Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

Как-то особенно неуместно перетряхивало воздух «Your own personal Jesus», но магнитолу не выключали. Те, кто подцепили вилками с тарелки, остановили руку или стряхнули недонесенное обратно, а те, кто оказался слишком скор, теперь жевали рывками и украдкой, стараясь как можно скорее проглотить.

Веденцов с пятнами злобного румянца на лице прицельно смотрел мимо сидящих и молчал.

— Теперь я вижу, — наконец раздался голос босса, — теперь мне ясно, кто вы такие.

— Да что случилось? — громко спросил Стемнин.

— Ничего. Зачем ждать меня? Я ведь тут никто. Тут вы главные.

— Вообще-то сегодня общий праздник, новоселье, — сказала Волегова, главбух.

— Да пошла ты на…

Вместо того чтобы тотчас встать и уйти с непотребного спектакля, Стемнин решил спасти положение.

— Можно тост? Дорогой Валентин Данилович! Поздравляем вас с новосельем. Вы автор многих будущих праздников. Давайте же дарить праздники друг другу, пусть с этого дня праздничность…

— Едите вы лучше, чем говорите, — оборвал его Веденцов.

— Ну хотите, я начну есть похуже?

— Теперь я увидел, какая у нас команда. — Веденцов даже не посмотрел в сторону Стемнина. — Надо приходить, вытирать о вас ноги, тогда вы будете знать, что такое уважение… И что такое работать в команде. Теперь я вижу, как вы меня, мать вашу, уважаете.

— Валентин! — среди всеобщей старательной бездыханности произнесла дизайнер Катя. — Вы — Близнец?

— Он Рак, — подал голос с другого конца стола Пинцевич.

— Тогда — не понимаю! Не понимаю. Ну вот я зайдусь если, наеду на всех, все испорчу себе и людям, потом простить себе не могу. Ну ладно, я — Близнец. А так — не понимаю.

— Давайте выпьем мировую, Валентин Данилович!

— Не хочу я с вами пить. Вы пейте, пейте, я все равно сейчас уйду. Чтобы вас не смущать. Жрачка-то на халяву…

Тетеньки из Отдела свиданий умоляли Валентина успокоиться и не уходить, щебеча, что он никого не смущает. А Пинцевич склонил голову к надкушенному куску перца и вкрадчиво заявил:

— Вы, Валентин Данилович, руководитель, а мы, понятное дело, подчиненные. Мы можем совершать ошибки, а вы можете нас поправлять.

— Нет, я в толк не возьму, — не принял помощи Валентин Данилович. — Я что, требую много? Вы все сидите у меня на шее, притом я говорю не о зарплате, которую вам плачу, заметьте, вовремя. Я, дурак, надеялся создать единый организм, один за всех — все за одного. А вы не можете подождать без жратвы, пока я не покурю? Две минуты? Так есть хотелось?

«Ничего не получится», — думал Стемнин, потихоньку умирая. Придумывать праздники? Вести любовную переписку за это земноводное? За того, кто может так испортить общее веселье? Невозможно, мерзко, отвратительно! Как его угораздило в это ввязаться?

В коридоре несколько краснолицых теток уговаривали Веденцова. Торопливо проскользнув мимо, Стемнин захватил в своем (своем?) кабинете книгу и по черной лестнице потихоньку вышел на улицу.

8

Остывал вечер, роскошный и нелепый, точно концертный пиджак Би Би Кинга. На посиневший асфальт улеглись пыль и нескладный шум. Химеры на фасаде доходного дома в Малом Галерном ожили и внимательно следили за прохожими, которых, впрочем, не было. Возможно, именно из-за химер. Медленно входя в глубину теней, Стемнин свернул за угол.

Что же делать? Как поступить? Веденцов непредсказуем. Непредсказуем в хорошем — потому что удивлял щедростью, смелостью решений, обаянием. Непредсказуем и в плохом. Очень трудно простить наперед то зло, которое совершит в будущем другой человек. Добро приемлемо априори. Сегодня было показано, как легко Валентин переступает черту дозволенного. Никто не убит, не ограблен, ни у кого не осталось ни одной царапины. Правда, все продукты с праздничного стола были позорно свалены частью в холодильник, частью в мусорное ведро. Понятно, что в дальнейшем невозможно будет принимать какие-то подарки, услуги, знаки внимания: вдруг потом тебя обвинят в корыстолюбии.

Но почему то хорошее, что есть в человеке, так легко на весах, а каждая мерзость перетягивает чашу вниз, даже если она не так уж страшна? Почему бочку меда считают смешанной с ложкой дегтя, если так трудно найти иголку в стоге сена? Голова бывшего преподавателя раскалывалась от боли и непомещавшихся вопросов.

Уже подходя к Цветному бульвару, Стемнин услышал звонок.

— Илья Константинович? — вопросительный голос Веденцова.

— Да.

— Хотел обсудить с вами одну идею.

Стемнин молчал. Что тут скажешь: обсуждать идею, переступив через сегодняшнее безобразие — значит сделать вид, что ничего не произошло. А разбирать это безобразие он пока был не готов. Почему? Наверное, потому что еще не пришел к окончательному выводу, нужно ли уволиться с завтрашнего дня.

— Вас не слышно, — дул в трубку Веденцов.

— Я ничего не сказал, — помедлив, ответил Илья, брезгливо отводя трубку от уха.

— Вы не в духе?

— Странно, да?

— Я тоже.

— Ну, вам-то как раз по заслугам.

— Илья Константинович! Вы хотите меня перевоспитывать? — негромко спросил Веденцов.

В сущности, он прав. Именно этого Стемнин и хотел.

— Поздно спохватились, — продолжал Валентин и вдруг доверительно понизил голос, — грустно мне, Илюша.

Надо же, ему грустно!

— Нам предстоит такое великое дело, а мы тратим нервы на… не на то…

— Валентин Данилович! Я с радостью занялся бы великими делами, но только не в роли мелкого… Я не холуй, и вокруг меня тоже, надеюсь, не холуи.

Хмыкнул он в трубку или послышалось?

— Вам денег больше надо, я правильно понимаю? — произнес Веденцов.

— Не надо мне больше денег. С чего вы взяли, что все сводится к деньгам!

— Печальный опыт.

— Я хочу уважать человека, на которого работаю.

— Хотите сказать, что не уважаете меня?

— Вы испоганили общий праздник.

— Виноват. И поверьте, вину свою заглажу. Вы работать готовы?

— Работать — готов. А вот…

— Ну и давайте займемся делом. Завтра в двенадцать жду вас на летучке. И прошу не опаздывать.

Из метро к цирку торопились нарядные люди, видимо идущие на вечернее представление. Лица взрослых были веселее, чем лица детей. «По крайней мере, он теперь знает, что я не одобряю такое обращение», — подумал Стемнин. На душе стало легче.

9

Звонок раздался ровно в десять утра. Стемнин вздрогнул: он слышал звук своего служебного телефона впервые. Голос Валентина Веденцова был подчеркнуто официален, как будто вчера не было ни безобразного праздника, ни доверительной беседы по телефону.

— Сейчас вам принесут документ. Ознакомьтесь, пожалуйста, и подготовьте ответ. Документ конфиденциальный, прошу его не оставлять на виду и не сохранять.

Очевидно, Веденцов тщательно обдумал каждое слово. Через минуту после звонка раздался тихий стук в дверь. На пороге стояла Яна, очередная секретарша Валентина (их и здесь было две). Яна несколько жеманно протянула большой горчичного цвета конверт:

— Что-нибудь забрать от вас? — спросила она.

— Воздушный поцелуй. Французский.

— Всего доброго.

Уплыла. На конверте ни адреса, ни штемпеля. Ни единой буквы. Скорее всего, запечатан здесь. Отодрав липкую кайму, Стемнин просунул пальцы внутрь. Там обнаружился еще один конверт, такой же, только поменьше. Из скользкой тени выпал сложенный вдвое листок: ксерокопия письма. Письмо было написано от руки, маленькими круглыми буковками, ровными, как звенья ювелирной цепочки:

«Здравствуйте, мистер X.

Не стала отвечать сразу. Подумала: кто меня разыгрывает? Но вдруг у меня излишняя подозрительность. Может, мне надо больше доверять людям? А еще подумала: может, это мой ангел-хранитель мне шлет письма, чтобы я не судила себя и спокойно жила дальше. Хотя покой нам только снится. Вот и письмо ваше — к чему оно? Я точно знаю, что никого не сделаю счастливым. Не потому что не хочу, а потому что так мне на роду написано. Не знаю, стоило ли писать, не думайте, что я хочу вас обнадежить. Но если готовы переписываться, не подходя близко, я буду рада. Франк — не самый любимый композитор. Предпочитаю старичков вроде Гайдна. Или уж что-то совсем современное, джазовое.

Еще раз спасибо за хорошее письмо».

Дальше явно стояла подпись, которую Веденцов жирно замазал белым штрихом.

Стемнин ощутил сильнейшее раздражение оттого, что не смог пережить это письмо один и для себя. За спиной незримо торчал чужой человек и тянул руку, чтобы отобрать дорогой листок. Но это был ответ на письмо Стемнина, на его собственные слова. К тому же девушка не видела отправителя (зачем он подписался идиотским «мистером X»?) и могла представлять кого угодно. Ее имя было замазано, а Стемнину нестерпимо хотелось узнать, как ее зовут. Сейчас это было самым главным — впустить в дыхание ее имя.