Слезовыжималка - Дэниел Хейз

— Фотоаппарат без пленки, — повторил я. — А в чем смысл?

— Мне всего-то было лет пять. Может, шесть. Я тогда об этом не задумывалась. Просто делала воображаемые снимки. А ты, Эван, стреляешь в воображаемых людей?

— Постоянно.

— Просто волнуюсь, — сказал я.

— По какому поводу?

— Не знаю… Из-за мотивов?

— Можно вопрос? — Боб пододвинулся ближе и оперся плечом о заграждение; сетка слегка прогнулась.

Если честно, я немного испугался, так близко мы оказались. Одновременно я ощутил некоторую гордость: бетон прочно держал проволочную сетку.

— Давай! — разрешил я.

У меня из головы не шла Промис, ее мотивы, наша близость, которая превратилась в минное поле горячих страстей и желаний.

— Когда ты впервые встретил Промис в библиотеке…

— Я разве сказал, как ее зовут?

— Ровно минуту назад, — кивнул Боб.

— Я уже начинаю забывать, что я говорил, а что нет.

— Когда вы впервые встретились, тебе приходило в голову ею воспользоваться? Ну, знаешь, форсировать события.

— Какие события? — Я сунул руки в карманы, а носки моих ботинок касались заграждения.

— Я просто спросил. Тебе приходило в голову взять ее силой или…

— Зачем? Это игра такая, да?

— Ладно, я ошибся, — признал Боб. Он шагнул назад и поднял руки, скрестив запястья. — Ошибся.

— Изнасиловать? — спросил я.

— Не совсем изнасиловать…

— Ты считаешь, я способен…

— Эван, извини, конечно, но форсировать события — вполне в твоем стиле. Возьмем хоть наш маленький пример.

— Я тебя не насиловал.

— Я и не говорю, что насиловал. Просто волнуюсь за девушку.

— Мне нравится эта девушка, — отчеканил я.

— Ясно. Чего же ты ждешь? Сколько ей лет?

— Двадцать пять.

— Вполне взрослая, — резюмировал Боб. — Пригласи ее выпить.

— Сюда?

— Почему бы и нет?

— Вчера… — проговорила по телефону Промис. — Знаешь, что я вчера сделала?

— Нет.

— Я попыталась представить себе, как это — быть тобой.

— Зачем?

— Над романом работаю.

— Над тем, который мне не хочешь показывать? — уточнил я. — Про меня и женщину в летах?

— Да.

— Как ее зовут?

— Не твое дело, — отрезала Промис. — Я решила, что мне надо сосредоточиться. На тебе. Не в смысле, какой ты в реальной жизни. В смысле воображения. Я попыталась представить себе тебя. Каково это — быть тобой.

— И каково? — спросил я. — Каково это — быть мной? Что я делал? Что говорил?

— Знаешь, я в некоторых вопросах суеверна. Могу сказать вот что: я писала целых два часа, и твой образ определенно обрел объем.

— У меня появилось имя?

— Нет. Зато у тебя рыжие волосы.

— Почему?

— Почему? Эван, ты же писатель. Сам должен знать почему.

— Дай угадаю.

— Рыжие — потому что рыжие.

Ничего не скажешь. Нокаут.

Я улыбнулся и провел рукой по волосам, пытаясь представить себе, что они действительно рыжие. И кожа покрыта веснушками.

— Неужели это так оскорбительно? — удивилась Промис. — Ну, волосы рыжие, и что? Я тебя так вижу, Эван.

— А еще что?

— Секрет, — ответила девушка. — У тебя тоже секретов хватает.

— Пустая болтовня.

— Нет, — возразил Боб, — я серьезно. Слушай, если ты разберешься с этим похищением…

— Здесь просто наброски, — сопротивлялся я. — Незаконченная вещь.

— Понимаю, Эван. Я все время читаю наброски, забыл? Я научился читать между строк, видеть окончательный вариант книги. По крайней мере тридцать один месяц назад я это умел.

— И что же делает мою книгу хорошей? — осведомился я.

— Меня особенно впечатлило то, как ты выстраиваешь отношения между редактором и писателем — неудачником.

— Спасибо.

— Классные описания подвала.

— За реальность сойдет?

— Да, — кивнул Боб. — Определенно. Единственное, не уверен, но, по-моему, про телевизор писать больше не стоит. Кстати, почему бы не назвать рассказчика настоящим именем?

Какое-то время мы с Бобом смотрели друг на друга через сетку. Молчание не прерывалось ни единым звуком. Мне захотелось сказать: «Спасибо». Захотелось сказать, что я ему верю, что для меня его слова очень много значат. Но это ведь прозвучало бы неискренне, правда?

— Только одно замечание, — продолжил Партноу, подняв указательный палец. — Ллойд у тебя вышел слишком схематичный. Ты рисовал его со стереотипов. Знаю, тебе не понравится то, что я сейчас скажу. Однако твоему роману не хватает важной составляющей. Нужна любовная интрига.

— С Бобом?

— С рассказчиком!

— Я об этом думал.

— Да, и еще… Конечно, не стоило бы говорить… — Боб осекся и откашлялся.

— Знаешь, что сказала бы мама?

Мы стояли у меня в прихожей. Крошечное помещение служило исключительно для обогрева, который шел через отверстие в полу. Из-за приезда матери Промис небывало много о ней говорила.

— Вы меня, конечно, простите, — заговорила девушка тоненьким голоском, который скорее подошел бы девочке, а не взрослой женщине, — но, с позволения спросить, где же мебель?

Я оглядел гостиную и понял, что, с точки зрения нормальной матери, я, пожалуй, переборщил с минимализмом. Я руководствовался скорее экономностью, чем вкусом. Кресло, столик, много свободного места — особенно напротив камина. Из практических соображений большую часть денег я потратил на обустройство подвала. Наверху сохранилась мебель моего детства и то, что купил еще во времена учебы в колледже.

— Твоя мама права, — согласился я. — Совершенно права.

Промис нахмурилась и покачала головой. Она словно бы говорила: мы сообщники, заговорщики простого интерьера. Ее мать смотрела на нас из-за окна: печальная старая псина прижалась носом к стеклу.

Плохо оказалось то, что, несмотря на взгляды родителей и вопросы эстетики, по-настоящему расположиться в гостиной мы не смогли. Мы перешли на кухню и уселись к столу, который я купил на распродаже через пару дней после того, как переехал в Сэндхерст. Странно было сидеть тут с девушкой. Я много раз представлял себе, как Боб свободно разгуливает по дому, ест кукурузные хлопья и читает утреннюю газету.

— Хочу открыть тебе тайну, — лениво проговорила Промис.

Она вертела в руках солонку и перечницу из хрусталя, доставшиеся от бабушки маме, а потом от нее мне. Эти приборы совершенно выбивались из стиля.

— Тайну?

— Скоро приедет моя мама.

— Ты уже…

— И нет ни одной причины, по которой вам стоило бы знакомиться. — Промис покачала головой. — Не хочу на тебя давить. Не сомневаюсь, у тебя и без того дел хватает.

— Типа?

— Понимаешь, — продолжала девушка, — я хочу понаблюдать за вами в одном пространстве.

— Понаблюдать за мной?

— Да не за тобой. За вами вдвоем. Вместе. Я ведь пишу о тебе и о маме. О вас двоих.

— О нас двоих?

— Ты смущаешься? Если все-таки смущаешься…

— И что мне делать, когда я познакомлюсь с твоей матерью?

— Да что хочешь. Не стоило мне об этом говорить, просто я подумала, что должна. Должна…

— Раскрыть тему, — подсказал я. — Поговорить как писатель с писателем.

— А может, мне хотелось с тобой поговорить. — Она поставила солонку с перечницей на место. — Эван, знаю, мы только что присели, но мне так не терпится… посмотреть остальной дом. Покажешь?

Мы снова встали.

— Да, и еще… Конечно, не стоило бы говорить… — Боб осекся и откашлялся.

Я выжидательно смотрел на человека по ту сторону сетки. Я ждал, а он все молчал. Что я думал услышать? О чем ему не стоит говорить? Я надеялся, что это касается нас, меня и Боба; может, он станет говорить о чем-то хорошем, что проистекает из наших доверительных отношений. Чем не новая часть истории?

— Похищение, — начал Боб. — Обнародование моего освобождения, а также обнародование твоего имени — имени похитителя — тебе совсем не повредят.

— Не повредят?

— С другой книгой, — продолжал Партноу, кинув беглый взгляд на рукопись, которую он сжимал в руках, — пришлось бы несладко, но тут настоящая сенсация. Я серьезно! А если учесть неизбежное внимание средств массовой информации, небольшой скандал твоей литературной карьере только поможет. Я бы сказал, очень даже поможет. Достойное начало!

— Так что ты…

— Просто конфетка для любой рекламы, — не унимался он.

— Ты о чем, Боб?

— Вероятно, это не слишком выгодно характеризует наш культурный уровень…

— Ты опубликуешь мою книгу?

Боб посмотрел на меня и улыбнулся. Я заставил себя сдержаться и не выдать, с какой болью я ловлю каждое его слово. Я не знал, что он скажет. А потом понял. Я улыбнулся и приготовился высказать ему все, что думаю: я далеко не так глуп, как он считает.

— Эван, представь себе: редактор публикует писателя, который его похитил. Так не пойдет. К тому же редактор порядком разозлился.