Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

— Значит, вы идете в Россию?

— Точнее, в Германию. Но если вы, барон, проболтаетесь, дуэль вам уже не понадобится.

— В Германию? — удивился фон Тирбах. — Через всю Россию?!

— Надеюсь, вы понимаете, что это тайна, за разглашение которой в армейской контрразведке язык отрывают вместе с ушами?

— Но вы действительно полагаете, что Виктор может дойти с вами до границ рейха? — уже не обращал барон никакого внимания на предостережение ротмистра.

— И даже до благословенной Богом Померании, из которой, насколько мне теперь известно, происходит весь род Тирбахов. — Только сейчас Курбатов понял, что упоминание о походе к границам рейха сработало как нельзя лучше. У барона взыграла германская кровь.

— Но это несколько меняет дело. Если, рискуя жизнью, Виктор рвется к границам рейха, значит, он и в самом деле осознает себя германцем.

— И дворянином. А главное, дойдя до Германии, он позаботится о том, чтобы вам было куда перебраться, когда окончательно убедитесь, что Азия вам уже осточертела, — более чем вежливо убеждал барона Курбатов, понимая, что на дуэль тщедушный, подслеповатый барон все равно не согласится. — Признав Виктора, вы сразу же приобретете сына, рожденного, кстати, германкой, вашей бывшей гувернанткой, и своего наследника в рейхе. А разве для вас не важно, что с появлением в Берлине подпоручика фон Тирбаха там узнают, что вы, барон фон Тирбах, все еще (остаетесь преданным сыном Великой Германии?

— Мудро-мудро. Но почему вы так хлопочете о Викторе? Мало ли в армии Семенова дворян-офицеров, способных заменить его?!

— Не хлопочу, а настаиваю.

— Тогда потрудитесь объяснить.

— Вы знаете, где обучался ваш сын?

— Вы хотели сказать, где обучался Виктор Майнц. Догадываюсь.

— Так вот, курс наук мы проходили вместе. Во время тренировок он был моим постоянным партнером. Ну и конечно же рассказал историю своей жизни. Сначала я не придал ей никакого значения, но ситуация, как видите, изменилась, и судьба вашего внебрачного чада приобрела в моих глазах важный смысл. Остальное вам уже известно.

Долгих пять минут барон упорно молчал, шевеля губами и о чем-то бурно споря с самим собой. Курбатов старался не вмешиваться в душевную борьбу двух Тирбахов — отца и заносчивого, жадного барона, не желавшего согласиться, что единственный сын его происходит от полунемки-полулатышки, да к тому же бывшей горничной.

— …К тому же мать его тоже почти немка, не правда ли? — решился наконец фон Тирбах.

— Направляясь к вам, барон, я исходил именно из этого. Судя по словам Виктора, его мать — прибалтийская германка, с латышско-германскими корнями.

— Хорошо, уговорите Виктора явиться ко мне. Однажды мы случайно встретились, и я пытался поговорить с ним, однако разговора не получилось. Кстати, тогда он и сам не очень-то настаивал на признании его сыном.

— Его гордость — еще одно свидетельство принадлежности к роду Тирбахов. Порода, знаете ли, родовые традиции…

— Словом, уговорите его.

— Считайте, что я уже сделал это: Виктор стоит у подъезда, ждет вашего приглашения.

Юридические формальности заняли времени меньше, чем можно было предполагать. Главным образом потому, что Курбатов позвонил юристу и, представившись офицером контрразведки, настоятельно попросил ускорить эту нудную процедуру возвращения блудного сына. Ну а заключительный акт усыновления и наделения титулом, тоже по настоянию Курбатова, происходил в харбинском дворянском собрании. Предводитель местного дворянства огласил, что отныне Виктор фон Тирбах является «законом установленным сыном барона фон Тирбаха и перенимает его наследственный титул».

— Я до гробовой доски буду помнить все то, что вы для меня сделали, — клялся затем Виктор Курбатову в самый разгар вечера. — Никто и никогда, даже сам барон фон Тирбах, не сделал для меня больше, чем сделали вы, ротмистр. Да, теперь я такой же дворянин, как и вы, но у вас не будет слуги преданнее.

— Товарища по оружию, барон, товарища по оружию.

Обходя строй, Курбатов задержался возле фон Тирбаха даже чуть дольше, чем возле Реутова. Глаза Виктора и сейчас все еще излучали признательность. Об опасностях, которые подстерегают его во время рейда, он, казалось, совсем не думал. Все то, о чем он так долго и скрытно мечтал, — сбылось: он — офицер, причем сразу, минуя, прапорщика, получил чин подпоручика; а еще он — барон фон Тирбах, богатый наследник. Все остальное, что с ним происходило до сих пор и что может произойти через час-другой, никакого значения для него уже не имело.

— У вас еще есть возможность отказаться от участия в рейде, подпоручик фон Тирбах.

Остальные офицеры решили, что особое внимание к Тирбаху продиктовано возрастом этого самого молодого в группе маньчжурского стрелка. Просто никто из них не знал истинной цели их «великого похода», а то бы они истолковали обращение Курбатова совсем по-иному. А некоторые даже задались бы вопросом: почему в качестве спутника, причем одного-единственного, с которым Курбатов намеревался достичь Берлина, ротмистр избрал именно этого мальчишку?

— Простите, господин ротмистр, я искренне рад возможности участвовать в этом рейде, — щелкнул каблуками подпоручик.

— Ответ истинного офицера. Надеюсь, остальные господа офицеры тоже не желают оставлять этот строй? Маньчжурские стрелки, я прав?

— Так точно! — дружно откликнулась шеренга диверсантов.

— Тогда слушай меня! Там, за теми холмами, — русская, наша с вами, земля. И никакая граница, никакая пограничная стража не может помешать нам ступить на нее. Мы должны пронестись по ней, как тайфун. Чтобы везде, где мы прошли, народ понял: большевизму в России приходит конец. В то же время мы должны помнить, что там, за границей, — русский народ, поэтому без нужды ни стрелять, ни зверствовать, ни грабить. Конечно, война есть война, и мы с вами не ангелы…

— Это уж точно, — поддержал его подполковник Реутов, которому больше всех пришлось бродить тылами, причем не только русскими.

— … Но там, где есть возможность продемонстрировать свое великодушие, демонстрируйте его, помня о чести и достоинстве офицера.

— Постараюсь, господин ротмистр.

— И еще. Все, кто встал в этот строй маньчжурских стрелков, должны отдавать себе отчет в том, что мы с вами — смертники. Поэтому все страхи оставьте здесь, на Черном Холме; туда мы должны идти так, как идут в последнюю штыковую атаку: гордо, под полковыми знаменами, помня о том, что наш рейд неминуемо войдет в истории этой войны, этого народа, этой цивилизации.

14

— Выстрелы прозвучали в ту минуту, когда группа почти достигла перевала. До седловины оставалось всего метров двадцать, но их нужно было пройти по совершенно открытой местности, а уже рассвело.

У места, избранного Радчуком для перехода границы, ночью обнаружилась засада, и Курбатов вынужден был вести группу по запасной тропе, пробираясь под колючей проволокой, рискуя подорваться на минах. Однако иного решения не было. Ротмистр не мог допустить, чтобы шлейф погони тянулся за ним от самой границы.

Впрочем, им и так повезло, что проводник, который и в самом деле оказался прекрасным пластуном, сумел обнаружить засаду. Иначе большая часть группы могла бы навечно остаться еще на кордоне.

— Конецкий, — вполголоса подозвал к себе поручика Курбатов. Они отдыхали, сидя под стволами низкорослых, почти карликовых сосен, и Конецкий оказался к нему ближе всех.

— Слушаю, ротмистр, — перекатился тот по влажной каменистой осыпи.

— Спуститесь метров на двадцать вниз, к проходу между каменными столбами. Ровно на полчаса, позиция там первоклассная, обойти ее почти невозможно. Ждем вас у восточной окраины станицы Зельской. Судя по карте, там должны быть руины монастыря.

— Не хлопочите, ротмистр, вряд ли мне суждено дойти туда, — обиженно процедил поручик, наклоняясь к Курбатову. Он был явно недоволен, что выбор пал именно на него. Но он также прекрасно понимал, что на кого-то же этот выбор должен был пасть и что подобное замечание — единственная форма возмущения, которую может себе позволить.

— Еще недавно вы убеждали, что идете в мою группу как самоубийца, то есть человек, попрощавшийся с жизнью. Не отрицаете?

— Нет смысла.

— Что в таком случае, произошло?

— Сам не знаю, очевидно, почувствовал, что вернулся на родную землю, на которой только бы жить да жить.

— До чего же обманчивыми бывают порой наши чувства, — с легкой иронией констатировал Курбатов. Он имел на это право, поскольку при формировании группы не скрывал, что не верит в безразличие поручика к своей судьбе, к собственной смерти.

— Вам это трудно понять, ротмистр.

— Даже не пытаюсь, — сурово предупредил его Курбатов. — Если ситуация сложится не в вашу пользу, имитируйте прорыв на ту сторону. Словно бы группа пытается вернуться в Маньчжурию. Это приказ, который вы обязаны выполнить.