365 рассказов на 2007 год - Александр Образцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было замечательно.
«Привет из Баку.
Салам, уважаемой девочка. Привет тебе от студента, которого живут солнечного края нашей родины, в городе Баку. Баку это красивее от красивых городов Кавказа. Омытам морем с трёх сторон. Всегда шумный, радостный, цветущий и великий.
Да, живёт в этом городе очень много люди, разных национальностей, разных характеров. И плохие и хорошие, и грамотные и неграмотные, и мужчины и женщины, и девочки и парни, и один из членов последних, который я назвал «парни» – это я. По нации я лезгин, студент, средний рост имею, без усов (иногда пускаю, иногда нет) характер у меня твёрдый, не люблю эгоистов, не терплю людей который ведёт себя как будто строгий, не могут шутит и смеяться. А я так думаю что всё можно, но надо знать каком месте и в каком круге, какой обстоятельстве как выступать. Это самый главный. Да я отошёл очень далеко.
Успехи в науке как у нас говорят идёт «бала-бала», значит средний. Люблю читать литературы, особенно детективы. Ходить кинотеатр, концерт и посещать то место где идёт разный развлекательный научный спор. Например «Ауксион», «КВН» и т. п. Очень хочу изучать русский язык, не так как я знаю, а так как требует грамматика. Будте любезны вы, эй незнакомая девочка, помогите мне в этом, буду благодарен всю жизнь. А если вы желаете изучать по Азербайджанскому, то в этом помогу я тебе. И это будет корнем, фундаментом нашей знакомства и дружбы. Поэтому я именно выбрал вас дорогая студентка из Филфака. И я думаю так, что девочка из Ленинграда должен быть очень вежлыв, красив и характером так, как ангел из райа.
Вот и всё. Для знакомства и столько писать нормально. Дальнейшей конечно будем знать друг друга глубже и всесторонней. Я думаю что скоро я получу ответ самый красивый девочка из Ленинграда.
Досвидание. Жду ответа.
Парен из баку Нариман.
15. XII.69 г.»
17 марта
Улица Смольного
Шестой автобус, видимо, до сих пор возит студентов ЛГУ на юрфак. В шестидесятые годы там было общежитие, где жили юристы и географы. Географы (геоморфологи, метеорологи, океанологи, картографы и прочие) по самой профессии пьяницы. Но пьяницы, предпочитающие гитару, костёр, штормовку, – полный набор любителей костровой песни. Юристы по самой профессии и по идее пить не должны. Но скажу вам честно, я никогда и нигде не встречал столь мрачного, глухого, беспробудного пьянства, как у будущих правоведов. Юристы пили в каких-то углах, без закуски, в стиле Глеба Успенского. Когда пьяный юрист выползал на гудящий табор географов, начинающих свой вечер непременным «Глобус крутится, вертится словно шар голубой!», то он вполне мог служить иллюстрацией работы Энгельса «Диалектика природы». Незаконнорожденные дети юристов, тем не менее, благополучно вырастали в домах Смольнинского района в радиусе двух километров от общежития, иногда попадая даже на Правый берег Невы. А географы в своём весёлом и щедром празднике молодости предпочитали иные способы самовыражения. Однажды, например, студент четвёртого курса Саша О-о, призванный служить в войска со скрещёнными пушками, пригрохотал поздней ночью из Риги на артиллерийском тягаче. В парке, катая географинь, Саша повалил несколько вековых лип и умчался ранним утром для прохождения службы.
Вид коменданта общежития, прибывшего на свою службу и обнаружившего непорядок в примыкающем парке, я передать не берусь.
18 марта
Косая линия
На углу Косой линии и Большого проспекта Васильевского острова я читал на стенде «Советский спорт». Я начал делать это в 1961 году и читал его лет двадцать подряд, то зимой, то летом. Я читал о «Зените» и «Динамо», которое не так давно меняли на «Адмиралтейца», читал о лёгкой атлетике вплоть до самых мелких фамилий и результатов, читал о чемпионатах мира по конькам, затем настала очередь фигурного катания, биатлона, хоккея на траве (до шорт-трека или фристайла было ещё далековато). Возвратился в большой футбол Эдуард Стрельцов. Закончил играть Лев Бурчалкин, самый любимый футболист города последнего столетия.
Стенд висел на жёлтой оштукатуренной стене. Высокий трёхметровый забор отделял территорию завода «Электроаппарат». В выходящем на угол Большого проспекта цеху завода громадные окна были в доисторической пыли.
Читая, я поглядывал краем глаза на остановку, куда должен был подойти 10 троллейбус или 50 автобус. Если он подходил, я успевал добежать. Мне надо было на метро. Тогда ещё «Василеостровской» не было, и я ехал до «Невского проспекта».
Потом моя тётя Домникия Яковлевна Звягинцева умерла, и мне не к кому стало ездить на Косую линию.
Я не знаю, существует ли тот стенд. Мне почему-то кажется, что до сих пор там можно прочесть о Томасе Лейусе или Валерии Воронине. Что там постоянно дует ветер с Косой линии. Что у меня до стипендии четыре рубля. Что шестидесятые годы никогда не кончатся.
19 марта
Метро «Балтийская»
В 1977 году в августе слесарь Иван Жуков на третьей компрессорной отмечал юбилей – пятидесятилетие. Был спирт. А спирт, как известно, очень обманчив. В результате я вспоминаю себя уже в метро. Лучшее в мире советское метро оказалось очень скользким: мрамор под ногами превратился в лёд. Я скользил и падал, падал и скользил. Никогда в жизни я так не напивался. Хотя в университете мы пили чрезвычайно опасные смеси: у нас был обыденный ёрш перед танцами в комнате для занятий – маленькая и бутылка пива. Или две пол-литровые бутылки «Армянского крепкого» в 18 градусов (это были настоящие градусы) на человека 18 лет. Но почему же мраморный пол на станции «Балтийская» оказался таким скользким? Почему он, к примеру, не вздыбился, не рухнул, не взлетел? Это самая большая загадка того вечера. Были и помельче. Как я проник в метро? Как я сумел врезаться в угол колонны всё из того же загадочного мрамора и разрубить очки на две равные половины, не получив дополнительных царапин? Как я оказался в репейнике на месте нынешнего СКК за Парком Победы? Кто снял с меня куртку, но переложил из неё в карман брюк паспорт с одним рублём денег (пятнадцать остальных было экспроприировано)? Наконец, почему только в своей комнате я окончательно расслабился и упал навзничь затылком на паркет, разбудив грудного сына? Почему утром я был свеж и радостен?
Да, такие замечательные приключения даются человеку для того, чтобы было что вспомнить, чтобы он не считал жизнь совсем уж бессмысленным занятием.
20 марта
Пискарёвский проспект
Я, хотя человек и молодой, но уже достаточно вспыльчивый.
На теормехе преподаватель Курочкин, начиная в зачётке букву «о», спросил:
– Ну а в шахматы вы как, тоже сечёте?
И на мои слова, что я к ним отношусь как к кубику Рубика, то есть никак, он к букве «о» вместо букв «тл» добавил справа полумесяц и «ор». Получилось «хор». Естественно, вспыльчивость моя начала прогрессировать. Чуть что – как вспылю! Самого себя не узнаю в такие минуты.
Как известно, хорошо в летних сумерках или даже в темноте сидеть с полузнакомой девушкой на скамейке. Шепотки роятся, как тропы от сердца к сердцу. И знакомство бурно эволюционирует. И вот, представьте, в минуты, когда мир становится тесен и горяч, у твоего уха раздаются загадочные слова:
– Если это так – я не переживу!
Она отодвигается, вспыхивает луч карманного фонарика и в пропасти, образующейся между нами, возникают маленькие магнитные шахматы, а Майя начинает вполголоса рассуждать:
– Та-ак… а ведь действительно в ферзёвом гамбите у белых на е5 уже нет атаки! Ты представляешь?!.. Нет!!..
Даже в темноте громадные слёзы сверкают малыми галактиками. Я, конечно же, встаю и… вспыливаю… вспыляю… вспыхиваю, короче!..
Теперь она всё время проводит с гуманитарием. Они сидят на ступеньках у её парадного и режутся в шахматы. А я вбегаю в парадное и выбегаю! Вбегаю и выбегаю! И всё пытаюсь каблуком заехать в ненавистное поле е5! А для того чтобы показать, что все их шахматные знания абсолютно бесполезны, а также показать свою неукротимую вспыльчивость, я восклицаю иногда, хорошенько разогнавшись на лестнице:
– Шах! Ин! Шах!
21 марта
Седьмой автобус
Стоять у кассы в автобусе – это значит бесплатно, на общественных началах выполнять обязанности кондуктора. Поэтому я делаю так: быстро отрываю два билета, кручусь на сто восемьдесят градусов и оказываюсь лицом в другую сторону. Но на этот раз мне помешали исполнить обычный манёвр.
– А что это ты надорвал? – спросил один из сидящих у кассы. Он сидел, как часовщик, только лупы не хватало, в фетровой шляпе, зелёной, в пыльном пальто и с несбывшимися мечтами о персональной пенсии. – Ты же три цифры надорвал у следующего билета!
И торжествующе показывает жёлтым своим древнеегипетским пальцем на билет. Я молча смотрю на него, пытаясь уловить на дохристианском лице какие-то заглохшие ростки. Нет, ничего нет, кроме ненависти и торжества.
