Зона сна - Дмитрий Калюжный

Князю, пока суд да дело, поднесли кубок с вином. Он велел подать ещё один и подозвал к себе Стаса.

– А ну выпей, сыне, за удачный наш поход!

Стас поднял свой кубок. Князь с силой ударил о него своим, так, что жидкость из княжьего кубка выплеснулась к нему и на землю; Стас сделал то же самое.

– Воюешь ты знатно, – сказал князь, когда они осушили кубки. – Назначаю тебя десятским, ведмидьська сила.

Стас пожал плечами. Слишком быстрое карьерное продвижение – при том что он только вчера попал в этот сон – не то что пугало, а настораживало.

– Эй! – крикнул князь. – Налейте-ко нам ещё! И позовите Челубея с Непряшкой!

На центральной усадьбе князь жил вместе с воинством, в одной громадной избе. Но недалече, как бы на «переднем рубеже», был ещё один маленький посёлок, куда князь и наметил поселить нового десятского. Халупа, которая Стасу досталась, представляла собою полуземлянку два на три с низкими нарами из струганых брёвен в углу, без окон, с дверным проёмом, завешенным валяной кошмою. Глиняные плошки в сенцах выдавали наличие жильца, но князь, когда Стас, ещё не пришедший в себя после вчерашней жуткой пьянки, спросил об этом, посоветовал ему не беспокоиться. Стас всё же поинтересовался – чёрт его дёрнул за хмельной язык, – не коваль ли здесь жил? Уж очень сходились детали. В том своём сне он тоже начал с драки и немедленного получения жилплощади, с чужой девкой в придачу. Князя вопрос рассмешил.

– Ты что, много здесь коней видел? – спросил он.

Стас признался, что нет. Коней здесь он действительно пока не видел. Так зачем им коваль? С тем князь и ушёл.

Как же здесь жить-то, подумал Стас. Печки нет. Справа от входа нечто похожее на глинобитный очаг: круг, обложенный плоскими камнями, угли внутри и палка сверху, одним концом прикопанная в землю; на другой конец можно вешать котелок. При наличии котелка, конечно.

Колыхнулась кошма, и какой-то дружинник, ухмыляясь, втолкнул в халупу полонянку, про которую Стас – исключительно ввиду скверного состояния организма после принятия внутрь омерзительного пойла в количествах, непосильных для пришельца, – почти и не вспоминал. Вслед за нею был внесён узел с «приданым», со всем её нехитрым барахлишком.

Стас сел на нары.

– Ну, входи, – сказал он. – Располагайся.

Девушка продолжала стоять у порога, кутая лицо в платок. Стас почувствовал, как откуда-то снизу по спинному мозгу поднялась нехорошая волна, как она достигла черепушки и взорвалась в башке гулкой невыносимой болью.

– Ох, ох, грехи-то наши тяжкие… – застонал он и завалился на лавку. Ему уже было не до галантности и вообще не до женщин. Вообще ни до чего. Сколько же они вчера выпили? По пять кубков с князем, потом подошли те двое, десятские… Коллеги… М-мм…

Померк свет в глазах. Нет, это кто-то опустил кошму и сделалось темно. Оно и лучше. Тем более что здесь, в полуземлянке, было прохладно по сравнению с жарой на улице. Затем Стас ощутил на своём теле лёгкие пальчики. Ему явно помогали освободиться от одежды. Он не стал сопротивляться, равно как и открывать глаза, всё одно ничего не видно…

Ближе к вечеру, сладко выспавшийся в объятиях своей лишённой комплексов новой подруги, Стас проснулся от ритмичного стука снаружи. Не так далеко, за редким лесом, стучали скорее всего в бубен. Он аккуратно высвободился из объятий – дева мурлыкнула что-то на своём языке и свернулась как кошечка, – выполз из берлоги и пошёл к центральной усадьбе.

Град князя Ондрия был поболе града Лопотаря – а впрочем, деревня деревней. Детинец был расположен на высоком берегу меж двух мелких речек, впадавших в Согожу с запада. По берегам речек насыпаны невысокие валы, со стороны леса поселение огорожено частоколом. Дальше версты на две – очищенные от леса поля, на которых весело колосились рожь и ячмень. Дома из сосновых брёвен расположены хаотично.

Княжий терем стоял на самом высоком месте. Перед ним раскинулось гульбище, площадью в сажень земли.[14] Посреди гульбища Стас с удивлением узрел лингам высотой этак метра в четыре, да не просто лингам, а с деревянной как бы мошонкой, прикреплённой на высоте в полтора метра. Присутствие этой подробности вызывало неприятные ассоциации с крестом, что заставило Стаса поморщиться.

По периметру гульбища толпились человек тридцать. Возле лингама толстая баба в балахоне, приплясывая и подвывая, ритмично била в бубен. Вот те раз, подумал он. Что ещё за шаманизм на христианских-то территориях?

Из терема вышел князь Ондрий в красных сапогах и светлом кафтане, расшитом золотой нитью. Удары в бубен ускорились. Князь вытер губы рукавом и принялся хлопать в ладоши в такт бубну. Тотчас к нему присоединились прочие толпившиеся на площади горожане. Подвалили ещё люди; появились горящие факелы. Заметив в их свете Стаса, князь весело подмигнул ему и продолжал хлопать в ладоши.

Тут Стас обнаружил, что весь народ уже не стоит на месте, а потихоньку движется вокруг площади по часовой стрелке, и он сам движется вместе со всеми едва заметными шажками. Так продолжалось некоторое время, причём князь ещё раз подмигнул Стасу, будто говорил ему: не уходи, сейчас начнётся самое-то интересное!

И точно: удары в бубен сделались громче, и в освещённый круг впрыгнул мужик в одной рубахе. Толпа встретила его появление радостными криками.

Мужик, сделав круглые глаза, заплясал-заметался вокруг лингама, будто высматривая что-то. Несколько раз он делал вид, будто хочет убежать, но толпа, хохоча, преграждала ему путь. Потом из темноты вышел другой мужик – почему-то на ходулях. Подойдя к первому, который изобразил на физиономии ужас и присел, мужик на ходулях крикнул грозно:

– Лопотарь, блядий сын!

Первый мужик затрясся, встал на карачки и пополз куда-то под ходули. Второй достал из-за спины палку и знатно огрел первого по заднице. Толпа зашлась от хохота.

Первый, жалобно поскуливая, подполз к князю и рухнул перед ним в пыль, протянув ему кнутовищем вперёд плеть, которую кто-то из толпы ему подбросил. Князь поставил ему на спину свою ногу в сапоге. На этом немудрящее представление окончилось.

Станиславский отдыхает, подумал Стас.

В освещённый круг внесли белого козлёнка. Князь вынул нож из-за пояса. В речи, с которой он затем обратился к идолу, Стас отчасти понял только её начало, где Ондрий благодарил некоего Сусе-бога за удачу в военном походе. Затем Стасу довелось отведать сырой печени принесённого в жертву козлёнка.

– Вкуси-ко, сыне! – молвил князь, протягивая ему ритуальную пищу на конце своего ножа. – Се плоть Сусе-бога. Приобщись!

Плоть божества была жёсткой и горькой на вкус. Стас проглотил кусок, который отчекрыжил ему князь, стараясь не морщиться, подавил рвотный позыв и уже без всякого сопротивления, а даже, напротив, с облегчением принял чашу с кислой брагой, которую ему, как и следовало ожидать, позиционировали в качестве «крови Сусе».

За годы жизни в этом лесном краю Стас так и не определил, в каком он веке; его вопросов просто не понимали. Коней у местных жителей не было. Как показало проведённое им расследование, кроме князя и нескольких дружинников, этого зверя, коня, никто и в глаза никогда не видел. Соху таскали быки, а то и бабы. Колеса не знали совсем. Никаких письмён или книг здесь не водилось. Князь-то, видно, побывал в разных городах и в интеллектуальном отношении превосходил своих соотечественников на голову и выше. Интересы остальных дальше удовлетворения естественных потребностей и несложной работы, не требующей особых умственных усилий, не распространялись.

Некоторое недоразумение произошло с определением личного статуса. Стас полагал, что десятский – это такое воинское звание, вроде поручика, и что, раз оно ему присвоено, он на военной службе, и жизнь его теперь будет подчинена строгому воинскому регламенту, и будет состоять из учений и войн. То есть жизнь военного со всеми атрибутами: с одной стороны, тяготы и лишения, с другой – оклад жалованья и заслуженный отпуск. Ничуть не бывало: на той же неделе князь Ондрий уплыл куда-то в лодке с пятёркой ребят и пленным Лопотарём и вернулся только месяца через три.

В его отсутствие делами управлял мир, во главе которого стоял Бачега, угрюмый, лет этак сорока пяти – возраст в контексте времени почти преклонный – тип, длинный и тощий, объяснявшийся не столько словами, сколько жестами. К новому десятскому он относился спокойно и уважительно. Отсыпал ему из княжеских кладовых зерна, сушёного мяса, каких-то кореньев и соли.

Стас же, как и все остальные дружинники, вместе со смердами занимался выжиганием леса под новые пахотные угодья, а у дома развёл огородик. Он с головой окунулся в привычный крестьянский быт, и кто бы возражал против этого, но уж никак не он.

После месяца работы в лесу Стас подошёл к Бачеге и объяснил, что неплохо бы ему как-то обустроить жилище к зиме. Бачега кивнул, выдал ему топор и прислал двух смердов – помочь привезти брёвна из лесу. Вскоре Стас срубил себе какую-никакую избёнку прямо над полуземлянкой, выделенной ему князем. Крышу покрыл дранкой, чем вызвал немалое удивление среди горожан – те только цокали языками, осматривая сооружение. Но он потряс их ещё больше, когда, замучившись глотать дым и смывать с лица сажу, налепил из глины кирпичей, кое-как обжёг их и сложил в доме печку с трубой наружу.