Всего одна жизнь - Артем Гай

Может быть, Лена зайдет? Прежде она заходила ко мне на дежурства. Как и я к ней. Просто так. Поболтаешь, если есть время. Когда-то мы все любили здесь ходить друг к другу на дежурства. Когда и поможешь чем. А если нет работы, вроде быстрее время летит. Каждый из нас знает, как тянется время на спокойном дежурстве.

Правда, в последние годы я ходил редко, собачник съедал мои вечера вчистую. Да и другие ходили теперь тоже редко.

И вообще в нашей жизни многое переменилось. Выветрился постепенно дух коммуны. Вероятно, потому, что маленький наш городок, где все знали друг друга, где новый человек быстро становился «своим», рос словно на дрожжах, и за пять лет на моих глазах превратился в довольно большой город. Я теперь даже в лицо не знаю всех городских врачей. На центральной площади, недавно обстроенной пятиэтажными домами, и прилегающих к ней улицах гуляют вечерами по-столичному одетые молодые люди, сидят на скамьях у ярких цветочных клумб, едят мороженое в почти шикарном местном «Севере» (кафе называется «Алтай»).

От нашей «Птичьей горы» оставались до вчерашнего дня только Ваня с Мусей да я. Все разъехались: кто в область или в Алма-Ату на повышение, кто учиться на курсах или в аспирантуру, кто возвратился в родные пенаты. В первый год после отъезда Лоры переписка с нею велась бойко. Мы знали, что жизнь ее там похожа на первые наши годы здесь: небольшой бурно растущий городок, стройки, трудности, грандиозные планы, неунывающий молодой народец… Через два года мы поздравили ее с замужеством, потом с дочерью. Теперь обмениваемся поздравительными открытками и телеграммами. Всё никак не найдем возможности встретиться.

И Таня вышла замуж за ревнивого своего Игоря, уехала фельдшером в район, где муж работает на шахте. А милые, ставшие мне близкими старики Кирилл Савельевич и Прокофьевна — умерли прошлой осенью; вначале он, а через три дня она. Почти как у Грина: всю жизнь они прожили дружно, в любви, и умерли в один день…

Но самое горькое, может быть, то, что не дождался Кирилл Савельевич своей с Ганзиным книги. Она вышла через два месяца после его смерти. Прекрасная получилась книга! Может быть, она так волнует меня оттого, что я знаю людей, которые писали ее и даже были ее героями? Я отправил книгу Лоре и всем «птичьегорцам», которые не знали ни Ганзина, ни Кирилла Савельевича, и для всех она оказалась близкой. Книга о прошлом нашего городка, о прошлом навсегда теперь нашего, где бы мы ни оказались, края.

От грустных мыслей тоска становится почти физически ощутимой, и я радуюсь резкому телефонному звонку, взорвавшему тишину ординаторской.

— Дежурный хирург слушает.

Нет, похоже, что спокойное дежурство не состоится.

— Хорошо, мы будем готовы.

Иду в приемный покой:

— Готовьтесь, Ксения Петровна, на шахте несчастный случай. Звонила фельдшер из здравпункта.

— Все готово, Владимир Михайлович. А что нужно?

Я смеюсь:

— «Все готово, а что нужно?..»

— Ну, а как же! Солдат всегда готов!

— Тогда собирайте все подразделение. Позвоните Нине. Пусть тут посидит.

— А что там, не сказали?

— Как будто открытый перелом бедра и шок.

— Фью-ить! — свистнула Ксюша.

— Я — в ординаторской. Пострадавшего уже подняли на поверхность. Так что минут через двадцать он будет здесь.

Вот так часто бывает на дежурствах: оттягиваешь, оттягиваешь писанину — впереди вроде бы много времени, а потом корпишь над нею всю ночь. Я сажусь за стол и поспешно начинаю записывать дневники. Что же там за перелом? И велик ли шок? Пишу и прислушиваюсь к шумам за окном. Вот вроде сюда идет машина. Нет, это грузовик. И эта мимо. А вот эта перегазовывает у наших ворот. Точно. Въехала во двор.

У парня двадцати шести лет со странной фамилией Хруст действительно открытый перелом. Большой перелом и здорово открытый. Когда его доставили в приемный покой, брезентовая штанина, и брючина, и трусы справа были разорваны. Я осторожно разрезал окровавленный бинт и увидел кусок кости в ране на передней поверхности бедра.

Еще в шахте, часа полтора назад, ему сделали морфий и наложили металлическую шину. Артериальное давление было низковатым, пульс частил. Фельдшер права — был здесь и небольшой шок.

Я велел на тех же носилках, на которых его доставили к нам, чтобы лишний раз не перекладывать, отнести Хруста на операционный стол. И вызвать рентген-техника.

— Мыться? — спросила Нина тихо. — Что будем делать?

— Подожди, — так же тихо ответил я. — Сам еще не знаю.

В приемном было полно народу: и поднимавшие, вероятно, Хруста из шахты рабочие из таких же, как и он, брезентовых робах, и шофер комбинатовской скорой, и фельдшер. Потом, почти сразу же за тем, как внесли носилки, появились еще какие-то люди, наверное из управления. Я не разглядел их.

— Налаживай-ка сразу капельницу. Кровь и противошоковый коктейль.

Нина немедленно исчезла.

Я отказался говорить с кем бы то ни было и пошел вслед за носилками. Помог переложить раздетого Хруста на операционный стол. Не люблю при необработанных переломах доверять перекладывание больных даже самым опытным сестрам. Очень это деликатная и опасная процедура. Сломанную конечность должны держать руки, которые понимают что к чему. Еще раз осмотрел рану. Большого кровотечения не было, свежая повязка, наложенная в приемном покое, только слегка промокла. Нога удобно лежит на шине. А вот лицо Хруста бледновато.

— Не очень больно? — спросил я.

— Не-ет, — он усмехнулся растерянно. — Только жутко как-то.

— Ставить? — Нина со штативом и капельницей подошла к его откинутой на подставку руке.

— Да, да… Жутко, говоришь?

— Ага.

— Нас, что ли, испугался, белых привидений?

Он заулыбался:

— Да нет… Черт его знает…

— Небось черт и попутал? Как это произошло?

— Верно, черт, — согласился Хруст. — Сам виноват. — И рассказал о случившемся.

— Значит, ты упал на породу, и в этот момент сверху тебя еще ударило балкой? — уточнил я. Это совсем немаловажно — уяснить механизм травмы.

— Да, наверное так…

— Как же могла упасть балка?

— А наверное, кто-то из ребят хотел задержать меня, толкнул кучу, они и покатились…

— Кучу? — удивился я. За пять лет работы здесь я знал, что за такое полагается — за «кучу» крепежных балок в выработке!

Хруст смутился:

— Вы это только нигде не пишите… Это мы для скорости крепежа запасаем. Так всегда делают…

— Эх, братец Хруст! Что там «не пишите»! Не было бы этой балки, может, и перелома бы не было, — вздохнул я. — Уж не такой бы был, это точно.

— Оперировать будете?

— Да. Но немного позже.

Решение уже пришло. Всегда так: вначале, когда увидишь окровавленного, страдающего человека, немного теряешься. Нужно дать себе несколько спокойных минут, иногда достаточно одной-двух. Собраться, как в игре в «локотки», и постараться представить себе четко, что сейчас самое главное.

— Немного позже, — повторил я.

Он кивнул, но я видел в его глазах вопрос.

— Сейчас сделаем снимок и подкрепим тебя, — пояснил я. — Вон ты какой бледный. Наверное, не всегда такой?

— Бледный, да? — он улыбнулся. — Нет, я краснощекий!

Он мне нравился все больше, этот рыжеватый, спокойный парень.

— Ну, ладно, краснощекий. Сейчас главное, чтобы ты снова им стал. И старайся лежать спокойно. А то ведь стол наш, небось, уже полки, с которой ты свалился?

И мы оба рассмеялись.

Перелом был поперечный. Как у палки, которую одним сильным движением, ломаешь на колене. Небольшой узкий обломок кости, тот, что виднелся в ране, торчал на снимке впереди, словно щепка.

Хрусту ввели в вену «коктейль» и стали переливать кровь. Давление поднялось, пульс стал лучше, постепенно стал появляться обещанный хрустовский румянец. Я спустился в ординаторскую, чтобы выкурить сигарету, и нос к носу столкнулся с Мурзабеком Каримовым. Он теперь в комбинате инженер по технике безопасности. Да, верно, среди приехавших вслед за скорой был, кажется, и он. Тогда я просто отключился от всего окружающего и не среагировал на него.

— Здравствуйте, — официально сказал Мурзабек и наклонил свою большую голову с прекрасной черной шевелюрой, обильно смоченной духами. (От него всегда пахло, как от только что откупоренного флакона.) — Я хотел бы узнать у вас о состоянии товарища Хруста. — Говорил он, как всегда, быстро и напористо, и мне всякий раз казалось, что ему с трудом удается захлопнуть клапан где-то там, в глубине рта.

— Прошу, — так же официально сказал я, открывая дверь в ординаторскую и пропуская его вперед.

В последние годы встречались мы очень редко. В общественных местах иногда даже здоровались. «Любвеобильный Мурзабек» не мог простить мне непочтения к своему творчеству. А может быть, считал меня виновником своего поражения у Лоры.