Пожарный кран No 1 - Наталья Соломко

Чудо техники орет на весь лес, Кузя яростно пляшет у костра, топчет снег - забыть и не вспоминать!

- Жизнь прекрасна, ур-ра! - кричит он Кате, растягивая рот в улыбку. - Танцуй!

"Забыть и не вспоминать!" Кузя никогда ни с кем об этом еще не говорил - страшно... Ведь если о тебе даже собственные родители забыли, то кому ты нужен? Ни-ко-му! Вот разве что деду. И то непонятно - зачем?

- Кузя! - позвала Катя. - Перестань.

- Почему?! - удивился Кузя.

- Потому что сейчас заплачешь...

Кузя встал как вкопанный, нахмурил брови и сказал строго:

- Я никогда не плачу. Запомни! Ни-ког-да.

- Ну и зря, - вздохнула Катя. - Когда плачешь, то легче.

- Ерунда! - хмыкнул Кузя. - Слезами горю не поможешь. Почему ты не танцуешь?

- Но ведь ты меня еще не пригласил.

- Сейчас! - отозвался Кузя. Он торопливо снял и бросил в снег шапку и перчатки, пригладил волосы и шагнул к Кате.

- Мадмуазель... Позвольте...

Катя засмеялась.

- Ну, тогда надо танцевать вальс!

- Чего нет, того нет, - развел руками Кузя, но вдруг вспомнил: Погоди! У меня ж с собой пробная кассета, там что-то такое...

Он поменял кассету - и вальс со старой пластинки медленно и нежно поплыл над снегами.

Кружится, кружится снежная поляна, кружится вечереющий лес и набирающее тьму небо с первыми звездами.

И вдруг музыка оборвалась, и неживой, страшный голос, от которого у Кати по спине побежали мурашки, четко и равнодушно выговорил в тишине:

"Я. Машина. Он. Меня. Изобрел. Теперь. Мне. Нужна. Ты. Подойди".

- Что это? - шепотом спросила Катя.

А Кузя улыбнулся:

- Не обращай внимания, это так, шутка.

"Аня. Дай. Душу!" - продолжал твердить страшный голос.

- Какая Аня? Объясни, Кузя.

- Да ну... - он поморщился. - Это скучно.

- Нет, ты скажи!

- Ну, пятиклашка одна... У деда в театре занимается. Они там у деда все такие замечательные и одухотворенные, у всех, видите ли, душа! раздраженно сказал Кузя. - А я - плохой. Я - железяка бездушная, скоро превращусь в робота. Это мне дед вчера выдал... Ну, дед - ладно, это наши с ним дела, а она-то чего лезет?! Лезет и лезет! Ну, Анька эта. А дед за нее заступается, она у него любимица. В общем, достала она меня... Вот я ее и проучил утром.

И, припомнив, как замечательно он нынче утром разыграл вредную Аньку, Кузя развеселился, изобразил Кате, какое у противной девчонки было лицо, когда она увидела Машину...

А Катя слушает и молчит.

- Ты чего? - удивляется Кузя: ему весело.

- Она, наверно, и сейчас там сидит... - говорит Катя.

- Да что ты! - машет руками Кузя. - Ей же на елку надо было! Да что она, дура, торчать целый день под краном из-за какого-то человечества! Что она в этом понимает!.. Нет, она мне точно проиграла! Проспорила, не сомневайся!

- Душу? - тихо спрашивает Катя. - И что ты будешь делать с ее душой?

Кузя перестает веселиться: Катя на него так смотрит...

- Кать... Ты серьезно? Ведь нет никакой души...

- Ты это точно знаешь?

Катя подбирает со снега шарфик, брошенный, когда плясали. Идет к своим лыжам.

- Катя, ты куда? - растерянно зовет Кузя.

- Мне домой пора. Ты со мной не ходи.

Она скользит по лыжне, а Кузя стоит столбом у догоревшего костерка, глядит ей вслед. Что случилось? Почему она так? За что? Неужели из-за Аньки? Непонятно... Что ей за дело до незнакомой пятиклашки?

- Катя, погоди! - кричит Кузя, он не может видеть, как она уходит. Еще несколько минут назад все было так хорошо, так радостно...

Он несется наперерез, по мягкой снежной целине, бежать тяжело, как в страшном сне. Кузя несколько раз упал, он весь в снегу, он потерял где-то шапку и перчатки...

- Катя! - Вот он выскочил, встал перед ней... - Не уходи!

- Пропусти! - сказала Катя, даже не взглянув на Кузю.

И он догадался вдруг: она не из леса уходит, она от него, от Кузи, уходит. И ничего уже не исправить, даже если он будет бежать за ней до самого дома. Даже если они по-прежнему будут сидеть за одной партой.

- Ты злой, - говорит Катя. - У тебя нет души...

И уходит, уходит...

- Подожди! - кричит Кузя. - Я люблю тебя!

Катя останавливается, оглядывается. Глаза у Кати печальные.

- А ты у Машины своей спросил?.. Вдруг она против.

СЛЕЗАМИ ГОРЮ НЕ ПОМОЖЕШЬ

Кузе хочется плакать. Но плакать - глупо и бесполезно.

Кузя понял это давным-давно и с той поры не плакал. Зачем?

Давным-давно, когда встретил у киоска с мороженым собственного пропавшего папу.

- Папа! - закричал Кузя на всю улицу, он его сразу узнал.

Папа вздрогнул и обернулся... Он пропал три года назад, а теперь вот как ни в чем не бывало стоял у киоска с мороженым.

- Лешка?.. - неуверенно спросил папа.

А какой-то карапуз, стоявший рядом с ним и державший его за руку, отозвался:

- Чего?

- Я не тебе... - растерянно объяснил Кузин папа.

- Это кто? - насторожился Кузя, которому вовсе не понравилось, что какой-то чужой мальчик держит его папу за руку.

- Это? - переспросил папа и, взглянув на малыша, как бы и сам удивился: мол, и правда, кто таков?

- А мама где? - задал Кузя следующий вопрос.

- Мама? - опять переспросил папа, будто плохо слышал.

Странное что-то с ним творилось, Кузя хоть и был в ту пору малышом-первоклассником, а все-таки почувствовал, что с папой не все в порядке... Все время переспрашивает и не отвечает. И смотрит на Кузю так, будто боится его.

- Пап, купи мороженку, - заныл чужой мальчик, державший папу за руку.

- Почему он зовет тебя папой? - строго спросил Кузя.

- Видишь ли, - вздохнул папа, - это мой сын...

- А, - успокоился Кузя, - мой брат. Только зря вы его тоже Лешкой назвали, теперь у нас путаница будет.

- Пап, пошли домой, - потянул младший Лешка, ему тоже не понравилось, что какой-то чужой мальчик так запросто разговаривает с его папой.

- Пошли, пап! - поддержал Кузя.

- А ты с нами не ходи! - сердито крикнул младший Лешка.

- Лешка, замолчи! - велел папа.

- Я и так молчу, - удивился Кузя.

- Я не тебе.

- Говорю же: будет путаница, - засмеялся Кузя.

- Да-да, ты прав... - кивнул папа и торопливо пошел к киоску, покупать два эскимо.

- Дед обрадуется! - сказал Кузя, разворачивая мороженое. - Ну, пойдем!

А папа, глядя мимо Кузи, ответил:

- Видишь ли в чем дело, Лешка...

- Ты это ему или мне? - уточнил Кузя.

- Тебе. Ты ведь уже взрослый, Лешка...

Кузя, разумеется, кивнул.

- Ну и хорошо. Я тебе сейчас все объясню. Только не вздумай заплакать, договорились? Поговорим спокойно, как серьезные люди...

И серьезный человек папа объяснил Кузе, что они с мамой уже давно не любят друг друга. У папы теперь другая жена. И другой сын. Ничего ужасного в этом нет. Когда Кузя вырастет, он все поймет...

- Только не плачь! - попросил папа. - Я этого не выношу... Слезы это лишнее, слезами горю не поможешь, запомни раз и навсегда... Мы пошли. Не плачь!

Это были последние папины слова. Кузя их запомнил на всю жизнь. Он стоял, держал эскимо и смотрел, как папа уходит. Ему хотелось зареветь в голос на всю улицу. Но он стоял и молчал. Ведь папа его просил...

ЗНАМЕНИТЫЙ АКТЕР И ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР

Знаменитый Павлик сидел в репетиционной. Выйти оттуда он не мог, потому что в коридоре, прямо против двери, скрестив руки на голой груди, стоял темно-коричневый человек в набедренной повязке и караулил...

Славик был знаменитому до плеча - не драться же Павлику в самом деле с такой мелкотой!

Уже началась третья елка. За окнами стемнело, но знаменитый артист не включал свет. Тьма становилась все гуще, и уже сливались с ней предметы: растворились, исчезли старый диван, и резной шкаф со связкой рапир наверху. Большой цветной телевизор стал сгустком темени, стулья стали невидимками. Только портрет великого реформатора сцены, подсвеченный фонарем с улицы, виден был очень хорошо.

Константин Сергеевич на портрете смотрел на Павлика сквозь пенсне, строго смотрел и горестно, будто хотел сказать: "Эх ты!"

- Эх ты! - сказал Константин Сергеевич, и знаменитый актер вздрогнул, испуганно моргнул. - Растили тебя, радовались: какой талантливый мальчик! Думали, актер вырастет...

- Костя, замолчи! - сердито пискнул Карл Иванович из-за рамы. - Ты инструкцию нарушаешь!

- К черту инструкцию! - грозно отвечал великий реформатор. - Я должен ему все высказать!

Знаменитый актер замер, вжавшись лопатками в диванную спинку.

- Думаешь, ты актер? - гневно взглянул на него Константин Сергеевич. - Ты - халтурщик, вот ты кто! Конь, на котором ты въехал в Париж, и тот одаренней тебя. На него посмотришь - и характер видно, а ты что все десять серий делал? Бегал, махал шпагой и при этом все время красиво улыбался в объектив - мол, полюбуйтесь на меня!

Павлик виновато опустил голову.

- Это называется - работа над ролью? - гремел великий реформатор. Чему тебя в институте учили? Еще, может, скажешь, что играл "по системе Станиславского"? Так имей в виду: ты мне не ученик, я чуть со стыда не провалился, на тебя глядючи!

- Костя, это жестоко, - заступился за Павлика Карл Иванович. - У мальчика первая роль, ты же знаешь...