Амур-батюшка (Книга 2) - Николай Задорнов

Он слушал брань исправника и чувствовал, что душа его не колеблется при диких окриках, не замирает от испуга, как бывало прежде. В ней появилось что-то крепкое, негнущееся, заложенное тут, на новоселье, в свободной таежной жизни. Егор полон был презрения к этим глупым, надутым чинушам, явившимся бог весть зачем на новые земли, не разумевшим ничего ни в жизни, ни в труде.

- Мы потому и выжили тут, барин, и завели хозяйство, и жизнь наладили, что нас эти годы не касалось начальство, что мы не в линию строились, - вдруг сказал Кузнецов и глянул остро и озорно в желтые глаза Оломова.

Мужики переглянулись. У Федора на лице появилось такое выражение, как будто его ударили по голове.

Исправник налился кровью. Он понимал, что сейчас надо бы разнести Егора в пух и прах, но как-то растерялся, у него вдруг не стало напора, энергии для этого. А хватить по роже - так мужики вооружены, у всех за поясами - ножи.

"Разбойники, - подумал Оломов. - Ударь такого - полоснет по горлу! Уж были случаи в Сибири... И мужики словно не те. Ведь я помню их - были в лаптях, нечесаны, в рваных шапках..."

К нему подошел Барсуков.

- Что такое? - спросил он, видя, что исправник расстроен.

- Да вот я все слышу: "штаны", "штаны"! Что, думаю, за штаны? А оказывается - экое безобразие!.. Смотрите, вы! - пригрозил Оломов и, свирепо глянув, сказал Кузнецову: - Убери эту пашню, проведи здесь улицу! Да, смотри, я с тебя шкуру сдеру, если будешь умничать! Ты и тут во власти начальства!

- Я сказал, что начальство тебя не похвалит не в улицу-то строить! заметил Тимошка, когда господа ушли. - Ты бы его спросил, куда ее, избу-то, двигать надо?

- Не боишься? - спросил Барабанов. - А ну, как отплатит?

Егор о последствиях не думал. Он сказал, что хотел. Тяжелый труд, положенный тут, и новая земля, поднятая Егором, держали его крепко, давали ему уверенность, что тут он не зря, что он - сила.

В этот день Оломов и Барсуков собрались на охоту.

- Придет пароход, задержи, Иван Карпыч, - сказал исправник Бердышову. - И пусть даст свистки. Мы ночевать будем ездить к священнику.

Тереха Бормотов, темно-русый мужик огромного роста, со щербатым ртом и бородой лопатой, должен был везти начальство в лодке. Он притащил целую охапку весел и, разложив их на косе, стал выбирать пару. Двух одинаковых весел не находилось. Мужик опять побежал в амбар. Потом он не мог найти колков для насадки весел. Оломов рассердился, схватил Тереху за шиворот, тряхнул его.

Барсуков выбрал весло, чтобы править, и сел на корму. Они, наконец, отчалили.

Неподалеку от деревни встретилась лодка.

- Как это гольды ходят с таким парусом? Посмотрите - из рыбьей кожи, - сказал исправник. - В дождь, пожалуй, размокнет.

Гольды в лодке тоже заметили Оломова и забеспокоились.

- Турге... турге!* - забормотал седой старик. На миг он бросил весла, ткнул пальцем себе в лоб, как бы показывая на кокарду, потом плюнул на руку и замахнулся кулаком. - Исправник дидю!**

_______________

* Т у р г е - быстрей.

** Исправник едет!

Гольды налегли на весла изо всех сил, и лодка понеслась прочь.

- Подлецы, что выделывают!.. Это они про меня, - пробубнил польщенный исправник. - Ну, я им задам!.. Кто в лодке ехал? - обратился он к Терехе. - Ты знаешь их?

- Где их упомнишь! Все на одно лицо, - с силой выгребая против течения, отвечал мужик.

Вчера солдаты не то перепутали все весла, не то украли, за это Терехе попало сегодня. Его разбирала досада и на солдат, которые берут вот этак, сами не зная что, и на Оломова.

"При Невельском гольды были наши друзья, - думал Барсуков. - Тогда чиновников и офицеров повсюду встречали с радостью. Много ли прошло лет, и вот надо сознаться, что гольд видит в кокарде символ мордобоя. Мы превратились в пугало..."

Расступились тальниковые рощи. Петр Кузьмич мечтательно смотрел на голубые просторы вод. За ними виднелись хребты - зеленые и светло-голубые, а еще дальше - темно-синие и снежно-белые.

"Что-то ждет этот край? - думал он. - Границы не охраняются контрабандисты идут вовсю. А полиция заботится, чтобы у мужиков избы были в линию!.."

На возвышенном берегу проступили палатки. По воде доносилась заунывная солдатская песня.

- Ну, а как вы с гольдами живете? - спросил Барсуков.

- По-соседски, - отвечал Тереха.

- Дикий народ, - заметил исправник, - звери, а не люди. Больны поголовно сифилисом, трахомой, чахоткой. Чем скорее вымрут, тем лучше.

Тереха молчал.

"Такие же люди, - думал он. - Когда голодно, привезут рыбы, мяса. Хлеб приучаются есть, огородничать хотят".

- Надо бы вам гнать их прочь от себя, под пашни русских освобождать места гольдских стойбищ. Знаете, - обратился исправник к Барсукову, - как поступают с дикарями культурные народы? Разве считаются! Сгоняют их с места. Надо русскому быть смелей. Выживать эту сволочь, пусть идут в тайгу за мехами, а не сидят на берегу. Чувствуйте себя господами!.. Пусть уж попы-миссионеры возятся с ними, крестят их, учат, тогда, может быть, они людьми станут.

Тереха молчал, еще сильней и старательней налегая на весла.

- Да, наши мужики какой-то бестолковый народ. Видите, что говорит: по-соседски, мол, живут! Китайцы и те считают гольдов низшими существами, а наши не брезгуют. Что за темный народ! Нет, видно, из наших мужиков никогда не сделаешь европейца. Темнота! Ведь они язычники, а ты христианин! - обратился Оломов к мужику.

- Все божьи! - недовольно отвечал Тереха.

Вдали завиднелась коса, черная от множества сидевших на ней гусей. Сотни уток пролетели над лодкой.

- Охота здесь сказочная, - говорил Барсуков. - Вон что делается!

Он поднял ружье и велел Терехе быстрей грести. Вскоре над Мылками загремели выстрелы.

* * *

Вечером сытый Оломов в белой нижней рубашке сидел на походной койке. Вход в палатку был тщательно закрыт.

- Гнилой край!.. Гнус, туманы. На Амуре вечный ветер, сквозняк... Инородцы вымирают по причине отвратительного климата, - говорил исправник. - Кто поедет сюда служить по своей воле? Кому нужда тут оставаться жить? Я сам считаю дни и - давай бог отсюда!.. По нашему ведомству год службы здесь идет за два. Только это еще и влечет на Амур.

Оломов стал мечтать вслух. Он заговорил о наградах, какие ему еще следует получить.

- Если получше платить, дать побольше наград, орденов, то, знаете, сытому не страшно и в этом климате. Будешь себя чувствовать здесь этаким путешествующим англичанином. Только нужен комфорт и все такое.

"И вот этот человек только что распекал мужиков за то, что они не по порядку устраивают свои клинья и полоски, - с горечью думал Петр Кузьмич. - И всюду у нас так! Распоряжаются, учат, наказывают".

Барсуков сам занимал большую должность в области, но чувствовал себя бессильным что-либо предпринять. В дурных порядках он видел способ управления, более угодный власти, чем самостоятельное развитие края.

- А вы знаете, - сказал он, - когда эти переселенцы приехали, не были сделаны распоряжения к их приему. Я привез их сюда, и оказалось, что, кроме сена, для них ничего не заготовили. Но они выжили, справились!

- Ну, на то они и мужики, чтобы работать! - отозвался Оломов и, довольный, что вспомнил кстати такую старую истину, грузно лег на свою походную койку, так что под ним заходили ее скрещенные железные ножки.

Петр Кузьмич задумался, глядя на пламя свечи. Вокруг палатки звенели, жужжали тучи гнуса. Барсуков вспомнил, как водворял он уральских мужиков, как ссорился с ними, и ему показалось, что все-таки славное то было время! Была здесь в те дни особенная, первобытная, девственная чистота. "Это я посадил здесь первых мужиков, - думалось ему. - Плохо ли, хорошо ли, но это мной основанная деревня. Я от души желаю ей добра! А гольды, видимо, действительно со временем исчезнут, ассимилируются или, быть может, вымрут. Ведь так было в Северной Америке и везде, куда приходил белый человек".

* * *

А Тереха, высадив господ, поехал под берегом. На мысу чернела лодка. Егоров приятель Улугушка в белой берестяной шляпе сидел на дюнах. Мужик кивнул ему и, немного подумав, повернул лодку и вылез на берег.

Улугу был глубоко расстроен.

- На Мылках поп церковь строит, - пожаловался он. - Стучит, поповские песни поет.

- Попа встретишь, - плюнь трижды через левое плечо, - посоветовал Тереха.

Улугу не впервой слышал от русских насмешки над попом.

Тереха поругал попа и исправника, и слова его ободрили Улугу. Он почувствовал, что не одинок.

Улугу поехал вместе с Терехой в Уральское. У него были дела к Егору.

* * *

С болота на релку прилетел кулик. Он запищал, заметался над пашней, над лошадьми и мужиками. Он порхал так быстро, что казалось, будто у него четыре крылышка.

"Тя-тя-я... Га-а... уу-ю!" - кричал он.

- Глянь, вьется, как комар, - молвил Тимоха.

- А нынче соловей свистел, - сказал Васька.

Кулик сел на бревно.

- Разорили мы все твое болото, - сказал дед и сочувственно добавил: Ну, другое сыщешь. Наше болото тоже разорили!