Враг в зеркале - Михаил Соколов

И медленно-медленно, легкое, словно пламя свечи, возникло и окрепло это ощущение, схваченное в момент приступа отчаяния, когда я изо всех сил стремился расколоть камень коленями... конечно, едва заметное, но ясное, безошибочно уловленное и едва не забытое сразу же!..

О, какое горе! Нет, счастье!

Горе, что чуть-чуть не забыл, счастье, что я почувствовал, как от моих усилий чуть-чуть, едва заметно, сдвинулась плита надо мной!!

И уверившись, я уже не торопился. Я собрал силы, концентрируя энергию в коленях, в тех точках, которые должны будут упереться в камень... Я помогал и руками, и в тот момент, когда вновь уловил легкий скрежет и массивное сотрясение гранита, я уже мог думать и о другом, потому что поверить в реальность, в возможность освобождения, значит, уже стать свободным.

Я решил, что плита весит гораздо более полутонны, потому что на тренировках, смеясь над западными рекордсменами, одними руками, лежа, выжимал больше трехсот килограмм, а сейчас, с помощью коленей, мои усилия несоизмеримы... Я думал, что когда я выберусь, я постараюсь удавить всех, кто заставил меня несколько раз умирать в этой яме, я думал также о солнце, о луне, о свете дня и дивном прозрачном свете ночи... А между тем, раз уступив, плита все сдвигалась и сдвигалась и, наконец, наступил миг, когда, отдыхая, я смог ощупью соразмерить толщину своего тела и ширину щели...

Я выбрался и сразу сел. Какое счастье, оказывается, просто сидеть, когда только что был лишен этого! И какое счастье видеть! Я мог видеть! Высоко-высоко, может, метрах в пяти-шести, голубым светлым мраком светилось окно. Я понял, сейчас ночь, и я, хоть и свободен, конечно, но все ещё в подземелье, хоть и расширившемся несоразмеримо.

Новые ощущения: я почувствовал страшный холод и сразу задрожал, едва не стуча зубами. Соскочив на пол с возвышенности, сидя на котором привыкал к свободе, я, выставив руки вперед, начал обследовать свой новый мир. Одна стена железная... нет, вся состояла из железных листов - сантиметров семьдесят - восемьдесят ширины и сантиметров пятьдесят высоты. К каждому листу крепилась ручка, за одну из которых я потянул. Со скрежетом и очень тяжело что-то стронулось, но на меня пахнуло таким холодом, что мой исследовательский зуд был мгновенно заморожен. Какие-то холодильные камеры.

Еще стена - обычная. Железная дверь, глухо впаяна в стену, а рядом, совершенно случайно и нежданно, нащупал обычный настенный выключатель. Я тут же нажал на клавишу и мгновенно зажмурился: яркий свет буквально ослепил, сумев, однако, выжечь на внутренностях век, контур большой, метров двадцать пять на пятнадцать, полупустой комнаты.

Через секунду-другую я осмотрелся по-настоящему. Два железных стола в центре. Стена с рядами встроенных шкафов, которые я уже ощупывал, зарешеченное окошко, действительно, очень высоко расположенное, и за прутьями которой чернела ночь. Был ещё маленький конторский стол, стул и вешалка с гроздью белых брезентовых фартуков, довольно грязных, однако.

Ах да, посередине, как памятник временам забытым, когда и строили эту часть монастырско-крепостного сооружения, виднелся, со сбитой набок крышкой, квадратный колодец, из которого я смог-таки выбраться.

В общем, ничего хорошего. И уже зная, где нахожусь, я, дабы проверить, подошел к стенному холодильному стеллажу и вырвал первый, в руки попавшийся ящик.

Разумеется. Вместе с холодом в лицо мне уставились синие ступни босых ног с биркой на большом пальце, где я и прочел: Коршунова Ольга Александровна, 1930 года рождения.

Морг. Небольшой уютный морг, конечно, мало посещаемый посторонними, и где можно надежно спрятать тело. В данном случае - мое.

Я задвинул ящик. Ощущение эйфории от освобождения ушло и сменилось другим: я продолжал дрожать, как осиновый лист на ветру, а единственной одеждой в поле моего зрения были фартуки. Один из них - более чистый и без подозрительных бурых пятен, - я надел.

Вид ещё тот, но ничего, сойдет. Я захохотал гулко и громко. Главное, не поворачиваться задом.

В столе были какие-то полубухгалтерские тетради. Видимо, учета-приема тел. Еще - чашки и засохший пряник, который я немедленно стал грызть.

Оба железных стола оказались привинченными к полу. Железная дверь монолитно встретила мой толчок. Кстати, замочной скважины не обнаружилось. Видимо, запиралась дверь с той стороны на засов. Наверное, чтобы обитатели не разбежались. Впрочем, не смешно; одному из обитателей требовалось как раз убежать.

Если бы поставить столы один на другой, то можно было бы выбраться через окно. Предварительно взломав решетку. Но они привинчены.

Я догрыз пряник. Заглянул ещё раз в стол, но там ничего больше не было.

Оба разделочных стола, как и дверь, держались монолитно. Раньше строили хорошо.

И что делать? Выбираться все же надо.

Я подтащил конторский стол к стене под окном. Поставил на попа. Ну и что? Еще метра три-четыре.

Медленно обозрел помещение. Наткнулся взглядом на холодильные камеры. Конечно, чего я думаю: ящики!

Я потянул один - пустой. Выдвинул до конца. Что-то в конце держало. Я рванул раз, другой. Остервенело дергал, пока не убедился в прочности системы. Даже согрелся от всей этой физкультуры.

Вдруг меня осенило. Надо же - идиот! Мыслитель!..

Быстро заглядывал в боксы, пересчитывая тела. Семь покойников.

Ну, за дело.

Начал я с Ольги Александровны, женщины упитанной и потому устойчивой. Из-за морозной окаменелости пирамида строилась легко, так что можно было цеплять оттопыренные руки-ноги друг за дружку.

Не прошло и четверти часа, как я мог с удовлетворением обозреть плоды рук своих.

Н-да! Впрочем, видел и не то. Пора.

Я полез. Наверху мною был приспособлен Михаил Александрович Потанин (я посмотрел на бирку у большого пальца), и его руки были загнуты словно ступеньки. Я встал на них. От моей лестницы шел буквально мертвый холод.

Решетка. Я взялся руками. Никто не заглядывал сюда многие годы. От мощного рывка чуть сам не сорвался. Сыпались обломки гнилых кирпичей. Со второго, уже осторожного рывка, решетка легко вылезла. Я отбросил её в сторону и полез в окно.

Уже пролез и, напоследок, вися с той стороны, задержался взглядом за покинутое, так сказать, поле битвы. Я ведь, действительно, боролся здесь за свою жизнь. И однако же, подумал я, ухмыльнувшись, не завидую тому, кто завтра первым войдет сюда. Словно бы, вырвавшись из тюрьмы своих холодильных камер, мертвецы решили сбежать обратно в мир.

Жуткое зрелище!

Я оттолкнулся. Как и предполагал, с внешней стороны было метра три.

Как ни мало света исходило из окна, мне было достаточно: глаза, столь долго привыкавшие к мраку, сразу выхватили из темноты лакированный отблеск и тут же - контуры машины.

К моему безграничному удивлению это был мой "Мерседес". Я рванул дверцу и плюхнулся на сиденье. Даже ключи в гнезде зажигания. Я приоткрыл дверцу, чтобы оглядеть салон. Ничего - ни одежды, ничего. Потянулся к бардачку и увидел на ветровом стекле что-то большое и темное и... я моргнул: сверкнула очень ярко моя фамилия.

Вышел из машины. На ветровом стекле лежал похоронный венок с траурной лентой. Я содрал её и, словно ленту с телетайпа, медленно просмотрел. Там было: "На добрую память Ивану Михайловичу Фролову. Спи спокойно, энергичный ты наш".

Я ухмыльнулся. Медленно надвигался запах - запахло гнилыми овощами. Уже знал, что ждать. Поднял голову. На деревьях и темном здании морга зашевелилась и тут же громко завопили вороны. Я захохотал, как и давеча, при освобождении из-под плиты.

Вот ужо будет вам вечная память!

Значит, они все-таки похоронили меня. Живьем. Или собирались ещё как-нибудь поэффектнее завершить мое захоронение. Потому и не пристрелили. Я бы таких ошибок себе не позволил.

Сел в машину, завел мотор и, отжимая сцепление, дал газ. Фары осветили аллею. А дальше, за поворотом, светился коридорными голубоватыми ночниками главный корпус больничного здания. Я узнал. Это была пригородная нижегородская больница, ещё до моего рождения обжившаяся в старом монастыре. А вот в этот миленький морг с трепетом мечтал попасть в пору приключенческого детства. Конечно, не в буквальном смысле, а так, посмотреть, что да как.

Меня, значит, привезли сюда. За мной охотились, мне организовали приемные покои, для меня заранее заказали венок... И после всего этого я должен поверить в импровизацию одноухого бандита?!

В общем, временами не видел дороги от черной злобы. И все-таки удивляла живучесть человеческая. В данном случае - собственная. Совсем недавно сходил с ума, задыхаясь под крышкой каменного гроба, и вот уже мчусь в ночи, полный охотничьего азарта.

И, боже мой! - какое я испытывал растекающееся по всем жилам наслаждение, как все во мне благодарно отзывалось на тихий рокот мотора, на запах этой блестевшей встречными фарами ночи! Голова у меня была прозрачна после всех приключений последних суток; я впитывал все: гул только что взлетевшего с ближайшего аэродрома низко летящего самолета, обсыпанного ярко пульсирующими сигнальными огоньками, и мирную обыденность придорожной заправочной, возле которой остановился гаишный "жигуленок", и милиционер, почти влезший в окошко, задом целившийся в бегом проскакивающие машины, и огромную рекламу моих любимых сигарет "Кэмел" - смуглый красавец, устало закуривавший сигарету, печально грустит по поводу безвременной кончины своей фотомодели, не так давно почившей от рака легких.