Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Юноша медленно встает с колена и смотрит на матушку. У него такие же темно-соломенного цвета волосы и такие же — серо-голубые глаза. Даже его острый нос сходен с матушкиным — еврейским. Со стороны их можно принять за брата с сестрой (и многие впоследствии впадут в эту ошибку). Молодая женщина, наконец, мягко вынимает свою руку из руки юноши — все это время они стояли, держась за руки, а тот будто опомнившись, наклоняется было вперед, но правительница Риги запретительно качает головой. При этом она со значением показывает взглядом на венценосную тетку, а глаза ее счастливо улыбаются. Юноша чуть кивает, показывая, что понял запрет, улыбается ей в ответ и выходит из покоев Императрицы.

Племянница оборачивается к Государыне и в глазах ее ярость:

— Вы обещали мне мужа! Зачем Вы подсунули мне пьяного, вонючего старика, когда у вас на примете был его родной брат?

— Но он — простой латыш, милочка!» — тетка с затаенной усмешкой смотрит на родственницу, а та всплескивает руками.

— У него глаза — не раба! Кто этот человек? Почему у него столь странная внешность? Почему я его раньше не видела?

Государыня пожимает плечами:

— Говорят, что брега Даугавы не дружны меж собой. Болтают про каких-то даже разбойников и пиратов, нападающих на польских купцов — на суше и море. Но мне ничего не известно об известной пиратской фамилии Уллманисов, которые по польским ябедам вроде бы разоряют чуть ли не их города.

Если б я знала об этом, мне пришлось бы их наказать, а слухи бытуют, что Уллманисы втайне сроднились аж с Бенкендорфами — моими правителями Лифляндии. Если сие подтвердится, я даже не знаю что делать, — для России не принято, чтоб генералы женились на юных разбойницах, а регулярные части в одном строю с бандами нападали на наших соседей. Я ничего об этом не знаю, но у тебя теперь будет шанс взглянуть на рижские доки с темной их стороны. И насколько я слышала, знакомства в сих доках порою важнее милостей многих баронов… Но ты ведь и в Зимнем больше якшалась с прислугой, чем с фрейлинами.

Матушка выходит на улицу, к ней подходит отец, они вместе садятся в карету, и он, не теряя времени даром, целует ее. Первые мгновения матушка сопротивляется, но потом ее руки слабеют и даже — сами начинают обнимать плечи отца, а губы лихорадочно отвечают на его поцелуи. И только когда юноша заходит за пределы дозволенного, она приходит в себя, вырывается из жарких объятий возлюбленного и шепчет ему на ухо. Тот кивает, они приводят друг друга в порядок, и отец выходит отдать приказ кучерам.

Впоследствии родители в один голос и по очереди мне признавались, что это было какое-то наваждение. Они не видали друг друга до этого, состояли в законных браках и представить себе не могли, что меж мужчиной и женщиной бывают такие безумия. Это какая-то химия, — люди будто чуют что-то в партнере и это их сводит с ума, бросая друг к другу в постель. Навсегда, пока смерть не разлучит их. (Матушка по секрету признавалась однажды нам с Дашкой, что мой дядя Кристофер в постели — весьма впечатляющ, но не больше того. Впрочем, если бы матушка не встретилась с нашим отцом, она бы всю жизнь думала, что Кристофер — верх совершенства.)

Когда Уллманис вернулся назад, лицо его — бледно, как смерть. Матушка, теряясь в догадках, не выдерживает и спрашивает, что случилось. На это юноша отвечает:

— Там, на улице — Государыня… Она задержала меня, сказав, что Рига не может обойтись без хозяина и раз у Кристофера Бенкендорфа не будет детей, он с женой обязан помереть от оспы, а я стало быть — Наследник. С чем она меня и поздравила.

Матушка бледнеет, она невольно отшатывается от юноши. Взгляд ее становится немного затравленным. Но тут сосед решительно обнимает ее за плечи и теперь уже по-хозяйски лезет в ее штаны. Матушка пытается остановить нахальную руку, но сын рижского бургомистра строг:

— С этой минуты ты для меня не Хозяйка, но лишь кобыла в табуне Бенкендорфов. И ты станешь покорна моей жеребячьей воле, иначе, по конскому обычаю — я тебя покусаю, — при этом юноша задорно и многозначительно подмигивает, крича громовым голосом, — Эй, кучер! Вези-ка нас в Ригу. Да потихоньку, — не дрова перевозишь! И не останавливаться, пока я не скажу!

Затем он снова пытается залезть в матушкины штаны, но рижская градоначальница внезапно резко бьет его по рукам и, притягивая к своему лицу лицо гиганта, шепчет:

— Друг мой, коль тебе пристало играть в жеребцов — ради Бога, я составлю тебе компанию. Но герб моей семьи — «Белая Лошадь», а на ней ездит лишь Госпожа Смерть! Давай погодим, да посмотрим стоит ли Ливонскому Жеребцу покрывать Лошадь Бледную! — с этими словами матушка решительно защелкивает пряжку на ремне своих штанов и с легкой улыбкой смотрит на ухажера.

Тот в первое мгновенье растерян, потом обозлен, кровь Бенкендорфов ударяет ему в голову, он пытается действовать силой. Женщина не сопротивляется жарким поцелуям и объятиям, но, не отвечая на них, продолжает разглядывать избранника. Наконец, тот теряется, смущенно краснеет, и принимается лихорадочно расстегивать крючки у себя на камзоле. Один из них зацепляется за какую-то ниточку и никак не хочет отцепляться, а юноша начинает его отчаянно дергать. Тогда женщина ласково прерывает его лихорадочные движения, и целуя любовника, шепчет:

— Позволь, я помогу тебе. И не впадай в крайности. Коль уж мы играем в Жеребцов и Кобыл, не становись ни ослом, ни мерином. Я всего лишь прошу тебя не гнать лошадей… Помягче. Понимаешь?

Юноша, несмотря на давешнюю обиду, светлеет лицом и понимающе улыбается. Потом он жестом просит даму подняться со скамьи, поднимает ее и вытаскивает из ящика под скамьей огромную медвежью шкуру. Со смехом закутывает в нее свою возлюбленную и объясняет:

— Ночью может быть холодно, а я не люблю останавливаться в русских ямских избах, — там слишком грязно для моего вкуса. Как тебе эта шкура? Ты же просила помягче!

Женщина смеется в ответ и просит:

— Останови карету. У меня нога затекла.

Карета останавливается посреди тракта. Мужчина и женщина выходят на дорогу, — они оба в сапогах, штанах травянистого «ливонского» цвета и фасона — схожего с офицерским. На обоих рубашки: на матушке — белая шелковая кружевная, а на отце — небеленая из грубого льна. Рубашки у обоих расстегнуты от ворота до груди, но кругом нет никого, перед кем стоило бы стесняться, — кучера с охраною не считаются. Они вдвоем идут по жаркой летней дороге из Санкт-Петербурга в Ригу и о чем-то разговаривают и рассказывают друг другу, а их кареты и верховые охранники потихоньку следуют за ними. Жарко.

Матушка с интересом указывает на сорванный крючок на камзоле отца:

— Впервые вижу в латышах такую горячность. Мне казалось, что вы куда более сонный народ.

Отец невольно краснеет, немного теряется, но с вызовом говорит:

— А ты разве не знала, что меня зовут Турком?

Матушка вызывающе вдруг смеется:

— Хотелось бы знать — почему?!

— У нас вообще-то покойный род. Один лишь мой дед всегда был мечтателем, да сорви — головой. Когда при Анне здесь были курляндцы, все честные протестанты прятались по лесам, иль уехали из страны. Так дед мой стал пиратствовать в южных морях и с турецкого судна снял пассажирку. У нее было свадебное путешествие, так дед убил ее мужа и привез сюда — в Ригу. С тех пор наша ветвь дома Уллманисов — темнее обычного и славится горячностью норова. Вот и зовут нас все — Турки. Но если б не эта горячность, не был бы я Бенкендорфом!

Матушка с заискиваньем заглядывает в глаза юноши:

— Ой, как это мне интересно!

— Однажды мама моя танцевала в порту босоногой с дедовыми пиратами. Она почиталась самою красивою девушкой за тонкий стан, синие глаза и черные волосы. Такого не бывало у прочих латышек, а мужчины любят обладать чем-то особенным. Все рижские моряки сходили по маме с ума и к ней сватались. Да не всякому дозволят взять в жены дочь главного пирата всей Риги!

И вот, когда она танцевала, к толпе подъехал сам бургомистр — генерал Карл Александр фон Бенкендорф. Мой отец сказал маме с лошади: «Садись-ка в мое седло, милая, и сегодня мы станцуем с тобой у меня — в магистрате!»

По нашим обычаям Хозяину не стоит отказывать, да и предложение было при всех, так что ничем не нарушало девичьей Чести. Любой латышке лестно получить содержание у барона, да еще перед миром. Это значит, что барон обещает содержать не только ее, но и всех ее отпрысков.

Но в матери моей взыграла турецкая кровь. Она крикнула господину: «Нет уж, если ты думаешь танцевать со мною в твоем магистрате под бургомистерским одеялом, сходи сперва к моему отцу, да спроси его — Честь по Чести. А если хочешь со мной танцевать — слезай скорей с лошади!»

Народ кругом засмеялся и генералу некуда стало деваться. Он с улыбкой ответил: «Как же я буду с тобой танцевать? Я отдавлю тебе ноги моими ботфортами!» На что матушка отвечала: «А ты их сними! Иль и в постели ты будешь с надетыми сапогами?!»