Мальчики да девочки - Елена Колина

Наслушавшись лекций, поставив голос, покувыркавшись через голову, Лиля возвращалась домой, и Ася читала ей свое новое стихотворение.

Ася охотно читала свои стихи всем желающим слушать, но только дома, а чужим стеснялась показать. Если бы не Лиля, она так бы и сидела под окном с плывущими глазами, но Лиля, действуя попеременно угрозами и лаской, уговорила ее попробовать поступить в поэтическую студию.

Поэтическую студию вел знаменитый поэт, кумир. И сегодня Асе предстоял судьбоносный вечер. Они с Лилей направлялись в Дом искусств. Ася, наконец, поборов робость, решилась, а Лиля ее сопровождала, – Ася одна ни за что не хотела идти, боялась. Она вообще была из тех девушек, которые без пары чувствуют себя неуверенно, до взрослости сохраняют это детское – ходить парой, кому-то на ушко нашептывать, на чью-то руку опираться.

– Я умру, как только увижу его, – вздохнула Ася. «Он» был руководитель студии, знаменитый поэт, кумир.

– Как ты думаешь, я ему понравлюсь? – спросила Лиля. «Он» был все тот же руководитель студии, знаменитый поэт.

– Ты же не пишешь стихов, – удивилась Ася и забормотала, прикрыв глаза: – Если встретишь меня, не узнаешь, назовут – едва ли припомнишь. Только раз говорил я с тобою, только раз целовал твои руки. Но, клянусь, – ты будешь моею, даже если ты любишь другого, даже если долгие годы не удастся тебя мне встретить[14]...

– Прекрати уже бормотать! При чем тут стихи? Я, я сама понравлюсь ему? – Лиля яростно приглаживала щеткой волосы. – Что мне делать с этими кудрями! Это светлые волосы нужно завивать, а темные волосы должны быть гладкими, а у меня кудри, кудри!.. А вдруг он влюбится в меня...

– Он выше обычных людей, он думает только об искусстве, – сказала Ася.

– И что же? По-твоему, поэт не мужчина? Постоянные мысли об искусстве делают мужчину маниакальным... – хихикнула Лиля. – А что касается девушек, это вообще вранье. Знаешь, что больше всего интересует любую девушку? Любую девушку больше всего интересует ее девственность. Как ей избавиться от своей девственности.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Ася.

– Читала. Женщины различаются физиологическими особенностями и темпераментом. Я, например, очень темпераментная, я могу получить удовольствие с любым мужчиной, для меня любовь нисколько не обязательна, – рассуждала Лиля, завернутая в пледы, как мумия.

– Лиля! Неужели ты поддерживаешь теорию стакана воды? – с ужасом спросила Ася. – Неужели ты всерьез считаешь, что мужчине и женщине вступить в близкие отношения все равно что стакан воды выпить? Что прекрасные чувства, воспетые поэтами, ничего не стоят, а любовь сводится только к половой потребности, которую следует удовлетворять, едва она возникла? Неужели ты такая развратная женщина, Лиля?..

– Да, да, я поддерживаю теорию стакана воды. Да, любовь – это условность для удовлетворения половой потребности... да, я очень развратная женщина, – хитро улыбаясь, подтвердила Лиля.

– Почему же ты еще девственница? – лениво проговорила Ася. – Я знакома по крайней мере с несколькими людьми, которые были бы рады доставить тебе удовольствие... темпераментная ты моя...

Лиля покраснела и спряталась под пледы с головой.

– А... это потому, что никто из них не сделал мне предложения. Не то чтобы я так уж себя берегла, просто унизительно отдать свою девственность тому, кто не хочет на тебе жениться, – независимым голосом пробормотала из-под пледов Лиля. – Но все равно нам повезло, что мы живем в эпоху сексуальной революции. Знаешь, что самое главное? Что женщина получила право на сексуальность. Что она может первая захотеть мужчину... или не захотеть.

– Дурочка, ты просто маленькая дурочка, – рассеянно сказала Ася. – Может быть, все-таки не пойдем? Ты только представь, он написал: Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, не проси об этом счастье, отравляющем миры, ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, что такое темный ужас начинателя игры![15] Глупо и самонадеянно прийти со своими стихами к нему, правда?

– О-о, да, правда. Собирайся. Придешь как миленькая!

У Лили никого до Аси не было, и у Аси никого до Лили не было – звучит так, будто речь идет о мужчине. У Аси не было никого, с кем бы она могла обсуждать все самое сокровенное, – детская близкая подруга осталась в Киеве, Дина не годилась, никакие бабочки в животе ее не интересовали, а Лиле Ася могла рассказать все, даже стыдное, например. Стыдное для Аси было – что она в душе понимает, что она не настоящий поэт. Понимает, но это свое понимание глубоко запрятывает и надеется – вдруг все же поэт?..

Ну, а у Лили вообще никогда не было подруги, ни близкой, ни далекой. В этих девичьих разговорах с Асей о любви она всегда лидировала. Но если вспомнить, что она уже в тринадцать лет мечтала об «опытном мужчине», вспомнить, сколько она прочитала о любви, о страсти, то ничего удивительного, что восемнадцатилетняя Ася считала, что шестнадцатилетняя Лиля обладает много большим жизненным опытом, чем она.

Лиля выпрыгнула из кровати и закружилась по комнате, приговаривая «скорей одеваться, скорей!».

– Чур, белая блузка сегодня моя! Я умру, если ты не уступишь мне белую блузку! – закричала Лиля и деловито добавила: – И черная юбка тоже моя, договорились?

Одеваться означало меняться: один день Ася в платье из зеленой портьеры, а Лиля в кофточке из белой с прошивками скатерти, с пуговицами, споротыми с мундира, другой день, наоборот, – платье из зеленой портьеры Лиле, кофточка из белой с прошивками скатерти Асе. Но все лучшее из их общего гардероба всегда без боя доставалось Лиле.

– Почему ты не такая, как я... – хором сказали девушки, хором засмеялись.

Асе все Лилино было коротко и мало, Лиле все Асино длинно и широко, – Лиле приходилось подворачивать рукава, подвязываться поясом, закалываться булавками.

Начали одеваться, и вдруг – беда, на Асе лопнула юбка, и не по швам разошлась, а просто разъехалась сверху вниз.

– Все, это конец, – стоя в одном белье, трагическим голосом произнесла Ася. – Мне не в чем идти, совсем не в чем, зеленое платье в стирке... Все пропало, все...

– Не все, ничего не все. – Лиля окинула комнату хищным взглядом и вдруг резким движением вытащила из горы пледов красное атласное одеяло и подступила к Асе с одеялом в руках.

– Я не пойду в одеяле, – испуганно отодвинулась Ася.

Лиля нетерпеливо махнула рукой – замолчи, схватила со стола маленькие ножницы, вспорола одеяло, быстро выгребла перья и пух и обернула красный атлас вокруг Аси.

– Мама нас убьет, – тихо простонала Ася.

– Она не заметит, – хладнокровно ответила Лиля. – Сейчас ты пух и перья соберешь в наволочку и спрячешь наволочку под кровать... Ну что ты сидишь?! Ты же знаешь, я не умею шить... Давай тащи сюда нитки и иголку и шей, быстро!

Спустя полчаса Лиля оглядывала Асю в новой красной юбке.

– Красиво... – оценила Лиля и тут же небрежно добавила: – Ну, хорошо, забирай свою черную юбку, а я уж, так и быть, надену эту хламиду. Но только из любви к тебе, поняла? Только потому, что у тебя сегодня такой значительный день.

Девушки собирались как на бал, прихорашивались, страстно наряжались в свои жалкие одежки, во все бархатное и шелковое, но выцветшее и потертое, – отчего-то портьеры, скатерти и одеяла не казались такими старыми, когда висели на окнах, лежали на столах и на кроватях.

Девушки вышли в прихожую, и вдруг Лиля, не говоря ни слова, метнулась через всю квартиру обратно в комнату и, порывшись в ящике комода, вытащила красную ленту. Придирчиво осмотрела себя в зеркале и забрала отросшие кудри в бант – да, вот так замечательно, скромно и поэтично, такая продуманная наивность.

Наконец Лиля в одеяле и скатерти и Ася в коврике вышли из дома. На Лиле была старая Асина шубка из кролика, на Асе перелицованное ватное пальто Фаины, на обеих белые пуховые платки поверх котиковых шапочек и чудные новые валенки, – валенки сшили на заказ у Леничкиной знакомой, вдовы члена Государственной думы.

На Невском, у бывшего Елисеевского магазина, у той самой витрины, где когда-то Лиля рассматривала горы колбас, увитые виноградом, к ним пристал мешочник. Мешочник протягивал им серый кусочек сахара на грязной ладони, и Лиля с Асей остановились, по очереди потрогали сахар.

– Мама говорит, нельзя покупать игранный сахар, – вздохнула Ася. Сахар называли «игранный» за то, что мешочники покупали его у красноармейцев, которые расплачивались кусками сахара, играя друг с другом в карты.

– Можно, – решила Лиля.

Обеим все детство твердили – Лиле гувернантки, а Асе Фаина – вымой руки, не трогай ничего на улице, микробы, микробы, микробы, – но они быстро, чтобы не раздумать, купили и вдвоем слизали грязный кусочек. Девушки никогда не покупали ничего на улицах и вообще старались не думать о еде, привыкнув к ощущению легкого голода, но сегодня был особенный день, и они имели право себя побаловать, – всем известно, что сладкое помогает не нервничать слишком сильно.