Откровения молодого романиста - Умберто Эко

Что же касается второго условия, то, когда мы начинаем жить в вероятном мире литературного произведения так, словно он реален, нас может сбить с толку тот факт, что мы в нем, так сказать, «официально не зарегистрированы». Возможный мир не замечает нашего в нем присутствия, мы здесь невидимы, как пропавшая пуля Жюльена Сореля; однако наша эмоциональная вовлеченность ведет нас к тому, чтобы примерить на себя личность одного из персонажей — героя, живущего внутри данного мира на вполне законных основаниях. То есть мы ведем себя как один из персонажей благодаря самоотождествлению с ним.

Очнувшись от наваждения, в котором умер кто-то из тех, кого мы любим, мы осознаем ложность произошедшего в нашем воображении и принимаем как истинное утверждение «мой любимый жив и здоров». В отличие от этого, когда рассеивается литературное наваждение и мы перестаем притворяться, будто мы литературные герои, — ибо, как сказал Поль Валери, le vent se leve, il faut tenter de vivre («крепчает ветер, снова нужно жить»), — мы тем не менее продолжаем считать истинным, что Анна Каренина покончила с собой, Эдип убил собственного отца, а Шерлок Холмс живет на Бейкер-стрит.

Согласен, поведение довольно странное, однако по большей части так и бывает: облившись слезами, мы захлопываем томик Толстого и возвращаемся в наше здесь и сейчас. И при этом продолжаем считать, что Анна Каренина покончила с собой, и сочтем сумасшедшим любого, кто скажет, что Анна вышла замуж за Хитклиффа.

Следуя за нами по жизни в качестве кочующих объектов, литературные герои никогда не меняются (в отличие от прочих семиотических объектов, значение которых в культурном контексте со временем может переоцениваться)[54] и хранят верность своим поступкам. Именно благодаря неизменности совершенных ими действий мы в любой момент можем утверждать истинность того, что они обладали определенными качествами и вели себя определенным образом. Кларк Кент пребудет Суперменом ныне, присно и во веки веков.

Прочие семиотические объекты

Известен ли нам кто-то еще с аналогичной судьбой? О да, несомненно: боги и герои любых эпосов и легенд, мифические существа (единороги, эльфы, фавны, а заодно с ними Санта-Клаус), а также почти все почитаемые различными религиями сущности. Не требует доказательств, что с точки зрения атеиста любое сверхъестественное существо — не более чем чистый вымысел, литература, тогда как верующий человек не сомневается в существовании духовного мира «сверхъестественных объектов» (богов, ангелов и т. д.), которых невозможно почувствовать, но которые при этом абсолютно «реальны». В этом смысле оба они, атеист и верующий, просто полагаются на две различные онтологические системы. Но если католики верят в своего Бога и полагают, что Он состоит из Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа, они неизбежно должны принимать Аллаха, Шиву или Великий Дух Прерий за выдумку, изобретенную прочими святыми писаниями. Точно так же библейский Бог будет литературным персонажем для буддистов, а алгонквинский Гитчи-Маниту — вымышленным существом для мусульман или христиан. Соответственно, для последователя определенной религии все прочие сверхъестественные существа других религий (то есть подавляющее большинство таких существ) являются литературными персонажами. Так что мы обязаны считать около девяноста процентов всех сверхъестественных существ продуктом литературной фантазии.

Термины, указывающие на объекты религиозных верований, несут в себе двойственную семантическую референцию. Для скептика Иисус

Христос являлся ФСО, прожившим тридцать три года в самом начале первого тысячелетия. Для верующего христианина он является объектом, продолжающим жить «на небесех» (как принято считать), перейдя из материальной формы существования в нематериальную[55]. И таких примеров двойной семантической референции огромное множество. Однако, когда дело доходит до выяснения подлинных верований обычных людей, некоторые юные англичане (как уже говорилось) верят, что Шерлок Холмс действительно существовал. Аналогично многие христианские поэты во вступительных строках своих произведений обращались к музам или к Аполлону — и мы не можем сказать наверняка, использовали ли они при этом расхожий литературный топос или же в определенном смысле относились к олимпийским богам серьезно. Многие мифические герои стали персонажами письменных нарративных произведений. И наоборот, многие персонажи светской литературы со временем практически слились с героями мифологических преданий. Можно сказать, что граница между героями легенд, мифическими богами, литературными персонажами и сверхъестественными религиозными существами зачастую весьма размыта.

Этическое влияние литературных персонажей

Мы уже сказали, что, в отличие от прочих семиотических объектов, значение которых в культурном контексте может со временем переоцениваться, литературные персонажи (в этом с ними сходны, вероятно, лишь математические сущности) никогда не меняются и навечно остаются исполнителями своих деяний. Именно поэтому они так важны для нас, особенно с точки зрения морали.

Представьте, что мы смотрим театральную постановку «Царя Эдипа» Софокла. Нам бы очень хотелось, чтобы Эдип выбрал не ту дорогу, на которой он встретит и убьет собственного отца. Нам странно, что он пришел именно в Фивы, а не, предположим, в Афины, где взял в жены Фрину или Аспазию. Точно так же при чтении «Гамлета» нас не оставляет мысль, почему сей славный юноша не женился на Офелии и не жил с ней долго и счастливо, предварительно прикончив мерзавца дядюшку и вежливо выпроводив прочь из Дании королеву-мать. Почему Хитклифф не проявил чуть больше силы духа перед лицом выпавших на его долю невзгод, не дождался момента, когда сможет взять в жены Кэтрин, и не зажил с ней спокойной жизнью солидного сельского джентльмена? Почему князь Андрей не поправился и не женился на Наташе Ростовой? Почему Раскольников, вместо того, чтобы закончить обучение и стать уважаемым профессионалом, вынашивает нездоровую мысль об убийстве старухи-процентщицы? Почему превратившемуся в мерзкое насекомое Грегору Замзе не явилась прекрасная принцесса, после поцелуя которой он стал самым красивым юношей во всей Праге? И почему Роберт Джордан не уничтожил тех гадов фашистов на безводных холмах Испании и не воссоединился со своей милой Марией?

Собственно, мы вполне способны претворить наши мечты в реальность. Все, что для этого требуется, — заново переписать «Царя Эдипа», «Гамлета», «Зияющие высоты», «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Метаморфозы» и «По ком звонит колокол». Но действительно ли мы хотим этого?

Опустошающий опыт осознания того, что Гамлет, Роберт Джордан и князь Андрей умирают наперекор нашим ожиданиям, — то есть что события разворачиваются определенным образом и их результат необратим независимо от того, на что мы надеемся во время чтения, — приводит нас в трепет, ибо именно в этом нам чувствуется перст Судьбы. Мы сознаем, что не способны предугадать, поймает Ахав великого Белого Кита или нет. Основной урок «Моби Дика» состоит в том, что Кит плывет, куда пожелает. Природа убедительной достоверности всех великих трагедий зиждется на том факте, что их герои вместо того, чтобы избегнуть жестокой участи, низвергаются прямиком на дно пропасти (вырытой, кстати, собственными руками), поскольку не подозревают, что их ожидает в будущем; а мы, прекрасно понимающие, куда они слепо движутся, не в силах их остановить. Мы имеем когнитивный доступ в мир Эдипа и знаем все о нем и об Иокасте. Они же, несмотря на то, что их мир паразитически зависит от нашего, ничего о нас не знают. Литературные персонажи не могут общаться с людьми, живущими в реальном мире[56].

Проблема не высосана из пальца, как может показаться на первый взгляд. Постарайтесь взглянуть на нее серьезно. Эдип не способен представить себе мир Софокла — иначе он не женился бы на собственной матери. Литературные персонажи вынужденно обитают в неполном — или, выражаясь более жестко и не вполне политкорректно, в неполноценном, инвалидном мире.

Однако, прочувствовав суровую неотвратимость их судьбы, мы начинаем подозревать, что и сами мы, живущие здесь и сейчас, зачастую становимся жертвами фатума оттого лишь, что воспринимаем наш мир так, как литературные персонажи — свой. Литература намекает нам, что, возможно, наши представления об окружающем нас «реальном» мире столь же несовершенны, сколь несовершенны представления литературных героев о вероятных мирах их произведений. Вот почему удачно написанные литературные герои воспринимаются как образцовые прецеденты «реальных» человеческих жизней.

4. Мои списки

Я ходил в католическую школу, где приобрел привычку к чтению и выслушиванию литаний. Основа любой литании — в повторении. Как правило, они состоят из набора панегирических фраз, как это прекрасно видно на примере литаний, обращенных к Святой Деве: Sancta Maria, Sancta dei genitrix, Sancta Virgo virginum, Mater Christi, Mater divinae gratiae, Materpurissima[57], и так далее.