Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов

Против беседки той построена мечеть, Куда всяк день иман народ влечет. Я думала заснуть, и лишь закрылись очи, Как, уши он заткнув, взревел изо всей мочи. В тот миг мой сон исчез! иман иль бык мычит? Спросила я вскоча. Нет, с башни там мулла кричит, Татарин отвечал, изо рта вынув трубку; Дым лезет с низу вверх, как будто грецку губку Наполнила вода, равно табашна вонь; И из беседки той поспешно гонит вон, Вельми досадно мне, что дым был чрезвычайный. Ищу причины я, случай необычный! Татарин не один, лежит их много тут,

Мало кто из русских стихотворцев того времени был способен на столь гибкую речь. Потёмкин оказывал протекцию своему приятелю, поэту Василию Петрову, который на некоторое время стал придворным стихотворцем и чтецом императрицы. Статный, обаятельный, он славился зычным красивым голосом. Но его клонило к высокопарному стилю — и это Екатерине быстро наскучило. Зато, когда в журнале «Собеседник» она прочитала едкие и остроумные стихи неизвестного анонима — сердце её дрогнуло. Это была ироническая ода, в которой поэт набросал шаржи сразу на нескольких екатерининских вельмож, включая неуемного Григория Потёмкина и хмурого генерал-прокурора Александра Вяземского. Там о высоком говорилось не напыщенным стилем, а, как в шутливом разговоре: «А я проспавши до полудни, Курю табак и кофе пью…». Екатерину в этой оде называли Фелицей — и это ей тоже понравилось. Ведь это персонаж сказки, которую она сочинила — премудрая Фелица, дочь киргизского хана.

Автора разыскали, им оказался Гаврила Державин — мелкий чиновник из прокуратуры, бывший гвардеец, завзятый картёжник и почти разорившийся помещик. Держать себя в высшем свете он не умел. Его считали неотёсанным, неуживчивым… Но Екатерина разглядела в его стихах то, что ценила превыше всего — мудрость, перемешанную с остроумием. И умение изъясняться иронически, по определению самого поэта — «в забавном русском слоге». С тех пор о Петрове Екатерина и не вспоминала, а Державину доверяла даже финансы империи. За остроумие.

Однажды Державин, будучи кабинет-секретарём Екатерины, принялся с такой горячностью рассказывать о несправедливых решениях Сената, что схватил императрицу за край мантильи. Екатерина вызвала другого секретаря — Попова. И молвила ему с улыбкой: «Побудь здесь, Василий Степанович, а то этот господин много воли даёт рукам своим!». Но и это не омрачило их сотрудничества.

Петру Завадовскому в разгар из романа она давала совет «отвратить мысли ипохондрических и заменить их забавными», ибо «сие питает любовь, которая без забава мертва, как вера без добрых дел». Вот такая эпикурейская программа.

Когда умер Потёмкин, Екатерина сетовала: «Какой он был мастер острить, как умел сказать словцо кстати!» Это она ценила в мужчинах превыше всего.

Но с самым остроумным человеком того времени у Екатерины добрых отношений не сложилось. Это однокашник Потёмкина по московской гимназии Денис Фонвизин. Он слишком досаждал своей сатирой, своими конституционными прожектами… А это уже не забавные материи. Екатерина ответила афоризмом: «Плохо мне приходится, знать: уж и господин Фонвизин хочет учить меня царствовать!». А Потёмкин умел острить неутомительно.

Настоящие сенаторы

Однажды Императрица Екатерина II приехала в Сенат и приказала прочесть сочиненный ею и привезенный с собою новый «Устав о соли». Когда чтение было окончено, все сенаторы встали со своих мест, поклонились Государыне и единогласно осыпали устав похвалами.

Один только граф Петр Иванович Панин продолжал сидеть в креслах в глубокой задумчивости и по обыкновенно своему грыз ногти.

— Верно, вы не одобряете устав, граф? — спросила его Екатерина.

— По верноподданнической обязанности моей, я должен исполнять повеления Вашего Величества. — отвечал Панин.

— Но я не сего требую от вас. — сказала Государыня, — а желаю знать мнение ваше.

— В таком случае, — продолжал Панин. — я поставлю долгом представить Вашему Величеству, в чем именно нахожу устав этот неудобоисполнимым.

Екатерина встала со своего места, отошла к окну и подозвала к себе Панина, сказав:

— Сядем: здесь я лучше могу выслушать ваше мнение.

Тогда Панин начал объяснять свои мысли и замечания на каждую статью, а Императрица в то же время записывала карандашом его слова.

— Во многом одобряю я, — сказала она. — замечания ваши, граф, но по некоторым статьям еще поспорю с вами. Для этого приглашаю вас ко мне обедать. — Потом, подав Панину руку, она произнесла громко: — Сегодня я удостоверилась, что у меня есть Сенат и сенаторы.

Полковник Боборыкин, выпущенный из капитанов гвардии в армию, имел надобность быть в 1-м департаменте Сената, но входил туда по черной лестнице, темной и