Море для смелых - Борис Изюмский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ася, как там девки?
— Это мой Павлик, — улыбаясь, пояснила Ася.
И в этой улыбке, в блеске глаз была такая любовь, что Вере становилось еще тяжелее. К ней-то никто не приходил. Хотя нет, Лешка пыталась прорваться в палату через заслоны, но с позором была изгнана с полпути. Тогда она прислала записку:
«Верчик! Мы все тебя любим. Верчик, какая она там?» «Она» было подчеркнуто три раза. Вера вздохнула: «Конечно, успокаивает. Кому я нужна? Может быть, только Иришке?»
Окна открыты, и по просторной палате гуляет ветерок. Тихо переговариваются женщины: «Хоть один бы мужчина сам родил — знал бы!..» — «А мой-то внизу томится».
Вера повернулась лицом к широкому окну — пусть думают, что она спит.
Немолодая женщина с отекшим лицом зашептала Асе:
— У нее от кавалерного мужа ребенок…
Вера не сразу поняла, что это о ней. А когда поняла, рыдания подступили к горлу. Разве можно винить обманутого? И на комбинате все будут осуждать.
Еще зимой, в смятении, в поисках решения, она пришла домой к своей школьной учительнице Пелагее Степановне, их бывшей классной руководительнице. Выплакавшись у нее, услышала то, что и хотела услышать: «Не смей убивать ребенка». Вот и не посмела…
Недавно в клубе был вечер молодоженов. Объявление приглашало: «Если ты хочешь узнать, как сохранить любовь в семье, приходи к нам. С тобой будут говорить люди, отпраздновавшие серебряные и золотые свадьбы».
Для нее никогда не будет таких вечеров. Одиночка…
За окном плескалась весна. Зябли в лужах кусты сирени. Роща, накинув зеленый платок, поглядывала в степь: не загорелись ли первые язычки тюльпанов?
По озерам на дорогах плыли автомашины, вздымая буруны. Где-то далеко, едва слышно, радио рассказывало о преступном приговоре Глезосу, об открытии советской выставки в Америке, о самолете, поднявшемся с грузом на двадцать два километра… Но все это происходило за тридевять земель, и никому не было дела до нее, Веры, родившей ребенка от «кавалерного мужа», не знающей, как дальше жить на свете.
Мать-одиночка… Кто придумал такое жестокое слово? Разве о подобном счастье мечтала на плотине с Лешкой? Об этом думала, доверяясь Анатолию?.. Разве благородство — не обязательное качество людей талантливых, а придумано только для таких, маленьких, ничего не значащих, как она, Вера?
Руководительницей «заговора» была Валентина Ивановна. Она еще до выписки Аркушиной добилась, чтобы Вере дали отдельную комнату в новом доме. Потом ребята купили абажур. Сначала думали — круглый стол, но прозевали — последний унесли у них из-под носа. И люстры не было.
Абажур, — с апломбом, наставительно пояснил Стась, — как и сверчок, — признак семейного уюта и комфорта… Правда, несколько старомодного… Да, братцы! — воскликнула Алла, подталкивая свои большие очки на переносицу. — Надо принести что-нибудь хлебное. Русский обычай. Можно даже сухарики. Или кукурузные хлопья! — возмутилась Лешка. — Кто же с сухарей начинает жизнь? Я сейчас! — Она сорвалась с места и минут через десять притащила сдобные булочки из магазина. Вот! Теперь все по правилам! Я пойду вперед. Вы приходите через полчаса.
В «выпускной комнате» роддома два счастливых отца ждали своих жен и наследников. «Поскорей бы ушли!» — мысленно взмолилась Лешка. Ушли наконец. Вот и Верочка в легком платье, с новой ношей на руках.
И сама какая-то совсем новая — взрослая. Мать. Милые припухшие губы. Над верхней светлая полоска. И волосы не такие пепельные и вроде бы жестче стали.
— Ой, Верка!..
— Тише, тише, — мягко остановила та подругу и потянулась к ней губами.
— Ой, дай подержать!
— Да ты не умеешь!
Они присели здесь же на диван. И вдруг Вера прикусила губу. Слезы потекли по ее щекам.
Лешка сразу все поняла.
— Ну что ты? Перестань сейчас же! — с напускной строгостью потребовала она.
— Мать-одиночка… — всхлипывая, прошептала Вера.
Лешка рассердилась не на шутку.
— Я тебе дам — одиночка! А мы?.. Я тебе дам!..
Вера улыбнулась сквозь слезы:
— Не буду.
В вестибюль ввалилась целая орава: Стась, Анжела, Надя, Алла…
Валентина Ивановна не сразу добралась до Аркушиной, окруженной галдящими друзьями, а добравшись, взяла на руки Иришку.
— Пойдемте, родная.
Они вышли на улицу. Город окутывала легкая дымка тумана. Ждали прилета птиц кусты бузины, у входа в парк одиноким часовым в белой шапке высился боярышник, неподалеку распустила зеленые трубочки смородина.
В заводском автобусе, стоявшем у крыльца, Вере улыбался от уха до уха Потап Лобунец:
— С доченькой!
Как похорошела Аркушина!.. Словцо омытая дождем степь. Этому «великому художнику», Иржанову, надо было бы переломить хребет! Жаль, не успели — уехал. Не понимает, подонок, что живет среди людей, которые не меньше его значат и стоят…
Вера и Валентина Ивановна сели на передние места автобуса, остальные разместились кто где.
— Верочка, — оказала Валентина Ивановна, — достаньте-ка в кармане моего жакета то, что там лежит.
Вера, ничего не подозревая, с готовностью достала из кармана Чаругиной какие-то ключи и бумажку кирпичного цвета.
— Ордер на вашу квартиру и ключи от нее, — пояснила Валентина Ивановна.
Все в автобусе затаили дыхание, уставились на Веру: как-то она воспримет сюрприз?
Вера онемела от волнения, припала к плечу Валентины Ивановны.
Нет, не станет ей рассказывать Чаругина, как достала этот ордер, как сначала обратилась она за помощью к Гаранжину, а он ответил «С нами в молодости так не нянчились. Есть нуждающиеся в квартирах и достойнее и положительное Аркушиной». «А чем она недостойная?» — вспыхнула, будто ее самое оскорбили, Валентина Ивановна. «Ну, не в этом дело… — замялся Гаранжин. — Повременим…»
Тогда Валентина Ивановна пошла к Альзину, и он помог.
Потап затормозив у белого трехэтажного дома на Фестивальной, так подвел автобус к тротуару, что пассажиры смогли пройти подъезду сухой дорожкой.
На стене дома детской рукой нацарапано углем: «Люська дура, у нее жиних».
Уже обновили дом.
— На первом этаже, квартира третья, — сказала Валентина Ивановна.
Вера открыла свою квартиру — и глазам не поверила.
В комнате — стол, табурет, кроватка для Иришки и раскладушка. Даже чемодан принесли из общежития. Под потолком — роскошный абажур. Потап стал прилаживать бумажные розы над кроваткой Иришки.
Лешка возмутилась:
— Топтыга, убери сейчас же! Это полная безвкусица!
Вера, пожалев Лобунца, заступилась:
— Нет, почему же.
В кухне на подоконнике стояла банка джема — перекочевала сюда из Вериной тумбочки в общежитии.
Лешка пояснила, будто сама дарила квартиру:
— Все удобства. Вот! — и крутнула водопроводный кран.
Послышалось урчание.
— Скоро пойдет, — успокоила она и отскочила от раковины: и крана, хрипя и брызгаясь, вырвалась ржавая вода.
— Я ж говорила! — торжествующе воскликнула Лешка.
Вера приоткрыла свой чемодан, достала заготовленные пеленки. На них лежал «Ковер из лучших сортов древесины». Заяц-пикадор все так же воинственно вздыбливал коня.
Секунду поколебавшись, Вера подняла рисунок и сохранившимися в листе кнопками прикрепила его над своей раскладушкой. Лешка насупилась, посмотрела на подругу сердито.
— Товарищи! — провозгласил Панарин, и все умолкли. — Есть конструктивное предложение: коллективно удочерить Химичку, — он указал рукой на сладко спящую Иришку.
— Удочерить! — так гаркнул Потап, что Иришка вздрогнула во сне.
— Все «за»! — объявила Звонарева.
И еще одно, — продолжал Панарин. — Давайте в парке, у моря, создадим «Аллею грядущего поколения». И начнем эту аллею с тополька по случаю рождения нашей Иришки.
— Где тополек? — деловито осведомился Потап.
— Спокойно, Лобунец, — Стась поднял руку ладонью вперед, — ямку копать мы доверим вам.
Странно держала себя Анжела. Она молчала, нервничала, не смеялась, как обычно. Дождавшись, когда все ушли, взяла Верину руку:
— Хочу сказать тебе правду… Иржанов еще осенью назначал мне свидания. Стихи Блока читал. О счастье… Приставал с нежностями. Говорил: «Хочу нарисовать ваш портрет». Я знала, что вы встречаетесь, гнала его… А он все равно… Особенно когда я в другое общежитие перешла… Сейчас сбежал из Пятиморска и письмо оставил, что скрывается от чувств ко мне.
Она посмотрела прямо в глаза побледневшей Вере.
— Ты не жалей о таком. — Словно сбрасывая с себя что-то липкое, брезгливо обронила: — Слизняк! — Пожав руку, ушла.
Вера, оглушенная, продолжала стоять посреди комнаты. Значит, предал во всем… Значит, есть и такие «служители искусства». А она-то, дура, думала, что «не пара» ему. Нет, он ей такой не нужен!