Чаепитие у Прекрасной Дамы - Алексей Недосекин

а он тебе скажет: не хочу перестраиваться, не хочу сдуваться, хочу,

чтоб ты пожарила мне сарделек. И тогда тебе придется его грохнуть. Или попросить кого-нибудь, если у самой рука не подымается.

Тут Седок подходит к окну и приоткрывает его. Ему, наверное,

красиво смотреть на закат и вдыхать свежий вечерний воздух полной

грудью. Да и успокоиться ему надо, а то уж больно разговор волни

тельно складывается.

А Калерия просит его закрыть окно, чтобы комары не налетели.

У тебя в этом спектакле меньше всех текста, Седок ей гово

рит. Я знаю, что у Драматурга с твоим персонажем были большие про

блемы. Поэтому он Прекрасную Даму как бы размазал по тексту. Ее

играют. Каждая ее собственная реплика дорогого стоит. И после

этого у тебя хватает такта уже второй раз за вечер подкидывать

текст про комаров! Ты чего-то, мать, совсем себя забыла.

Я ужасно устала, говорит Калерия. У меня конец сезона,

перед тобою прошло 157 Любителей Меня, и каждый норовил мимо Регла

мента. Я, наконец, дождалась любимого человека, он приехал из коман

дировки и тоже страшно устал. Да, у него не все в порядке с желудком,

потому что в детстве он перенес стафилококк, а потом - дизентерию,

его еле выходили, благо у Каца-отца был блат в поликлинике, и удалось

купить нужные лекарства. Да, он попал под ливень, простудился. А я

ему не могу даже чаю с медом заварить, потому что я должна соблюдать

Регламент, торчать тут с тобой и слушать твои пьяные испражнения

(правильно, Каля, так ему) . Текст, текст, текст. Ну что текст?! У те

бя в этом спектакле больше всех текста, ты вообще с площадки не сле

заешь. Из текста следует, что ты не смог добиться одной женщины и

испортил жизнь другой. Из текста также следует, что ты всегда жил

за пределами реального мира, полагая, что весь мир - это Клуб, а ты

Гамлет на Клубе, и все прочие вкруг тебя - затейники, минеральное удобрение. Ровно двух фраз достаточно. А ты целый спектакль на сцене. О каком такте ты говоришь, Седок?

Да, мы - падшие твари, далее Калерия продолжает. Мы не оправдали возложенных на нас надежд. Где Венеция, где Боттичелли? Я Прекрасна, но теперь лишь Регламентом. Любители преклоняют колена предо мною, но вижу, как при прочтении Слова о Любви они с трудом скрывают зевоту. Зато они обожают партийные посиделки, где во всеуслышание можно рассказать о своем Посещении Меня, о подвигах тела и духа, что были совершены во имя Мое, сколько удалось подстрелить колхозников, и так далее. Царит подпольный разврат духа, чистое самоубийство. Мы линяем на глазах, а все началось с тебя. Думали, что ты открыл новый источник жизненной энергии, дорогу в Эдем. А ты , на самом-то деле, обнаружил источник опасного для жизни излучения, а некий предприимец по следам твоих изысканий соорудил водородную бомбу. И вот бомба взорвалась, а мы оказались в эпицентре. Твои действия.

Тут они постояли немного без текста (я ж не вижу ничего), а потом Седок говорит: принимается. Конечно, ты права. Мы попали в аварию. Напрасен спектакль, напрасен Клуб, и нам не отсидеться в рамках своей схемы. Путей два, и они известны: уход или смерть, в зависимости от границ Клуба.

Я сейчас уйду, Седок завершает. Но я не сказал о главном.

Вот мы умерли. Я вошел в тонкий мир немного раньше, и, чтобы не про

пустить тебя, сел на камень у входа. Потом появилась ты, я заметил

тебя и сказал: здравствуй калерия я ждал тебя у нас есть немного

времени чтобы побродить по саду. А ты спросила: а где все остальные.

А я сказал: их больше нет ты свободна. И мы вошли в сад и были там

одни, пока не иссякло тамошнее малопонятное время или чье-то высокое

терпение. А потом нам было сказано, что мы вправе выбирать направле ние: вверх к свету или вниз в новую земную юдоль. Я знаю: ты была здесь, ты жила на свете, ты была любима мною, с нами происходили чудесные или позорные события, а потом мы умерли, а потом мы снова жили, но уже никогда больше не виделись ни Здесь, ни Там.

Но нам нельзя отчаиваться, замечает Седок под конец беседы. Быть может, мы слишком торопимся в оценке действительной необрати мости своего падения. Потому что пока мы по эту сторону, нам еще многое возможно. И надежда не умерла.

Тут Седок встал и говорит: извини, дескать, что побеспокоил

своими тревогами, болями, так сказать, волнениями. Пошел я, говорит,

к Мафилькину помогать отстреливаться от колхозников. Это тоже необ ходимо кому-то делать, иначе они нас попросту прикончат. Спокойной, мол, ночи, постарайся хотя бы немного поспать. И пошел.

А Дама, Калерия то есть, ничего не отвечает. Да и понят

но, не всякая женщина выдержит такой напор из пустомельства. И еще 157 Посещений подряд провела, видано ли дело!

Как Седок пошел к двери, так Эмилия подслушивать пере

стала. Иначе бы дверью получила по голове, а зачем ей это

нужно.

8.6. ИОВ И ЕГО ПРОБЛЕМЫ.

x x x

Иов, позабыв зубы в районном гестапо,

справив детей до печи, а встретив в облаках газа,

под сердцем прижив глухую жадную жабу,

от вечного ужаса выпучил оба глаза.

Находят его войска комиссара Тита.

Минув "запретку" и тупо окрест озираясь,

Иов ищет живых на обломках былой атлантиды,

но напрасны труды, потому как живых не осталось.

Корреспондент газеты "В Казарме Нашей",

взглянув, как Иов трясущимися руками

щупает комья - початки походной каши,

холодно щелкает ряд фотографий на память

с подзагаловком: "Это забыть невозможно",

или же: "Жертвы Халдейского геноцида".

Дремлет Иов на заднем сиденье "доджа".

Бегут в никуда по зеркалу заднего вида

горе-березки, поля пустые, как годы

там, взаперти. Сердце двигало глыбу,

шестерка искала навек покинуть колоду...

Прибили вроде тузом, а где же спасибо?

x x x

Действующие лица: Иов, его лучший друг Елифаз,

а также Господь, Сатана и многочисленные родственники Иова.

В Клубе смонтирована декорация ближневосточной пустыни.

Сидит Иов, обуреваемый проказой, и усердно скоблит себя

черепицей. Неподалеку расположился его лучший друг Елифаз.

Он сопереживает Иову и дает ему ценные советы.

ИОВ. Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано "зачался человек!" День тот да будет тьмою, да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! ЕЛИФАЗ. Мы понимаем, что тебе очень тяжело, но ты бы все-таки поостерегся. ИОВ. А мне уже без разницы. Я чувствую себя настолько плохо, что не намерен отвечать ни за свои слова, ни за свои поступки. ЕЛИФАЗ. Но не ты ли сказал своей жене: "Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?" ИОВ. Я действительно так сказал? (Пауза). Нет, но всему же есть предел! Кто бы мог подумать! И главное: ну что я Ему сделал?! Я же никогда не выступал против него! Я все делал правильно! Я проводил регулярные всесожжения! Я никогда не поклонялся идолам! И вот пожалуйста! ЕЛИФАЗ. Ты действительно не чувствуешь за собою никакой тайной вины? Быть может, ты совершил что-то такое, за что Он теперь просто воздает? ИОВ. Нет, но тогда пусть Он скажет! Я не от чего не отказываюсь. Если это необходимо, если это заслуженно, - будь что будет. Но зачем делать больно и не говорить за что?! Садизм какой-то. ЕЛИФАЗ. Может быть, имеет смысл попросить у Него, чтобы Он об?яснил свои действия? ИОВ. Ты рассуждаешь как жалкий утешитель. Неужели неясно, что все это Он сделал как бы между делом?! Может быть, я нужен ему как устрашающий пример? Чтобы все знали: вот был такой Иов, он все делал правильно, но Я все равно втоптал его в дерьмо, и неужели вы , грешившие много более него, думаете, что вас ожидает нечто другое? Трепещите! Вот Его мотив. Так мне кажется.

Грохот за сценой и перемена освещения.

На трапеции в свете лучевого пистолета

над сценой Клуба зависает Господь. В руке

у него - картонная молния.

ГОСПОДЬ. Кто здесь нарывается на неприятности? А, это ты, Иов. (Устало). Ну что тебе еще нужно от Меня. ИОВ. Я уже и не знаю. У меня все болит. ГОСПОДЬ. Что конкретно у тебя болит? ИОВ. Во-первых, у меня все гниет и чешется. Я воняю. Во-вторых, наступило общее ухудшение здоровья. Постоянные запоры. Остеохандроз. Ухудшение слуха. Я и Тебя слышу не очень хорошо. ГОСПОДЬ. Обратись к врачам. ИОВ. Никто не берется. Они говорят, что это Ты послал на меня все эти неприятности, и, кроме Тебя, никто не может ничего сделать. ГОСПОДЬ. Может быть, уже немного поздно. Тебе следовало попросить Меня об этом раньше. ИОВ. Я понимаю. (Пауза. Смиренно:) Но, может быть, Ты все-таки скажешь, почему так вышло? ГОСПОДЬ. Что вышло? ИОВ. Ну, все. Гибель моих детей под развалинами дома, грабеж и порча моего личного имущества Савеянами и Халдеями, и то, что я так опасно заболел? ГОСПОДЬ. Я сейчас уже и не помню. Это дело Сатаны, тебе лучше спросить у него. ИОВ. Хорошо. (Пауза). Но Ты не посчитаешь это за наглость, если я позову его при Тебе? Потому что если я буду делать это втайне от Тебя, потихоньку, то Ты обидишься и сделаешь мне еще что-нибудь плохое. Я чувствую себя ужасно, но, вероятно, бывает и хуже. ГОСПОДЬ. Ты и не догадываешься, как тебе еще может быть плохо. ИОВ. Да. И, если что-то еще можно исправить, чтобы не было хуже, то я готов это сделать. Если Ты говоришь, что я должен позвать Сатану, то пусть так и будет. (Призывно:) О , Сатана! Если тебе не трудно, не мог бы ты ... ну, в общем, тут у нас ...