Третий апостол - Станислав Гагарин

— Значит, вы простились с Татьяной Маркерт и пошли в «Балтику»… Хорошо, Закс. А теперь расскажите мне о взаимоотношениях с Борисом Яновичем Маркер-том.

— Какие там отношения, начальник… Мы любили друг друга, как кошка собаку.

— Значит, вы признаете, что ваши отношения с Маркертом были натянутыми, неприязненными? Чем это было вызвано?

— Различием во взгляде на жизнь. Профессору казалось, что мое поведение бросает на него тень, его советов я не воспринимал как должное, вот он… Видите ли, когда я лишился родителей, Маркерт принял во мне, так сказать, участие. Привез из Каунаса в Западноморск и устроил в интернат, хотя, между нами мальчиками говоря, мог устроить у себя в доме, особняк у него слава Богу. Через год я закончил школу и поступил в мореходку. Маркерт тогда потребовал, чтоб по воскресеньям я ходил к нему обедать, по-родственному, так сказать. Но я предпочитал завалиться с парнями в веселую компашку с кадрами. А Маркерт дулся на меня, считал неблагодарным. Потом стал я плавать… По приходу из рейса, конечно, поддавал. Это Маркерту тоже было не по душе. Ведь дядя не пьет и не курит. А тут еще эта проклятая история с инвалютой… Маркерт бы предал меня анафеме, если б не считался завышенным безбожником. По выходу из колонии я завалился к нему на хату, хотел покаяться, попросить какой-нибудь поддержки. Ведь на выход в море надежд не было никаких, а кусать что-то надо. Ну и врезал перед этим малость, для храбрости… Только не рассчитал, что три с лишним года сидел на подсосе, разучился газ резать и, конечно, забалдел. Маркерт как увидел меня, так сразу почуял, что я косой в дупель… И, как вы понимаете, в роли блудного сына мне отказал. Принялся меня поносить, я завелся тоже, ответил ему по-флотски…

— И чем все кончилось? — спросил Казакис.

— Мужик он еще крепкий, дядя Бора Маркерт. Взял меня за шиворот и спустил с лестницы. На том и закончились наши родственные отношения.

— У вас не возникало желание каким-либо образом отомстить профессору Маркерту?

— Как не возникало?! Разумеется, я рвал и метал при одном воспоминании о той сцене. Тем более в гостиной тогда сидели и Татьяна, и тетя Магда… Мне перед ними было стыдно. И весьма…

— И как вы намеревались осуществить вашу месть?

Арнольд пожал плечами и вдруг подозрительно глянул на Казакиса.

— Постойте-ка! Вы куда клоните? Что-то мне не нравится такой поворот…

— А поворот получается неважный, Закс. Вы только что подтвердили факт неприязненных отношений с покойным Маркертом. Заявили, что хотели ему отомстить. Откровенность в этой части говорит в вашу пользу. Но почему вы скрываете то обстоятельство, что угрожали разделаться с профессором и происходило это в день его убийства?

— Угрожал? — воскликнул Закс. — Не было этого!

— Оглашаю показания Татьяны Маркерт: «Арнольд Закс потребовал отдать ему пригласительный билет. Билет я на его глазах разорвала на части. Тогда Арнольд Закс стал ругаться и заявил, что разделается с моим отцом». Вопрос: Что он сказал? В каких выражениях? «Кажется, Арнольд Закс выкрикнул: «Я разделаюсь с этим попом без рясы!» Я была взволнована тогда и других подробностей не помню». Что вы теперь на это скажете, Закс?

— А что мне сказать? Ну, вякнул ей что-нибудь в этом роде… Могло быть и такое. Эта Татьяна тоже хорошая штучка. Воображала несчастная! Корчит из себя… Ну я погорячился и ляпнул. Надеюсь, вы не сфантазировали, что это Арнольд Закс его пристукнул?

— Мы не фантазируем, Закс, а собираем факты и анализируем их. А факты свидетельствуют о том, что вы были оскорблены поступком дочери профессора, разорвавшей билет. До того вы подверглись оскорблению со стороны самого отца. Хмель и обида бросились вам в голову… Остальное можете домысливать сами.

Закс сидел бледный и растерянный. Но присутствия духа он не потерял. После этих слов Казакиса Арнольд пожал плечами, криво улыбнулся и сказал:

— Я, конечно, извиняюсь, но домысливать — это ваша обязанность. Мне известно кое-что о презумпции невиновности.

— Совершенно верно, Закс. Тут вы правы. Но и вам не вредно подумать над стечением всех обстоятельств. Значит, вы отправились всей компанией в ресторан «Балтика»?

— Не всей. Дима Рубинштейн отпал в Пионерок. У него жена строгая… Чистая кобра!

— Итак, вчетвером вы сидели в ресторане «Балтика» и никуда не выходили из него…

— Почему не выходил? У них в «Балтике» в гальюн ход со двора… Туда ходили. И танцевать в соседний зал…

— Ну что ж… Вы сами подтверждаете, что можно было покинуть на время «Балтику» и продолжать считаться находящимся среди собутыльников. А вам известно, что Маркерт живет в десяти минутах ходьбы от ресторана?

— Минуты я не считал, но живет дядя Бора в том же районе. Вернее сказать, жил…

— Оружие у вас есть, Закс?

— Какое оружие?

— Огнестрельное, холодное…

— Не держу. Мне нельзя. Я ведь нервный… И бывший зэк притом.

— Понятно. И чем закончился вечер в «Балтике»?

— Приводом в милицию. Правда, я как свидетель туда шел. Вася Болотов задрался с одним хмырем из перегонной конторы. Я их разнимал… Менты всех и забрали.

— Вы были в милиции? В каком отделении?

— В пятом. А что здесь такого? Обыкновенное дело. Подрались — и в конверт. Только я в тот раз не дрался… Не хочу погореть на хулиганке.

— В какое время это произошло?

— Не помню.

— Хорошо. Выйдите в коридор и посидите там. Я вас позову.

Когда Закс вышел, Арвид Казакис схватил телефонную трубку и набрал номер.

— Пятое отделение милиции? Говорит Казакис, из управления… Мне нужна справка. Вечером 28 июня в ресторане «Балтика» произошла драка. Были задержаны некие Болотов и Закс. Посмотрите, когда это было. Хорошо, жду. Так, так. Запись в журнале… Рапорт постового… Хорошо, записываю. Это точно? Ладно, спасибо.

Арвид положил трубку на рычаг и, покачивая головой, долго смотрел на записанные на листке цифры. Затем он поднялся, чтоб вызвать в кабинет Закса, но дверь вдруг открылась и вошел Конобеев.

— Как дела, Арвид? — спросил Прохор Кузьмич. — Это Закс сидит у твоих дверей?

— Он самый, — угрюмо проговорил Казакис. — Придется сейчас извиняться перед ним.

— Прокол?

— Еще какой… В момент убийства профессора Маркерта Арнольд Закс находился в пятом отделении милиции, где на его друга, который подрался в ресторане «Балтика», составляли протокол.

Конобеев, сочувственно улыбаясь, смотрел на молодого коллегу.

— Да, с этим потомком рыбака-апостола мы дали маху, — сказал он. — Отмазка у него на самом высоком уровне. Милицейский протокол — стопроцентное алиби.

Глава пятая

ДЕЛА ДОМАШНИЕ

На девятый день после трагической смерти Бориса Яновича его свояченица Магда Брук решила собрать дома родных и близких, чтобы почтить память покойного. Собственно, родными для профессора были лишь его дочь да она, Магда. Вот еще и Валентин Петрович, его ученик и заместитель на кафедре, которого в доме Маркерта считали своим…

Правда, существовал непутевый Арнольд, но тетя Магда не знала, где и найти его. И потом, она была уверена, что там, в другом мире, в существовании которого Магда никогда не сомневалась, Борису Яновичу приглашение в его дом этого родственника будет не по душе.

А Татьяна позвала школьную подругу Веру Гусеву, студентку биологического факультета. В эти дни Тане было трудно оставаться в одиночестве, и подруга старалась по возможности не покидать ее. Так они и сидели вчетвером, за поминальным столом… Две молодые девушки, пожившая и многое повидавшая на свете женщина, и доцент Старцев, спортивного вида, крепкий и стройный человек, которому никто не давал его подлинные сорок пять лет, — выглядел Валентин Петрович вовсе молодым мужчиной.

Когда люди собираются вместе по поводу недавней смерти кого-либо, этот ушедший в иной мир человек незримо присутствует среди собравшихся почтить его память. Помыслы его друзей и родных, разговоры между собой так или иначе связаны с ним. И сам его уход накладывает на оставшихся особую отметину, связанную с тем, что случившееся заставляет вспомнить о неизбежном в некой временной протяженности и их собственном конце. Человеческий разум никогда не мог и не может примириться с непреклонным движением к разрушению, и оттого необходимость поминания умерших всегда тягостна и неуютна для живых. В этом случае моральная неуютность усугублялась насильственным характером смерти профессора Маркерта. Правда, как это ни странным покажется на первый взгляд, загадочность убийства несколько смягчила горе утраты. Это, разумеется, происходило за порогом сознания близких Бориса Яновича. Они были бы смертельно оскорблены, скажи им кто-нибудь, что в основе чувства, вызывающего спад горестного настроя, лежит самое обычное человеческое любопытство, третируемое людьми в качестве недостойной категории, но превратившее прежнее животное в Homo sapiens.