Привычка умирать - Инара Озерская

Софья долго прислушивалась к темноте, но тумбочка сегодня раздумала рассыхаться. Вокруг головы простиралось пространство бесцветной тишины, как бывает только на окраине города. Если очень долго пробираться по ничейной территории ночи, то в конце концов можно уловить на самой границе слуха шум поезда, шорох машины, комариный писк, но они, как крупинка сахара, незаметно растворяются в тишине, прежде, чем ты успеешь понять, что же это было на самом деле...

Соня закрыла глаза. Она впала все-таки в детство, и потому снова оказалась на перекрестке, и не испугалась. Хотя даже во сне помнила, что ходить сюда больше нельзя, незачем, не приведи Господь. Дворняга масти сентябрьских каштанов семенила вдоль забора, остановилась у калитки, принюхалась, открыла пасть, улыбаясь девчонке на противоположной стороне улицы, побежала дальше. Соня улыбнулась ей вслед и перешла дорогу. Девочка подкралась к калитке и юркнула в сад. Надо лбом закружился летучий паучок, но Соня не поднимала глаз, только немного присела, чтобы паук пролетел над головой и не запутался в волосах. Она очень внимательно смотрела под ноги, чтобы не наступить на хрусткую ветку, чтобы не нашуметь, чтобы не вспугнуть щекотный лиловый взгляд из окон дома. Девочка поднялась по трем ступенькам и открыла дверь. Как всегда - пять шагов по короткому коридору, чтобы увидеть, как Яков Моисеич глотает слонов. Однако сегодня, когда Соня заглянула в глубь гостиной, старик стоял к ней спиной. Девочка решила подкрасться поближе, чтобы подсмотреть, что же там происходит. Она оказалась почти вплотную к Якову Моисеичу, а он все еще не оглядывался и ничего не замечал, хотя Соня могла поклясться, что он, как всегда, разглядел ее еще в саду. Девочка наклонилась влево и выглянула из-за спины старика. И увидела то, на что он смотрел, - змею.

Змея свернулась спиралью под столом, змея медленно приподнимала голову, щелкала раздвоенным языком, вращала жирными угольными зрачками, покачивалась. "Совсем не страшно", - подумала Софья сквозь сон. Но Соня-девочка изнутри сна вдруг поняла, что старик, согнувшийся над змеей, боится. Он боится даже оглянуться на нее, хотя знает, что она прячется у него за спиной. Соня потянула Якова Моисеича за полу пиджака и сказала совсем по-взрослому:

- Он же у нас глупый, Яков. Он трусит сильнее, чем мы с тобой, и хочет испугать нас. Все оттого, что он не может простить нам главного - нашего равнодушия к его миру и его неравнодушия к нашему. А мы ничем не можем ему помочь.

Яков Моисеич не обернулся на Сонин голос, только проговорил, по-прежнему глядя на змею:

- Он давеча сказал тебе, что я сумасшедший. Сначала я смеялся, сначала я думал, что он врал. Но когда я на следующий день вернулся домой, то увидел, что дом мой горит. Я думал, что ты пришла раньше, и бросился искать тебя внутри. И нашел - черную и совсем маленькую. Такой маленькой я тебя раньше никогда не видел. И теперь Осип, который мне зачем-то сыном, оказался прав. Теперь я знаю, что ты мне только мерещишься, знаю, что я сумасшедший и брежу.

- Неправда, - покачала головой Соня. - Я живая, вовсе я не сгорела, я только растянула ногу, но это скоро пройдет. А Оська совсем не опасен, Яков, он просто надоедлив. Он даже сейчас не может оставить нас в покое, хотя я положила его на грелку и прижала ладошкой. А он опять норовит под стол, чтоб нас подстеречь... Оглянись, ну пожалуйста! Я же здесь.

Яков Моисеич послушался. Он поворачивался медленно и напряженно, словно часовая пружина, и Соня отчего-то задрожала. Она отступила на шаг от старика. Теперь он смотрел на нее так же внимательно, как только что на змею. Но взгляд его стал совсем незнакомым. Соня увидела, что у него вместо белков - два маленьких зеркальца, и в них отражается... огонь. А в огне плавает кто-то маленький, скрученный, черный. Соня хотела заслониться от старика, хотела бежать, но огонь уже охватил весь дом, стелился по полу, прыгал на стены, хрустел сухими ступенями лестницы.

- Ты совсем не изменилась, - донеслось из-под стола, - ты снова сюда пришла. И на этот раз ты проиграла игру в гляделки, Сонечка.

Хотя голоса Осипа Соня ни разу не слышала во сне, он снова показался ей до боли похожим на голос Якова Моисеича. Сам старик куда-то пропал. И теперь в ярком жарком свете Соня ясно видела змею, пляшущую под столом. И страх, который еще не успел как следует укорениться на старом месте, за лобной костью, тоже куда-то вдруг исчез. Соне показалось, что внутри разрастается невозможная здесь ледяная глыба - сладкая, как сливочное мороженое. Девочка подскочила к столу, схватила змею за болтливую языкастую голову и... спрятала в карман.

Софья зачем-то снова посмотрела под стол. Пусто. И никакой змеи, заметьте. Огонь все еще плясал на стенах, но совсем бесшумно - ни скрипов, ни щелчков. "Я не сгорю. Теперь уже нет, наверное... Или все-таки сгорю, Яков?"

- Нет, - ответил из-за спины Яков Моисеич.

- Но ведь ты сумасшедший! - закричала Соня. - Ты сумасшедший, ты сам признался в этом. А я не могу тебе не верить, я всегда тебе верила. Но если ты сумасшедший, то ты сейчас врешь мне и сам не понимаешь, что врешь!

- Соня, оглянись на меня.

- Мы оба с тобой сумасшедшие, Яков. А Осип у нас здоровый получился. Он будет жить, а мы оба наконец-то умрем здесь. Ведь нам не место в его мире. А еще... - Соня снова перешла на шепот и закончила как-то уж совсем некстати, - А еще... осторожнее, Яков, в твоем лесу, говорят, змеи водятся...

- Ну и пусть! Ведь мы сегодня оба уйдем отсюда. Нам всегда не хватало времени. Хотя мне достался целый век, и тебе достанется не меньше. Но теперь мы сошли с ума, как сказал Осип, а он знает, что говорит, уж поверь мне. Когда такое случается, когда ум уже остается позади, нужно идти дальше.

Старик взял Соню за плечи и развернул к себе. И взгляд его по-прежнему щекотал щеки лилово, но вот лицо... На девочку изнутри сна смотрел Осип. Соня, дернулась, попыталась вырваться, хотела закричать, но ничего не получилось.

- Так какая разница: вывих или климакс? - Осип с глазами Якова засмеялся, как четверть века назад.

- Соня, какая разница: мне ли принять тебя тридцатилетней девочкой, плывущей по течению лет, тебе ли принять меня тридцатитрехлетним мальчишкой, плывущим наперекор? Какая разница? Мы пугаем друг друга, ведь мы невозможны. Как невозможны мой вековой маразм и плита на твоей могиле. Я однажды сошел с ума и бросился искать тебя на кладбище, а потом снова сошел с ума и поджег свой собственный дом. А ты дважды рехнулась и дважды вернулась ко мне. Так кто из нас прав? И чего же мы боимся на самом деле? Огня - спаленного сердца? Воды - стальных дождей с изнанки мира? Высоты башни в центре голубиной спирали? Скорости - перемолотых в труху любимых? Старых книг - труда и безумия? Змеи - страсти и боли? Века сего - юродства и лжи? Выбирай. Выбирай имя для своего страха, и тогда, может быть, я назову свой! А после я открою дверь и ты уйдешь, а я останусь в горящем доме.