Английская мадонна - Барбара Картленд

Лишь ближе к полудню хозяин дома развел руками:

— Мне больше нечего вам показать! Не обессудьте!

И гостям ничего не осталось, как засобираться в оставшийся путь. В ожидании, пока подготовят карету, им подали то, что было названо легким полдником, но вполне тянуло на сытный и плотный ужин. Вдобавок еду сопровождали кларет и марочный бренди, так что неудивительно, что, едва они тронулись, обладатель коллекции, обменявшись с торговцем заверениями в вечной и крепкой дружбе, уснул, удобно пристроив голову на подголовнике и младенчески приоткрыв рот.

Джим поставил часть багажа напротив своего сиденья, чтобы положить на него ноги, а под спину подложил подушки. И задолго до того, как они оставили лондонскую толкотню позади, Джим тоже уснул, сладко похрапывая.

Теодора заблаговременно отправила еще одно письмо в замок Хэвершем, секретарю. Отправляя его, она не без победоносного удовольствия отметила про себя, что их прибытие в карете выглядит гораздо солиднее и респектабельнее, чем если бы они приехали дилижансом. Не говоря о том, что в карете несравнимо удобнее.

С нежностью глядя на спящего отца, Теодора размышляла: как бы то ни было, каким бы «хищным стервятником» на ниве торговли ни являлся приютивший их в своем доме мистер Левенштайн, «торговец и скупщик ценностей за бесценок», прием он оказал им такой, какому можно еще многие годы завидовать. А для путешественников остановка означала гораздо большее — для отца она оказалась просто спасительной. Еще неизвестно, как бы он перенес дорогу в дилижансе. Так что юная авантюристка была искренне благодарна мистеру Левенштайну за то, что отцу не стало хуже после вчерашнего долгого путешествия и после ночи, проведенной в чужом доме. Мрачный туман безысходности, не сулящий надежд, рассеялся. Они вышли из тьмы на солнечный свет. И мистер Левенштайн сыграл в этом не последнюю роль.

— Спасибо, спасибо, Боже! — молилась Теодора, беззвучно шевеля губами. — И пожалуйста, сделай так, чтобы папа мог работать, чтобы мы могли заработать денег, вернуть долг и никогда больше так не нуждаться… И спасибо за это письмо из замка…

И она не могла не вернуться мыслями в только что прожитое. Пожалуй, довольно глупо с ее стороны было так долго пускать дела на самотек. Но не стоит так сильно корить себя — недоедание и для нее не прошло даром, сделав ее нерешительной и безынициативной, не готовой к тому, чтобы принимать решения, хотя бы и самые простые. Спасибо, хоть Джим ее понимал и, как мог, поддерживал.

Ну ничего, теперь, когда отцу стало значительно лучше, он постепенно обретет свой былой физический облик и работоспособность, утешала себя Теодора, снова станет собой — властным, уверенным, и она знала: именно этого ей не хватало все эти тяжелые месяцы его болезни. Домочадцы привыкли, что он руководит всем, что бы они ни делали. А тут словно сокрушили могучий дуб, укрывавший от непогоды. Он был для дочери и непобедимой крепостью, за стенами которой она могла спрятаться от любого условного неприятеля.

Мать, подумала Теодора, будь она сейчас жива, устыдилась бы дочери за ее неспособность вести дела, и надо дать себе слово стать твердой в поступках, во всяком случае, начать вырабатывать в себе это качество.

Путь был неожиданно и на редкость долгим для такого относительно небольшого расстояния, какое они должны были покрыть от Лондона до замка Хэвершем.

Лошади, которых впрягли им в карету при надзоре мистера Левенштайна, поначалу были резвы и полны задора, но внезапно с неба посыпался мелкий дождь, быстро перешедший в ливень, дорога мгновенно размокла, превратившись в густое месиво, так что продвигаться по ней с прежней скоростью стало весьма затруднительно. Потом дорога приобрела вид тропы, петлявшей среди камней, и лошади не только резко замедлили бег, но и изрядно выдохлись. Они пошли шагом, отфыркиваясь и тряся гривами. Мало того, кучер был новичок в этих местах и потерял направление. Какое-то время ушло на то, чтобы выйти на верный путь. Встречные мужики, что им попадались и у кого они пытались выведать, куда им ехать, по всему было видно, не знали, где тут загадочный замок Хэвершем, но вместо того, чтобы честно признать это, глубокомысленно и уверенно посылали их из одного конца бездорожья в другой… Карета, покачиваясь на мягких рессорах, разворачивалась и следовала «уточненным» данным. Что ж, на этом отрезке пути к Хэвершему гостеприимство мистера Левенштайна не действовало. Всемогущий ловец наживы не мог загнать в свои силки солнечную погоду и предупредительно ею снабдить отъезжающих, его в этом лоте обошел вездесущий в Англии дождь, а договориться с погодой ни за какие деньги не мог даже мистер Левенштайн. Обеспечить комфорт дорогим гостям наперекор британской строптивой стихии он был не в силах.

— Никогда не знаешь, чего ждать от погоды и от дороги, — заметил Джим, заглянув к Теодоре в окно кареты и поплотнее прикрываясь накидкой.

На место они прибыли в половине седьмого, когда солнце, выглянувшее после дождя из-за туч, клонилось к горизонту — золотым шаром на синей полоске неба. Теодора не увидела, а скорее почувствовала: карета свернула с одного грунта на другой и покатила быстрее. Теодора выглянула в окно. Карета как раз въезжала через массивные ворота в дубовую аллею. Приехали!

Девушка осторожно положила руку на руку отца.

— Папа, проснись! — прошептала она. — Мы приехали!

— Что? Что такое? — в голосе отца звучали растерянность и тревожное недоумение внезапно разбуженного человека, который еще не вынырнул из страны снов, и реальность от него далека.

— Мы в замке Хэвершем, папа! Мы в поместье, и карета вот-вот остановится!

— Уже пора бы, — внятно пробормотал отец, садясь и возвращая лацканы пальто на место.

Теодора подумала то же самое, но была занята тем, что расправляла ленты на шляпке и оглаживала юбку — в надежде, что та не слишком помялась. Ведь каждый, кто сейчас бросит на нее взгляд, непременно отметит про себя, как и во что она одета. Представление мистера Левенштайна, когда перед их глазами промелькнуло столько прекрасных вещей, да и весь его дом, оказало на нее заразительное воздействие.

Ей страстно хотелось сейчас, чтобы на ней была не изрядно поношенная шалька с узором пейсли (индийского огурца), а элегантная шелковая мантилья какого-нибудь глубокого сине-зеленого с переливами тона — шелка шанжан. И чтобы, когда она сбросила бы мантилью, белизну ее плеч оттеняли брюссельские кружева… И не потому, что этого требовала нынешняя мода, а просто ей очень хотелось быть женственной и прекрасной. Да, это была ее давняя тайна, мечта, навеянная полотнами великих художников, но она прятала ее от самой себя, не признаваясь в этом никому.