Не спрашивайте меня ни о чем - Андрис Пуриньш

— Пей лучше кофе, — сказал Энтони и придвинул ко мне одну из своих трех чашек. Свою я уже выпил. И поезжай-ка ты домой.

Заварилась каша. Оказалось, из нашей троицы только мне удалось смыться из бара. Приехала милиция, Фреда с Яко увезли в отделение. Лейтенант сказал, что бражку пластиночных бизнесменов они знают как облупленных. И пластинки там не главное. Затем он спросил, кто был третий.

— Мы сказали, что это был ты, — объявил мне Фреди. — Запираться было бессмысленно. Лейтенант сказал: если мы не будем дураками, то все обойдется более или менее тихо, если же нет, то будет очень и очень плохо. Что он имел в виду, не знаю. Но в школу тем не менее сообщат. Это, дескать, их обязанность. Отпустил нас и велел по-быстрому мотать на станцию и постараться не наскочить на ту шайку. «На моем участке и так хватает происшествий», — сказал лейтенант.

— А когда мы уходили, — добавил в наивной радости Яко, — он признался, что, между нами говоря, он был бы рад, если бы Фред тому, в галстуке, врезал еще пару раз.

— Наверно, он был бы рад, — сказал я, — но тогда сегодня Фред не сидел бы тут с нами. Он же убил бы того малого.

— Ну, это ты уж того… — протянул Фред, но я видел, что мои слова ему здорово польстили.

Мы расхаживали по школе как ни в чем не бывало. И никому ни о чем не рассказывали.

Дни шли за днями.

Когда мы уже решили, что все обошлось, перед уроком литературы появилась классная руководительница и ядовито-сладеньким голосом объявила, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Алфред, Екаб, Иво! Вас ожидает у себя в кабинете директор.

— По какому поводу? — удивился Фред.

— Есть, наверное, о чем поговорить.

— Прямо сейчас? — буркнул Яко. — Может, после урока?

— Прямо сейчас, — сказала Тейхмане. — И давайте шевелитесь побыстрей.

— Да идем, идем, — протянул я, хотя с большим удовольствием отсидел бы шесть уроков математики подряд, чем разговаривал бы с директором.

За крайней партой, у двери, сидел Райтис. Когда проходили мимо, он поймал Яко за полу пиджака.

— Что случилось?

Яко нагнулся и что-то шепнул. Райтис разинул рот.

Тейхмане стояла у дверей класса и смотрела, как мы плетемся по коридору и спускаемся вниз по лестнице. Наш класс на третьем этаже, кабинет директора на первом, и мы зашли в туалет на втором этаже покурить.

Говорить нам было не о чем. Все было ясно без слов. Молчали и дымили в потолок. Фред дернул за рукоятку, и мы слушали, как забурлила вода в клозете.

— Ты что сказал Райтису? — спросил я.

— Сказал, что мы взяли банк, — ответил Яко.

Это у него прозвучало так забавно и наивно, что мы с Фредом рассмеялись. Яко тоже не удержался, и мы втроем ржали, как от щекотки. Смех какой-то надсадный, истерический, так как смеяться-то было не над чем, скорее наоборот. Я с трудом перевел дух. На глаза навернулись слезы, но я все смеялся и смеялся, корчился от смеха, сгибаясь в три погибели. Фред еще раз спустил воду, и мы опять расхохотались. Уже начали было успокаиваться, но тут я показал палец, и нас скрутил новый приступ веселья. Это было форменное идиотство, но что поделаешь, если смешно.

Фред предложил выкурить еще по сигарете, поскольку неизвестно, когда можно будет опять побаловаться дымком. Покурили, Фред в третий раз спустил воду, и мы направились к директору.

Она ожидала нас, как сама сказала, «с нетерпением».

Предложила сесть, и мы развалились в мягких креслах. Наша директриса была видная женщина: дородная брюнетка с двумя золотыми зубами в верхней челюсти. Она была человеком покладистым и зла нам не желала — что бы там ни было. Другие только говорят так, но поступают совсем наоборот. Она была не из тех. К тому же и глаза у нее были добрые и смешливые, возможно, оттого, что она любила постоянно слегка иронизировать.

— Ну-с, джентльмены, развлеките даму, — улыбнулась она. — Расскажите что-нибудь интересненькое.

Мы молча пожали плечами: мол, ничего интересного вроде бы и нет.

— За последнее время у вас в жизни не происходило ничего достойного внимания, из ряда вон выходящего?

— Так вы же знаете, — промямлил Фреди.

— Вот как? — удивилась она. — Ну так расскажи, будь добр. Очень люблю послушать какую-нибудь захватывающую историю.

— Так у вас же в той писульке все описано, — сказал Фред. Он рассудил вполне логично. В противном случае ведь никто ни о чем не узнал бы.

— Кое-что описано, — сказала директриса, — но совсем другое впечатление производит рассказ самих действующих лиц.

— Товарищ директор, — собрался я с духом, — а что там такого ужасного написано в этой бумаге?

— Письмо, Берг, адресовано мне, — сказала она. — Вот мне не пришло бы в голову дознаваться, о чем идет речь в письме, присланном тебе.

Я хотел сказать, что не имел бы ничего против, поскольку письма получаю всего три раза в году: на именины, день рождения и на Новый год. И в конверте никогда не бывает ничего, кроме поздравительной открытки. Вообще мне очень нравится получать письма. Жаль только, что это случается крайне редко.

Я, однако, ничего этого не сказал, потому что Фред, как главное действующее лицо, начал повествовать о наших злоключениях. Начал с того момента, когда мы вышли из школы, чтобы поехать в Юрмалу. Это он сделал правильно — пусть директор знает о причинах, повлекших столь печальные последствия.

В бар мы зашли выпить по кружке пива, так как очень хотелось пить.

Директриса усмехнулась.

— Товарищ директор, — стал оправдываться Фред, — пиво, оно ведь безалкогольный напиток.

— Ладно, ладно, — директорша замахала рукой, — продолжай.

Фред объяснил, что мы себе мирно сидели, болтали о том о сем, покуда не подошел тот настырный торгаш с пластинками, который оскорбил Фреда. В этом месте повествования Фред упрятал свои кулачищи в карманы пиджака. Когда же Фред пошел объясниться, то его оскорбили вторично, он не сдержался и ударил. Вот и все. Больше ничего.

— Невинные, простодушные пай-мальчики, — сокрушенно произнесла директриса. — Как ужасен и жесток мир! Не так ли, Берг? Например, Алфреду Осису он представляется именно таким.

Дернул же ее леший обратиться именно ко мне.

— Я не знаю, что собой представляет в действительности наш мир, — вымучил я с грехом пополам.

— Не знаешь? — удивилась она. — Я могла бы понять, не знай ты, как решить задачку по математике или физике, но это-то ты знать должен. Тебе ведь без малого восемнадцать!

— Ну да… Это я знаю…

— Слава богу, это тебе известно. Тоже немало, если человек знает, что ему скоро восемнадцать лет. А что сообщит Екаб по поводу мира, в котором вам в тот день пришлось столько выстрадать?

Яко пораскинул мозгами, нашел приемлемый вариант.

— Мир, он не только злой, но и не только добрый, — сказал он и улыбнулся.

— Я рада, что ты еще в состоянии улыбаться в отличие от этих сломленных горем мужей. Хоть и следует признать, что особых поводов для улыбок нету.

Фред тяжело вздохнул.

— А теперь подведем итоги и сообща подумаем, что с вами делать. Итак, вы, три ученика десятого класса, учинили драку в пивном баре. Учтите: я не принимаю во внимание то обстоятельство, что Осис бил один. Виноваты все трое…

Так мы подводили итоги до конца урока литературы.

Наше дело будут разбирать на комсомольском собрании класса. Практически это означало, что нас будет обсуждать весь класс, поскольку комсомольцами были мы все, весь коллектив.

— Наименьшее из всех зол, какие могли свалиться на наши головы, — резюмировал Яко.

— Я всегда говорил, что наша директорша золотой человек, — сказал я, когда мы вошли в уборную покурить для успокоения нервной системы.

Фред признался:

— А все же спина у меня от этого допроса взмокла.

В туалет вошли Райтис с Антоном, посмотрели на нас квадратными глазами.

— Нет, вы правда отчубучили то самое?..

— Что — то самое? Делайте по-быстрому свои дела и идите готовиться к комсомольскому собранию, — отмахнулся от них Фред. — Какой срок нам приварит собрание, такой и утвердит народный суд.

— Так что, ребята, вы уж нас пожалейте, — плаксиво проканючил Яко. — Мы, конечно, иногда конфликтовали с вами, но вы уж не губите наши молодые жизни.

— Да ну вас, вы оба какие-то чокнутые, — удивленно проговорил Райтис. — Хоть бы ты, Иво, толком сказал, что там случилось?

— Бедные мои старики родители! — вырвалось из моей груди рыдание.

Во вторник я прибежал домой в радужном настроении. Получил четверку по латышской грамматике, а на уроке истории при повторении пройденного вообще блеснул, да, да: в тридцатых годах два очага войны, самураи и Гитлер со шприцем, в котором яд нацизма, назревает безобразие и похуже, но в то время люди только смутно предчувствуют, что их ждало, а я уже знаю и узнаю даже, что будет спустя десятилетия, если перелистаю учебник следующего класса. Рузвельт, СССР в Лиге Наций, о’кэй, но и не такой уж большой о’кэй, потому что негодяи агрессоры поплевывают на Лигу Наций, коллективный отпор агрессии, система коллективной безопасности, распрекрасные речи о мире, и ни черта не получается. Республиканская Испания и интернациональные бригады, китайцы и японцы… История и культура человечества мокнут в крови, по крайней мере, так было до сих пор, насколько я постиг историю человечества, учась в школе. Садись, Иво, отлично, и пятерка заработана.