Одиночка - Кэтрин Ласки

Следы землетрясения, до сих пор отчетливые, виднелись повсюду. Изменилось даже русло реки: от нее теперь отходили многочисленные ручейки и протоки, которых раньше не было. Их с Гром-Сердцем летнюю берлогу, по всей видимости, размыло одним из многочисленных паводков – никаких желтых лилий и синих ирисов на берегу, деревья в ольховой рощице до середины стволов затоплены. И все же было в этом лесу что-то до боли знакомое, напоминавшее волку о первых днях, проведенных с Гром-Сердцем.

Лес становился гуще, путь то и дело пересекали ручейки и протоки. Один раз Фаолан уже ступил было в воду, как вдруг его внимание привлек отполированный черный камешек, красиво блестевший в лучах солнца. Волк опустил голову, чтобы приглядеться, и увидел на поверхности камешка знакомый спиральный узор, почти такой же, что украшал его кривую лапу. Фаолан зубами взял его – осторожно, чтобы не поцарапать, – вынес на берег и долго всматривался. Было что-то успокаивающее в том, как в камне отражалась часть его самого.

Спустя некоторое время он аккуратно положил камешек обратно в ручеек, повернулся и пошел дальше. Солнце уже садилось, деревья вокруг пересекали голубовато-лиловые тени, у подножий темных сосен заструились полосы молочного тумана.

Эта часть леса отличалась странной призрачностью, словно Фаолан оказался на границе между землей и небом. Почву под ногами он чувствовал довольно твердо, но стволы вокруг словно плыли в туманной дымке. Теперь волк продолжал путь с опаской, навострив уши и приподняв хвост. Шерсть у него на загривке встала дыбом.

Впереди показалось что-то белое – белее полос тумана, почти ослепительное. Сначала Фаолан различал только отдельные части этой белизны, бесформенной, как окружавшая дымка. Но чем ближе он подходил, тем отчетливее становилось видно, что это огромный череп гризли. Сначала замерев на месте, волк вдруг со всех ног устремился к останкам Гром-Сердца. Они настолько величаво возвышались на дымчато-голубом фоне леса, что он неосознанно прижался животом к земле и пополз.

Долго Фаолан всматривался в пустые глазницы, и из его собственных глаз лились слезы. В черепе медведицы, спасшей ему жизнь, он не видел смерти – одно лишь величие. В костях ее отражалась красота. Волк задрал морду к темно-синему небу, на котором уже выступили первые звезды, и принялся искать созвездие Великого Медведя, а найдя, завыл. Он выл всю ночь, так, словно пытался докричаться до Урсуланы, до того места, где сейчас обитал дух его любимой Гром-Сердца.

В Пещере Древних Времен Фаолан понял, что спираль времени уходит своими корнями в невообразимое прошлое и не имеет постигаемого конца. Теперь же, выискивая взглядом звездный путь в Урсулану, волк начал осознавать, что земля, на которой он стоит, – всего лишь одна из звезд Великой Вселенной, для которой и вечность, и мгновение – одно и то же. «Посреди всей этой бесконечности, посреди всего этого движения звезд мы с Гром-Сердцем встретились – лишь на одно краткое мгновение непрекращающегося цикла. В бескрайнем пространстве и бескрайнем времени существуют другие звезды, другие вселенные, и все же…»

Вечно кружатся, вечно кружатсяМедведи, олени и волки.Откуда пришел я? Куда мне податься?Безумного мира осколки…Все мы части одного,Непохожие снаружи.Неизвестно, отчего —Ведь никто из нас не хуже.Бьется сердце с громким стуком.Не забуду этот звук я.

Глава двадцатая

Ночная песня

Масковая сипуха Гвиннет медленно поворачивала клещи в пламени. Вот уже третий раз она пытается выковать из неподатливого металла подобие ивового листочка. А ведь во всей Далеко-Далеко не сыщется ни одной ивы, не говоря уже о ее листьях; да и спрос на подобные поделки невелик.

Обычно кузнецы-отшельники пускали в ход свои молоты и щипцы, чтобы изготавливать всяческие полезные предметы – кастрюли, чайники, боевые когти и прочее вооружение. Это умение прославило отца Гвиннет, Гвиндора, погибшего от полученных в сражении ран: он был лучшим специалистом по боевым когтям двойного действия.

Но даже оружие больше почти никому не нужно – с того времени как кончилась Война Углей.

Гвиннет же отличалась более художественным складом ума и многому научилась у тетушки – не у настоящей тети, конечно, а у Сноуи, полярной совы. Когда-то давно та отказалась использовать свой талант в военных целях и посвятила себя искусству. Впрочем, парочка боевых когтей ей бы не помешала – может, тогда Сноуи не стала бы легкой жертвой самой Ниры, коварной предводительницы Чистых.

Тетушкина кузница в развалинах садовой стены сохранилась, но Гвиннет не решилась занять ее. Там сипухе постоянно казалось, будто каждый раз, как она берет в когти клещи, из-за спины за ее работой по-прежнему наблюдает покойная тетушка, белая сова.

Кузнецы-отшельники славились уединенным образом жизни, им нравилось держаться подальше от остальных сов. Время от времени они прилетали к Кольцу Священных Вулканов и обменивали свои изделия на уголь. Порой отшельники устраивали временные кузницы прямо на пожарище уничтоженного случайным огнем леса, но чаще всего они селились в отдаленных, заброшенных местах. И очень немногие из кузнецов находили себе пару и заводили детей. Неудивительно поэтому, что Гвиннет не знала своей матери; но ее отец поддерживал хорошие отношения со Сноуи и, улетая по делам, оставлял дочь на попечение полярной совы.

Гвиннет любила и отца, и тетушку, хотя каждого по-разному. Когда Гвиндор беспокоился, что дочь «совсем повернулась на этом искусстве», он брал ее с собой в Далеко-Далеко. За годы, проведенные там, Гвиндор сдружился с волками, многое узнал об их привычках и, что самое главное, научился легко понимать волчью речь и вой. Он нередко замечал, что слух Гвиннет еще более чуток, и однажды решил передать ей все, что знал сам.

Дочь оказалась невероятно способной ученицей: она легко различала мельчайшие интонации скрилина – солиста волчьего хора, главного «завывателя». Значение воя сильно зависело от ситуации, и Гвиндор улавливал только общий смысл, Гвиннет же удавалось расшифровать гораздо больше. Так она научилась подстраивать свой слух под текучую песнь волков.

Вот и теперь, едва принявшись за металлический листик в третий раз, Гвиннет услышала вдали немного жуткое, но прекрасное завывание. Сова тут же отложила клещи на каменную стойку.

Вой глухим звуком отдавался прямо в ее желудке. Эта песня рассказывала о горе, огромном, ужасном горе, с которым тем не менее нужно смириться. Исполнявшего ее скрилина Гвиннет никогда не слышала – она была в этом уверена.

Сипуха потушила огонь в горне и расставила инструменты по местам. Она едва сдерживалась, чтобы не побросать все в кучу, – настолько ей не терпелось обнаружить таинственного завывателя. Но такое поведение недостойно настоящего кузнеца. Отец учил ее, что самое главное в их ремесле – это инструменты: если они плохи, то даже самый искусный мастер не сможет сделать ничего стоящего; если же инструменты заржавеют, то ржавчина затронет и самого кузнеца. Тогда он будет уже не кузнец, а скарт: у сов это бранное слово имело много значений, и, в частности, так назывались грубые кузнечные поделки.

Впрочем, много времени уборка не заняла. Вскоре Гвиннет, взобравшись на каменную подставку, расправляла крылья навстречу горячему воздуху, поднимавшемуся от тлевших в горне угольков, – теплый восходящий поток совсем не помешает в такие прохладные осенние ночи.

Несколько мгновений спустя она уже парила над верхушками деревьев, сделав несколько поворотов и взяв курс на вторую звезду Золотых Когтей. Здесь вой стал слышнее, он струился в ночи и казался филигранным украшением ветра. Пролетев несколько километров, Гвиннет наконец заметила на освещенной луной поляне молодого волка. Она опустилась на ветку высокой сосны и прислушалась.

Все слова его песни были понятны, но что-то в них сову смущало. Сквозь хвойные иголки Гвиннет разглядела рядом со скрилином большой череп медведя-гризли: судя по всему, гибель именно этого животного с такой печалью оплакивал волк. И что же тогда означает «Все мы части одного»?..

Она обратилась в слух, а певец между тем приступил ко второму гвалиду:

Кормилицы, Кормилицы!Идете ли вы по небу вдвоем,Поднимаетесь ли к звездным пещерам,Ожидаете ли моей смерти?Куда повернет мой дух,Когда земной путь оставлю?Волк я или медведь?Куда мне идти – неведомо…

Закончив пение, волк принялся тереться мордой и шеей о землю рядом с черепом гризли. Подобные повадки были знакомы Гвиннет – так волки пахучими метками обозначали свою территорию. Но, судя по тону и смыслу песни, этот вовсе не собирался охотиться. Теперь волк словно катался по траве рядом со скелетом, стараясь держаться как можно ближе к костям. Может, он обнаружил какой-то посторонний запах и старается его перебить?