Огонь в затемненном городе - Эно Рауд

От мамы и я научился всем грибным премудростям, которыми теперь делюсь с Олевом, когда мы ходим в лес. У нас с ним есть большое преимущество перед многими другими людьми, которые ходят по грибы, — мы знаем гораздо больше съедобных грибов.

Приведу два примера. Я сам видел, как люди, собирающие грибы, проходят мимо большого гриба, который в научной литературе называется гриб с зонтиком. Они словно не замечают его. Иной раз даже поддевают его ногой. А ведь этот гриб прекрасен: он вкусен, как куриное мясо, как камбала, как шницель. И вкусных опят тоже никто, кроме нас, тут в лесу не собирает. «Опенки!» — говорят люди с пренебрежением и проходят мимо. А ведь с одного пенька можно иной раз набрать грибов полное лукошко.

Однажды утром в воскресенье мы с Олевом бродили по лесу.

Вскоре я потерял своего друга из виду. Я шел своим путем и думал свои думы. Сначала я думал о грибах, потом о Линде. Затем об отце и войне. И в то же время, конечно, шарил глазами по земле, пробирался сквозь кустарник, брел по колено в папоротниках… И вдруг заметил под одной густой елью, ветки которой нависали низко над землей, красноармейскую полевую сумку.

Полевая сумка сильно отсырела. Я открыл ее скорее машинально, чем в надежде что-нибудь найти там. И тем большим было мое изумление, когда ко мне в руки первым делом попал «Эстонско-русский словарь». Обложка его покоробилась. Странички свернулись и пожелтели. Но все-таки это был «Эстонско-русский словарь». Из другого отделения я вытащил топографическую карту. И тут же обнаружился заклеенный почтовый конверт. Адрес, написанный карандашом, мне удалось кое-как разобрать. Наш город. Терновая улица. Дом номер пять. Квартира три. Ю. Кярвет.

Кярвет? С Терновой улицы!

Сунув пальцы в рот, я свистнул. Два коротких свистка и один длинный. Это был наш условный сигнал на случай, если одному из нас попадется хорошее грибное место.

Олев свистнул в ответ. Вскоре он был около меня:

— Ну что, боровики?

— Нет, боровиков нету, зато смотри, что я нашел.

Я показал ему полевую сумку, словарь и карту. Затем протянул ему письмо.

— Странно, — пробормотал он. — Адрес сходится. Это же те самые Кярвет, которых мы предостерегли от Велиранда.

— И сумка командирская.

— Похоже, что так.

— Эти вещи надо отнести туда… на Терновую улицу.

— Я тоже так думаю.

Полевая сумка как раз поместилась ко мне в корзинку. Мы спрятали ее на дно, под грибы. Но так как грибов было маловато, сломали несколько красивых веток рябины и положили их сверху.

— Действительно, забавно, — сказал Олев, — что именно мы должны были найти эту полевую сумку! И с тех пор ведь прошло больше года…

— С каких пор?

— Ну с тех, как сумка осталась тут.

Правда. Как быстро летит время! Уже второй год топчут сапоги немецких солдат нашу землю.

Час спустя мы были на Терновой улице.

Знакомый дом. Знакомый подъезд. Дверь в подвал приоткрыта, как и в тот раз, когда мы тут выслеживали Велиранда.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Олев постучал.

За дверью послышались шаги, и дверь отворилась. Мы с Олевом онемели от неожиданности — перед нами стояла Мээли. Мээли Лиивик из нашего класса. А она-то что тут делает?

Я знал, что Мээли с родителями живет в деревне. До войны она каждый день приезжала в школу на автобусе. Но с началом оккупации автобусы перестали ходить, и на время учебы Мээли переселилась куда-то в город. Так вот где она теперь живет!

— Здравствуйте, — сказала Мээли после недолгого молчания.

От изумления я не мог проронить ни слова. Но Олев взял из корзинки ветку рябины и протянул Мээли.

— Мы ходили в лес по грибы, — объяснил он.

Щеки Мээли покраснели, как гроздья рябины, которые она смущенно рассматривала.

— Заходите!

Мы вошли в квартиру.

Я чувствовал себя виноватым перед Мээли. Она, видимо, думала, что мы пришли только ради того, чтобы передать ей эту ветку рябины. А мы вовсе не затем пришли и даже не знали, что можем встретить тут Мээли.

Мы прошли в комнату и сели. Никто из нас не знал, о чем говорить. Из неловкого положения выручила нас средних лет женщина с добрым лицом, неожиданно вошедшая в комнату.

— Это мои одноклассники, — сказала Мээли.

Согласно этикету, мы встали и поклонились. Оказалось, что это Мээлина тетя. Началась обычная беседа, и мы почувствовали облегчение после недавнего конфузного молчания. Разговор пошел о том, что на паек почти невозможно прожить. Все считали, что в деревне сейчас жить легче. Потом Мээлина тетя перевела разговор на школьные темы.

Она поинтересовалась, как мы сдали вступительные экзамены в гимназию. (У Мээли были все пятерки.) Она еще хотела знать, какие отношения между мальчиками и девочками в нашем классе.

Так мы болтали довольно долго, пока я наконец не решился задать главный вопрос:

— Извините, а в этой квартире живет какая… какая-нибудь госпожа Кярвет?

— Я и есть Кярвет, — сказала Мээлина тетя с легким изумлением.

— А ваш муж в России? — спросил я, так как хотел быть полностью уверенным, что письмо адресовано именно ей.

— Почему вы так думаете?

Да, почему я так подумал? Что ей ответить? Ведь письмо, обнаруженное нами в лесу, мог написать любой родственник, или друг, или просто знакомый. Не мог же я начать объяснять, что Велиранд особенно интересовался именно теми семьями, у которых кто-нибудь находился в России или в Красной Армии.

Олев вышел в переднюю и вернулся с полевой сумкой.

— Мы нашли это в лесу, — сказал он.

Госпожа Кярвет взяла полевую сумку, внимательно осмотрела ее и нашла письмо.

Тогда она встала, отошла к окну и принялась читать. Она читала очень долго. Но, может быть, прочитав, она просто так стояла у окна. Стояла спиной к нам и о чем-то думала.

Наконец она повернулась к нам.

— Сейчас я узнала, что восьмого августа прошлого года мой муж еще был жив. Больше я ничего о нем не знаю.

В комнате возникло серьезное и даже чуть подавленное настроение. Нетрудно было догадаться, что сейчас мы здесь лишние.

— Нам пора, — сказал Олев.

Нас не удерживали.

Мээли проводила нас до двери. С ее лица исчезло радостное оживление. Она даже не пригласила нас зайти как-нибудь еще в другой раз. Наверно, она думала сейчас только с своем дяде.

Мы очень хорошо понимали ее.

ГИМНАЗИЯ

И в эту осень школы тоже не смогли начать работать вовремя. Учебный год начался лишь первого октября. Но вместе с ним начался новый этап в моей жизни: я теперь не просто школьник, который кидается камнями или играет в индейцев. Теперь я гимназист, почти что взрослый человек.

В гимназии все иначе, чем в начальной школе. Школьное здание то же самое, но школьная жизнь совсем другая. Учителя теперь говорят нам «вы». Только классная руководительница Паэмурд с нами на «ты». Мы так специально договорились с нею, потому что обращение на «ты» как-то более привычно и удобно, к тому же учительница Паэмурд симпатичная женщина.

Состав класса у нас пестрый. Многие раньше учились в первой начальной школе. Часть ребят приехала из деревни Из нашего старого класса осталось только семь учеников: кроме меня и Олева, еще Гуйдо, Атс, Линда, Мээли и Мадис Салувээр. Хельдур тоже выдержал экзамены, но где он теперь— неизвестно. То, что Мадис Салувээр попал в гимназию, оказалось большой неожиданностью. В начальной школе он числился среди двоечников. Однажды преподаватель естествознания даже поставил ему двойку с двумя минусами да еще сказал, что это как бы ради поощрения, потому что на самом деле следовало поставить единицу. Но теперь Салувээр тоже гимназист и, как ни странно, до сих пор не получил ни одной двойки. А преподаватель физкультуры даже утверждает, что когда-нибудь Мадис обязательно станет членом сборной команды школы по волейболу, а может быть, даже капитаном.

Атс и Гуйдо сидят на одной парте, так же как и мы с Олевом. И Линда с Мээли сидят тоже вместе, а соседом Салувээра стал какой-то парнишка из первой начальной школы.

В начальной школе мы были полны важности, ходили как хозяева и смотрели на младших благожелательно, но все же с превосходством. Теперь мы сами оказались в их положении, боязливо держимся у стен, когда на переменах абитуриенты прогуливаются мимо нас. Они страшно важные, ходят под ручки, парни и девушки вперемежку. Держать друг друга под руку — это для них совершенно естественное и обычное дело. Если услышишь обрывки разговоров, которые они ведут между собой, непременно обратишь внимание на какое-нибудь сложное иностранное слово, вроде «дегенерирующий», «абстракция», «толерантность»… У меня тоже есть «Ученический словарь иностранных слов», и кое-что я уже оттуда запомнил, например, слово «деспот», которое с удовольствием употребляю, говоря о Гитлере. И все же речь абитуриентов иногда бывает мне непонятной.