365 рассказов на 2007 год - Александр Образцов

– Ну что? – сказал Гусев. – Будем продолжать?

– Хватит! Хорош! Завязывай! – закричал гражданин, подскакивая на серых от пепла босых ногах, как будто очутился в вольере у змей. – Дурак! Я же переплачивал! Ты её накажи!

– Её? – Гусев усмехнулся.

Продавщица побледнела, и начала судорожно стаскивать золотое кольцо.

Но Гусев уже взял себя в руки.

– Надо жить честно, не обманывать окружающих, – сказал он поучительным тоном. – А то – как же это получается? Я буду жить честно, не искать в жизни левых путей, и мне за это – шиш с маслом? И меня за эту мою честность ещё и презирать будут? Нет, дорогие мои. Так не годится. Смотрите у меня!

Гусев повернулся и направился к выходу. И никто не решился его остановить.

5 марта

Случай на балконе

Однажды Гусев стоял на балконе и любовался пейзажем. Вдали синел, зеленел лес. Конечно, лес был вдали, а на переднем плане стояли дома различных серий. Но Гусеву хватало и этого далёкого леса, чтобы чувствовать глубокое удовольствие. Он стоял, облокотившись о железные перила, и ничего не замечал вокруг. Вспоминал о том, как тянуло его в детстве за горизонт. Был рад тому, что по-прежнему туда потягивает.

Когда на сгорбленную спину Гусева что-то попало, он только плечами повёл. Ну штукатурки кусочек, что ещё? Жук какой-нибудь спланировал в вечернем воздухе июля. Но когда в этом воздухе потянуло дымком, Гусев резко выпрямился и попытался руками что-то загасить у себя на спине. Это было, видимо, так смешно со стороны, что сверху по диагонали действительно раздался хохот.

Гусев сбросил с себя рубашку, обнаружил там, сзади, дымящуюся дыру, и ещё раньше, естественно, заметил упавший на балкон окурок сигареты с фильтром. Эти сигареты, как известно, долго не гаснут. А бросили его именно с того балкона, где сейчас хохотали.

Гусев чуть не заплакал от огорчения. Рубашка была из чистого хлопка, в ней так хорошо было пройтись летом! И куплена была не очень давно в универмаге, где часто стали продавать хорошие вещи.

А на балконе сверху стояли уже в три ряда, выглядывая из-за плеч. Очень хотелось посмотреть и бесплатно посмеяться. А что было смешного в том, что Гусев лишился хорошей рубашки и обжёг спину? Ничего. Хотя, конечно, Гусев мог находить здесь какой-то чёрный юмор.

Когда над человеком внизу ещё и потешаются наверху, это всегда очень обидно. Тем более, когда потешается пьяная компания, которая иначе развеселиться не может. Что оставалось делать Гусеву? Он только укоризненно глянул на эту компанию.

Хохот мгновенно смолк. А Гусев ушёл с балкона.

Через десять минут его отвлёк от разговора с женой по поводу рубашки звонок в дверь.

На площадке стояли люди, так недавно хохотавшие. Сейчас они, человек десять обоего пола, все как один рыдали. Одна женщина стояла на коленях, один мужчина сидел в углу, остальные от нестерпимого раскаяния раскачивались, как китайские болванчики.

Сердце у Гусева было очень отходчивое. Иначе он сразу не простил бы этих людей. Но вот деньги на новую рубашку взять наотрез отказался, мотивируя это тем, что в таком случае чистота раскаяния замутится.

6 марта

Смысл жизни

А надо сказать, что Гусев крайне редко пользовался своим даром. Вернее, он не знал, когда этот дар проявится. Сколько раз, бывало, на работе начальник отдела несправедливо к нему придирался. И ничего. С каким бы негодованием и сознанием собственной правоты ни смотрел Гусев на начальника, на того это не действовало.

Или, например, с женщинами. Да хотя бы и с женой, далеко ходить не надо. Снизойдёт вдруг на Гусева тёплое, благодарное чувство к ней, летит домой как на крыльях, а она ему: снова ты поздно! где был?

А где мог быть Гусев? Он, конечно же, бродил по улицам и пытался улучшать людей.

Видит, в очереди ругаются, – он встанет и смотрит. Ругань не прекращается. Он вздохнёт и дальше идёт.

Однако явная несправедливость, как известно, совершается в стенах домов. Поэтому он выбирал один квартал, и каждый дом своим взглядом, как излучателем, пытался привести в доброе, честное состояние. Что из этого получалось – трудно сказать. Однако Гусев не отчаивался, потому что некоторые достижения всё же были.

Однажды в августе он облучал таким образом точечный шестнадцатиэтажный дом на окраине (город он разбил на кварталы и начал с запада, с ветреной стороны) и хотел уже переходить к следующему, четырнадцатиэтажному, как вдруг послышалось пение. Вначале запели на первых этажах, без балконов, а потом вдруг высыпали на лоджии, на балконы и грянули что-то совершенно невообразимое. У Гусева даже слёзы на глазах появились.

Конечно, если бы не такие вот явные успехи, можно было бы отчаяться. На Гусева иногда находило. Проснётся утром и чувствует необъяснимую вражду к окружающим. Не улучшается жизнь, кажется ему, а делается несправедливей, злее. И появляется ответное злобное чувство. Согнал бы всех на громадную площадь и заставил мучиться.

В такие дни он закрывался на задвижку, лежал на кровати и мрачно смотрел в стенку.

И снова на следующий день начальник отдела упрекал его за прогул. И снова Гусев писал объяснительную. Не мог же он, в конце концов, написать, что не мог выйти утром из дома, потому что боялся причинить вред человечеству? Поэтому писал о депрессии, об угнетённом состоянии. Такие объяснительные начальник складывал в своём кабинете в ему одному известное место, но хода делу не давал. Видимо, взгляд Гусева всё же и на него действовал.

Ещё Гусев чувствовал иногда скуку. Это было хуже, значительно хуже, чем злость. Как и всякий человек, он представлял в такие дни тщету своей маленькой жизни, не видел в ней ни событий, ни смысла, а так: сплю, ем, работаю, старею – а для чего? И ни достижения в космосе, ни произведения искусства ответа не давали.

Можно было вновь окунуться в ежедневную суету и забыть о смысле жизни. Это просто. Достаточно выйти и встать к пивному ларьку, воспитывая в людях элементарное воздержание. А потом постепенно разогнать себя, наполниться целью.

Но Гусев так не мог. Видимо, поэтому он и обладал своим даром. И потому скучал до исступления.

Кажется – всё, больше ни дышать, ни жить не обязательно. Сплошная мгла кругом, необъятная пустота и в ней крошечная пылинка – Гусев.

И всякий раз он выкарабкивался. Появлялось пристальное внимание к обоям, паркету, к верхушке липы, качающейся за окном. Это было необъяснимо. Как будто его сжимали до хруста в позвонках и в самый последний момент отпускали для того, чтобы он в очередной раз рождался. Чтобы ещё сильнее сросся с небом, деревьями, семьёй.

И продолжал улучшать людей.

7 марта

Скандинавиум

Маленький узбек Рахматуллаев и золотисто-голубой закат между Майори и Дубулты на плотном октябрьском пляже Рижского взморья долго шли друг около друга. Потом маленький узбек пошёл в Дом творчества.

Грустный лег спать.

Закат зашагал в Европу, сильно озадаченный грустью Рахматуллаева.

Ходили по песку невозмутимые евреи, свирепые литовцы, прокуренные русские, колеблющиеся татары, но грустных узбеков пока не бывало. Желание бури в душе Рахматуллаева так подействовало на закат, что утром следующего дня стёкла в Доме творчества гнулись (Рахматуллаев пальцем это проверил), а чайки, отброшенные к соснам, тщетно пытались вернуться к беснующейся стихии.

Надвигался какой-то берег.

Рахматуллаев довольно тупо смотрел на шведское селенье.

Наконец, шведские валуны уткнулись в латышский песок, ветер начал утихать. Вместо моря остались некоторые озёра и протоки там, где очертания побережий не вписывались друг в друга.

Шведские иммиграционные власти окружили Латвию флажками, потому что именно от Латвии Швеция пострадала особенно сильно.

Финляндия приняла на себя удар Эстонии и Петербурга.

Польша проглотила наконец-то Литву и Восточную Пруссию, но сама оказалась в пасти Германии.

Даже Копенгаген каким-то непостижимым образом приземлился на пустырь севернее Беловежской пущи.

Озадаченное Европейское сообщество не могло понять, где тут свои, где чужие.

Наконец-то петербургские жители дорвались до магазинов Тампере. Наконец-то шведы перестали бояться опасности с востока, потому что Восточная Европа вся оказалась западнее их.

И т. д., и т. п.

Рахматуллаев летел в Ташкент весёлый-весёлый! Он хитро улыбался и уже не грустил.

Потому что грусть его была связана с мыслями о разобщённости человечества.

8 марта

Генчик

Тёща после больницы поселилась у них. По утрам она ходила на процедуры. Так было ближе.

– Генчик, – сказала она на третий вечер, – ты должен приходить домой раньше. Моя дочь не домработница.

– У нас было профсоюзное собрание.

Он ел суп с лапшой.

– У мужчин совершенно отсутствует фантазия, – голос тёщи из кресла перед телевизором распространялся по комнате какими-то причудливыми фигурами. – Мне не доставляет удовольствия выполнять роль тёщи, но до чего уныла эта ложь! Мой зять – не Дон-Жуан. Он мелкий служащий в крупном учреждении. За свою жизнь он ни разу не приходил с запахом чужих духов, со следами помады. Нет! Он пьёт пиво. Он пьёт пиво с сослуживцами после работы. Он стоит в очереди за ним и самоутверждается. Да! Они слушают разговоры работяг, сами при галстуках, затем сдувают пену, посматривая на всех свысока и – общаются. Они говорят о завотделом, обсасывают министерские новости…