Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

1 декабря. Недавно читала «Воспоминания о поездке на Афон» Страхова (Рус. Вестн., 1889 г.); когда читаешь «письма» Святогорца – на душе так отрадно, точно праздник какой-то, даже и теперь, когда пишу, не выразить всего словами. Чудное место, судя по описаниям, эта гора – вся озаренная вешним солнцем и природою. И среди нее люди и Бог… Спросили бы меня, где Богу быть подобает на земле, скажу: на Афоне. Там только служат Ему так, как должно служить, и среди наиболее лучших рабов своих Он пребывать должен…

Вот приближается Рождество, и мне невольно на ум приходит эта гора: как там проводят праздник, и как у нас? Как ничтожны все наши удовольствия, заботы и желания пред одной молитвой жителей горы Афонской. Ведь из этих-то забот и удовольствий состоит вся наша жизнь, следовательно, также и она сама жалка, пошла и низменна. А те молятся до конца жизни своей, мысли их чисты и ясен ум. Мы – червяки, они – птицы! И часто мы, люди, ползаем весь свой век в житейской грязи, и ни на один миг в нас не проснется дума о том, что из этого будет?.. Остается только пожелать умереть на Афоне – там так приятна и смерть.

1890 год

1 января. С Новым годом! По примеру прошлого года, я и на этот раз поздравляю себя… День хороший, очень тепло. Суворин в «Маленьких письмах» совершенно верно заметил: «Если бы воскрес Алексей Михайлович и ему бы сказали, что готовятся встречать Новый год, то он нисколько не удивился бы: в его время встречали 1-го сентября, и заметил бы только: «Что это холода рано наступили, и снег выпал». Совсем поздняя осень, да и та холоднее.

7 января. Господи, отгони от меня мирские мысли!.. Читая из книг и газет описания придворных балов, театральных представлений, постоянно воображаешь себе все великолепие обстановки, роскошь их жизни и изысканность обращения. Нам, серенькому люду, который весь свой век прожил в провинции с ограниченными средствами, недоступна та среда, представлять которую – моя страсть: меня туда тянет… Не знаю, почему, но я люблю или все блестящее, известное, или же таинственное, неведомое; а такая середина, в которой я живу теперь, – нет, совсем не по душе она мне. Но что за глупость, – любить и думать о том, чего тебе не достичь, стремиться туда, куда никогда не попадешь! Вот страсть! И чего это я? Сознаю, что глупо до крайности, но как пьяницу трудно отучить от вина, так и меня от моей привязанности к недостижимому… Господи, дьявол вселился в меня, помилуй меня, окаянную грешницу… Нет, решительно надо идти в монастырь…

5 февраля. «Паки Голгофа и Крест, паки гроб и плащаница» – так, кажется, начинается одна из известных проповедей. У нас – «паки рыдание и плач, паки гроб»: умерла милая Лена Борисова. О. Клавдий при погребении сказал проповедь, пояснив нам ее счастье в смерти. Как она была хороша в гробу! Как невеста лежала она вся в кисее, с большим венком вокруг головы; красивый и при жизни профиль – у мертвой казался еще изящнее, темные брови и стрельчатые ресницы так нежно выделялись на бледном лице, губы слегка посинели, но еще сохраняли розоватый цвет, что придавало лицу несколько живой оттенок. Впервые пришлось мне «прощаться», и сердце у меня страшно забилось, когда я подходила ко гробу; увидев красивое, спокойное, ясное лицо покойной, я вся задрожала, сразу почувствовав всю свою ничтожность пред этим мертвым телом, и, пробормотав «невеста, невеста» – расплакалась, не хуже малого ребенка. Я вдруг узнала ничтожность моего «я», мне показалось, что я пигмей перед Борисовой, а она невеста. Вот она теперь увидится с Михайловской, встретятся они. Когда-то и мы все, весь наш класс сойдется там! Более половины из нас тогда уже будут старухи, а Борисова с Михайловской, бывшие старше многих из нас, – молодыми… А день был ясный, солнечный, кругом все было так оживленно, что я после невольно подумала: «Спящий в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий»… Эх, суета!

3 марта. Соня влюблена, и, кажется, серьезно. – «Боже мой, что только иногда выкидывают дети!» – так ворчал старый адвокат из романа Мавра Иокая… Вот что Соня сказала мне сегодня: «Он надо мной такую силу, такую власть имеет, что скажи он в воду броситься – и я брошусь; для него всем пожертвовать готова, и если нужно для него голову отрубить – я дам».

В первый раз в жизни вижу пред собой влюбленную, говорю с ней и нахожу, что любовь – прелюбопытная штука: вот какие чувства и мысли приходят тогда на ум.

12 марта. Важная новость в мире политическом: кн. Бисмарк, гениальный «железный канцлер», объединитель Германии, вышел в отставку. 6 марта подал о ней прошение Вильгельму II, 8-го получил ее, с назначением генерал-инспектором кавалерии и с возведением в сан герцога Лауэнбургского. Все в Германии поражены этою отставкою, хотя, когда Бисмарк подал прошение – все в Берлине были уверены, что Вильгельм согласится. Газеты приводят причины прошения Бисмарка. Одни уверяют, будто бы между Бисмарком и Вильгельмом возник спор по поводу речи, с которой император хотел обратиться к иностранным делегатам, приглашенным им же в Берлин по поводу рабочего вопроса; Бисмарк, как руководитель внешней политики, просил сделать в ней некоторые изменения, находя иные места неудобными для произнесения пред иностранными делегатами, – Вильгельм будто бы не согласился на эти изменения, и Бисмарк подал в отставку. Другие находят, что Бисмарк и император давно расходились в политических взглядах, и третьи, наконец, утверждают, что Бисмарк уже стар, чтобы руководить политикой, и как будто бы не подходит по своим убеждениям к императору, «полному свежих сил». Последняя причина приводит меня чуть не в бешенство. Ведь Бисмарк – гений, известный всему миру: нет на земном шаре такой земли, такой столицы, такого сколько-нибудь значительного города, где бы не знали хотя бы его имени; о его заслугах пред отечеством знает всякий образованный человек; масса же, известная под названием «читающей публики», соединяет с его именем понятие о чем-то грозном, величественном, сильном; и Бисмарк не стар: несмотря на свои 70 лет, он два года назад, 25 января 1888 года, произнес такую речь, что вся Европа задрожала, в чем признаются те же газеты, которые называют его устаревшим. А кто поручится, что император, «полный свежих сил», будет таким же гениальным, как Бисмарк? О Вильгельме говорят, будто бы он намеревается быть «сам своим канцлером», т. е. дать место имперского канцлера такому человеку, который