Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

и хамоватыми, и, хотя ее собственное происхождение было не более благородным, чем их, она считала их простоватыми. Одна невестка, как она с отвращением отметила, подарила ей на свадьбу дюжину банок домашней консервации. Что касается мужчин, то, по ее мнению, «все говорят только о бизнесе и о том, как быстро разбогатеть». В связи с этим она решила выяснить, насколько богат ее новый муж. Она просмотрела его счета и выяснила, что его состояние составляет около полумиллиона долларов. Этого, сказала она ему, вполне достаточно, чтобы перевезти ее «из свинарника» в Нью-Йорк.

8. ВОПРОСЫ СТИЛЯ

Нью-Йорк в 1840-х гг. превращался из живописного морского порта, «города мачт и шпилей», в шумную и конкурентную торговую столицу — пожалуй, быстрее, чем когда-либо менялся любой город мира. Общество тоже становилось все более конкурентным, поскольку все больше богатых новичков стремились попасть в него, и внезапно книжные магазины и газетные киоски запестрели книгами и статьями о том, как быть принятым, что является «хорошей формой», а что — нет. Тем не менее, несмотря на то, что в обществе и вне его постоянно говорили о том, что такое «правильное поведение в обществе», об «этикете» и «comme il faut», судя по некоторым социальным «до» и «дон-три», опубликованным в тот период, ситуация, похоже, оставалась в несколько примитивном состоянии.

Так, один из авторов этикета с упреком говорит: «Какая вещь — плевательница в качестве дополнения к красиво обставленной гостиной!», другой советует гостям на званом обеде не «трясти ногами стул соседа» и предлагает «дамам никогда не ужинать в перчатках, если только их руки не стоят на виду». Если во время обеда дама издаст «неприличный звук, связанный с пищеварением», или «поднесет ко рту неуправляемую порцию», следует «прекратить с ней всякий разговор и устремить неподвижный взгляд в противоположную часть комнаты». За столом, — пишет один из авторов, — «все упоминания о диспепсии, несварении желудка или других расстройствах желудка являются вульгарными и отвратительными. Слово «желудок» никогда не должно произноситься за столом», и тот же автор предупреждает, что «мода носить черные шелковые рукавицы за завтраком уже устарела». Путешествуя в одиночку, дамы должны «избегать говорить что-либо с женщинами в показушных нарядах, с раскрашенными лицами и в белых лайковых перчатках... Вы не получите никакого удовольствия от знакомства с женщинами, которые явно грубы и вульгарны, даже если вы знаете, что они богаты».

Мужчины той эпохи, похоже, еще медленнее учились правилам деликатности. В одном из руководств 1840-х годов говорится: «Подрастающее поколение молодых элегантных американцев просим обратить особое внимание на то, что в изысканном обществе джентльменам не совсем подобает сморкаться пальцами, особенно на улице». Особые проблемы создавала привычка джентльменов жевать табак. «Одна дама, сидевшая на втором месте ложи в театре, — пишет светский критик того времени, — возвращаясь домой, обнаружила, что задняя часть ее пелиссе полностью испорчена из-за того, что какой-то мужчина сзади не сумел сплюнуть мимо нее». А один английский посетитель с удивлением увидел, как Джон Джейкоб Астор вынул изо рта жевательный табак и рассеянно начал выводить им водянистый рисунок на оконном стекле. Другие европейские гости были поражены тем, что, похоже, было исключительно нью-йоркским общественным обычаем. В конных омнибусах, курсирующих по Пятой авеню, при переполненном транспорте считалось уместным, чтобы сидящие джентльмены позволяли дамам садиться к ним на колени.

Хотя критика нью-йоркских дурных манер исходила в основном от европейцев, она, как представляется, была в значительной степени оправдана. В 1848 г. газета New York Herald осуждала нью-йоркское общество за «громкие разговоры за столом, дерзкие взгляды на незнакомцев, грубость манер среди дам, смехотворные попытки учтивой непринужденности и самообладания среди мужчин — секрет всей этой вульгарности в обществе заключается в том, что богатство или репутация богатства является открытым кунжутом в его восхитительные пределы».

Август Бельмонт был в значительной степени лидером этого района. Его страстный интерес к высшему обществу, возможно, был свойственен мужчинам его времени (редакторы и карикатуристы XIX века обычно изображали социальное восхождение как женское занятие), но, по крайней мере, он был последовательным. Может быть, видение величия Ротшильдов и вызвало у него стойкое желание стать светским льстецом. Во всяком случае, через три года после приезда в Америку мы находим его лихим в Элктоне, штат Мэриленд, и, «по слишком банальному поводу, чтобы его упоминать», дерущимся на дуэли.

Дуэли были устоявшимся приемом социального восхождения, и Август Бельмонт, похоже, выбрал себе противника скорее из-за его публичности, чем из-за чего-либо еще. Им стал Эдвард Хейворд, «один из изысканных сыновей мистера Вма. Хейварда», представителя древней и известной семьи Хейвардов из Чарльстона. В результате дуэли никто не погиб, но оба мужчины были ранены, и Бельмонт, получивший ранение в бедро, заявил, что его честь удовлетворена. А выбрав в качестве партнера по дуэли Хейварда, он зарекомендовал себя в прессе и обществе как джентльмен, принадлежащий к роду Хейвардов. Эта дуэль, по сути, сделала больше, чем что-либо другое, для того чтобы имя Бельмонта вошло в анналы американского общества.

Из-за чего произошла эта ссора в нью-йоркском ресторане Niblo, сейчас точно не известно. Бельмонту, естественно, всегда хотелось оставить впечатление, что Хейворд сделал некий нелицеприятный намек на одну из дам в компании Бельмонта. Но есть и версия, что Хейворд завуалированно намекнул на еврейство Бельмонта — особенно щекотливая тема.

Бельмонту всегда было жаль, что его шрам от дуэли оказался в таком позорном месте, а рана дала ему выраженную хромоту, которая стала постоянным недугом. Рана и хромота, казалось, усиливали его ожесточение. Шатающаяся походка усиливала его угрожающий вид, когда он входил в двери салонов. Дуэль и шрам придавали ему зловещую привлекательность, и по нью-йоркским гостиным поползли слухи о некоторых светских дамах, которым по тем или иным причинам было позволено увидеть этот шрам.

За годы, прошедшие с момента приезда, Бельмонту удалось настолько успешно направить средства Ротшильдов в казначейство США в обмен на государственные ценные бумаги, что в 1844 г. он был назначен генеральным консулом США в Австрии, что должно было не только обеспечить престиж Бельмонта, но и приблизить его к венскому дому Ротшильдов, где он мог бы быть полезен в дальнейшем. Конечно, не всегда все шло гладко. Когда штат Пенсильвания допустил дефолт по государственным облигациям на сумму 35 млн. долл., принадлежавшим британским инвесторам, в том числе Ротшильдам, Бельмонт, пытавшийся в Париже разместить очередной заем федерального правительства США, получил ледяной ответ от барона де Ротшильда: «Скажите им, что вы видели человека,