представил, как уборщицы, стоя на коленях, отмывают их от пятен крови.

Наклонившись, он уронил голову на стол. Было неудобно, но он умудрился даже заснуть в таком положении — или просто потерял сознание? Очнулся он, когда кто-то приподнял его голову за волосы и стукнул лицом о столешницу. Из глаз Пула брызнули слезы, и он перестал чувствовать нос. Потом его резко дернули вверх, и чья-то рука уперлась ему в грудь, чтобы придать телу вертикальное положение. Пул почувствовал, как по губам и подбородку потекло что-то теплое. Облизнув губы, он понял, что это кровь.

— Мистер Пул? — произнес человек, которого наконец увидел задержанный. Он стоял, прислонившись к стене, с противоположной стороны стола. Высокий и стройный, с гладким лицом героя-любовника и короткими светлыми волосами. Почему-то без формы. На нем был черный костюм в тонкую синюю полоску. Шляпу он аккуратно положил на стул у двери. Между безымянным и средним пальцами была небрежно зажата сигарета.

Вздохнув, человек еще раз произнес имя Пула, словно удостоверяясь, что не ошибся.

Пул кивнул, поморщившись от боли, и нечленораздельно пробормотал что-то утвердительное.

— Мистер Пул, вы вляпались в кучу дерьма. Отправили двух полицейских на больничную койку. Вы меня слышите?

Пул молча смотрел на мужчину, стараясь сфокусировать взгляд. Как им удалось так быстро разыскать его? Неужели Берналь узнал его под чулком? Пул вдруг почувствовал резкую боль в боку — стоявший за спиной полицейский ткнул его дубинкой под ребра. Поперхнувшись, он кивнул.

— Двое в больнице, — медленно проговорил незнакомец, словно только что осознав всю важность случившегося. — Вы по уши в дерьме, мистер Пул. Полиция обычно не слишком церемонится с теми, кто на нее нападает, не говоря уже о членовредительстве. Вы еще дешево отделались. Вы меня слушаете?

Чтобы избежать очередного тычка дубинкой, Пул торопливо подтвердил:

— Да.

Мужчина в костюме улыбнулся.

— Еще бы. Вы, вероятно, понимаете, что вам грозит.

Пул не видел, подал ли мужчина какой-нибудь знак.

На этот раз последовал не тычок, а сокрушительный удар по основанию черепа. Он потерял сознание, но, к сожалению, быстро очнулся.

— Видите ли, эта история с нападением на полицейских — только небольшая часть того дерьма, в котором вы сидите. Вы еще не поняли, в чем ваша проблема, мистер Пул?

Обхватив себя руками, тот молча ожидал следующего удара.

Мужчина глубоко затянулся, немного задержал дым, а потом выпустил изо рта две мощных струи.

— Почему вы ищете Каспера Просницкого?

Пул изумленно уставился на него. Так вот в чем дело. Но как они узнали? Существует только одна возможность… Боль во всем теле мешала ему соображать.

— Вы слышите меня? — Мужчина отошел от стены и присел на корточки, чтобы лучше видеть лицо Пула. — Зачем вы искали Каспера Просницкого?

— Меня попросили. Точнее, наняли, — пробормотал он распухшими губами.

— Кто вас нанял?

— Какая-то странная личность. Она не назвалась.

Мужчина поднялся, обошел вокруг стола и остановился позади Пула. Тот попытался обернуться, но полицейский с дубинкой повернул его голову обратно. Пул почувствовал, как ему задирают рукав, а потом в предплечье впилась горящая сигарета. От нестерпимой боли он прокусил нижнюю губу; в рот потекла солоноватая кровь, лоб покрылся испариной. Потом сигарету убрали, и боль стала чуть слабее.

Тот, кто вел допрос, медленно отошел к столу и снова присел на корточки.

— Кто вас нанял?

— Лина Просницкая.

Мужчина прищурился.

— Это невозможно.

— Она сказала, что ее зовут Лина Просницкая, — повторил Пул, окончательно сломленный страхом и болью.

Прикрыв глаза, мужчина чуть заметно качнул головой. Пул почувствовал, как его дернули за волосы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Паскис аккуратно налил себе чаю, следя, чтобы в чашку не попали чаинки. В его квартире пахло чаем, мятой и апельсиновой кожурой. Держа в руках чашку с блюдцем, он прошествовал в гостиную. Стены были сплошь увешаны коврами. Со временем они несколько поблекли, но по-прежнему переливались всеми оттенками красного, оранжевого, коричневого и желтого. Геометрический узор обрамляла широкая кайма со схематическим изображением сцен из истории Сербии: Косовская битва, свержение Оттоманского владычества. Ковры описывали исторические события не хуже, чем книги, стоявшие на полках.

Но сегодня Паскис не собирался ни читать, ни предаваться созерцанию ковров, что было его обычным занятием в другие дни: иногда он часами разглядывал узоры, размышляя над этими попытками увековечить прошлое, столь непохожими на его рациональные методы. Даже геометрические рисунки могли содержать исторические сведения. Подчас он огорчался, что не может разгадать их истинное значение. Но сегодня глаза архивариуса были закрыты, а перед мысленным взором вставали картины «именинной бойни» и вся та лихорадочная деятельность, которая последовала за ней.

Паскис не был подвержен приступам служебного рвения, следовавшим за каждым крупным преступлением. Но отзвуки «именинной бойни» донеслись и до Подвала, что выразилось в лавинообразном росте числа требований с пометкой «срочно». Такие заявки поступали довольно редко, и восемьдесят штук зараз было в практике Паскиса чем-то поистине чрезвычайным.