Мальчики да девочки - Елена Колина

Лиля лизала сахар в очередь с Асей и напряженно вглядывалась в даль, пытаясь различить в темноте свет в здании на углу Невского и Мойки. Как было бы хорошо, если бы она не шла вместе с Асей в студию, как было бы хорошо, если бы она сейчас бежала к Поэту на свидание!..

Если человек утверждает, что не гонится за славой, за гениями, счастьем и богатством, то это не означает, что он пренебрежительно провожает это глазами, когда оно проносится мимо него, и досадливо машет рукой – ах, мне этого не нужно... Скорее, все эти вожделенные вещи – слава, счастье, богатство не так уж часто встречаются на его пути... Лиля знала, что ВСТРЕТИТ НА СВОЕМ ПУТИ, всегда знала, что она ПРЕДНАЗНАЧЕНА СУДЬБОЙ. Богатство никогда не входило в сферу ее вожделений, счастье было категорией условной, нелепой и бессмысленной, а вот слава, такая, чтобы войти в историю... слава ее очень сильно интересовала. Правда, Лиля не сразу знала, она ли сама – гений или же как-нибудь по-другому сложится. Просматривались и другие варианты войти в историю, не самой, а с кем-то... поэтому она всегда влюблялась не в обычных людей, а в замечательных.

Впервые Лиля влюбилась, когда ей было пять лет: ее, с уложенными в ряд локонами, наряженную в белое платье на розовом чехле с белой муаровой лентой, повязанной вокруг талии, вернее, вокруг животика, впервые повезли в гости, на рождественскую елку. Мальчик был некрасивый, неуклюжий, в вальсе наступил ей на развязавшуюся ленту, но он был не такой, как все, отличался от остальных тем, что гениально умел шевелить ушами, и Лиля посчитала, что, полюбив человека с таким талантом, она приобщается к чему-то высокому. В ответ на его гениальность она должна была продемонстрировать что-то особенное, выделиться из общего ряда, и тут ей повезло – в конце вечера неожиданно загорелась елка, и Лиля первая бросилась гасить огонь, отталкивая лакеев.

И будучи уже не толстенькой малышкой с животиком вместо талии, а девушкой, тоненькой, очаровательной, Лиля не была настроена на любовь к обычному человеку, она была настроена на любовь к гению, – теперь уж, конечно, не к гению шевеления ушами, а к гению русской культуры.

Кто же может стать ее Поэтом? Роман с Блоком – ее детская мечта, и по стихам, и по его знаменитой фотографии, но Блок недостижим... Бальмонт уже почти старик, у Брюсова борода, Кузмин, как говорят, любит мужчин, – остается только он. Улыбнулась и вздохнула, догадавшись о покое, и последний раз взглянула на ковры и на обои. Красный шарик уронила на вино в узорный кубок и капризно помочила в нем кораллы нежных губок. И живая тень румянца заменилась тенью белой, и, как в странной позе танца, искривясь, поникло тело.[16]

Поэт, пишущий такие волнующие стихи, достоин того, чтобы отдать ему свою девственность, он такой же прекрасный и вдохновенный, как... как Блок! ...И, как в странной позе танца, искривясь, поникло тело... Она пришла бы замерзшая в его комнату... он бы отогрел ее тонкие руки своим дыханием, она отняла бы у него руки, подошла к окну...

– На, долизывай ты... – Лиля протянула остаток сахарного кусочка Асе.

...Она сделала бы вид, что загляделась на Мойку, и тогда он подошел бы к ней сзади, обнял бы ее, она сделала бы вид, что так грустна, что не замечает, как он обнял ее, и... и все. Несмотря на глубокие теоретические знания, Лиля имела смутные представления о том, что произойдет дальше, – как только она пыталась подробно подумать об этом, ее бросало в жар. Ясно было только одно – первый раз бывает невыносимо больно, но прекрасно и запоминается на всю жизнь. Да, между прочим, в романах было написано, что человек, лишивший девушку девственности, относится к ней по-особому, становится ее рабом. Хорошо было бы иметь знаменитого поэта своим рабом, хитро и мечтательно подумала Лиля.

Дом искусств располагался на углу Мойки и Невского, в бывшем особняке Елисеева, того самого, кому когда-то принадлежал Елисеевский магазин, и витрины, и виноград, и колбасы...

Это была по-петербургски странная история. Петроград погибал от голода и холода, квартиры все вымерзли, дрова можно было получить только по ордерам, но в городе уже почти и не было дров, оборванные люди были не прибраны, ходили в мятой одежде, – было понятно, что люди спят, не раздеваясь, укрываясь пальто... люди были не прибраны и не чисты, дома раз в неделю мылись в тазах, общественные бани не работали, на Большом проспекте Васильевского острова паслась коза... Петроград погибал от голода и холода, но в особняке на углу Мойки и Невского ярко светились окна, за окнами переводили французские сонеты, учились литературной критике, обсуждали стихи... В самые тяжкие годы России она стала похожа на соловьиный сад, поэтов народилось как никогда раньше: жить сил не хватает, а все запели[17]...

В той части здания на углу Мойки и Невского, где прежде был банк, жили литераторы и художники, а в залах особняка проводились лекции и концерты, занимались литературные студии. Живущим в Доме искусств литераторам давали горячий обед, а студийцам два раза в неделю давали осьмушку хлеба, пятьдесят граммов, это называлось «перевоспитание интеллигенции путем подкормки». Дом искусств освещался и отапливался, и интеллигенция могла перевоспитываться в тепле и при свете.

У входа в Дом искусств Ася остановилась и сделала несколько мелких шагов назад.

– Не волнуйся так, – снисходительно сказала Лиля. – Предположим, он тебя не похвалит, и что же? Поэт – это мужчина, а женщина-поэт – это салонная поэтесса. Тем более если не можешь стать первой, самой главной, самой гениальной, то нечего в это играть, разве не так? Ахматова, Радлова – они уже главные. Не обижайся, это я тебе из любви говорю. У человека должна быть цель – стать первым, самым-самым!..

– А у тебя какая цель? – кротко спросила Ася. – Всех без исключения влюбить в себя?

– О-о... да, чтобы все были в меня влюблены или хотя бы почти все, – мечтательно сказала Лиля. – У любой девушки такая цель, и не нужно меня убеждать, что это не так. Но я, конечно, имею в виду не обычных мужчин, а выдающихся, талантливых, лучше гениальных...

– Знаешь, что... я... у меня, кажется... – простонала Ася и еще немного попятилась.

– Что такое с тобой? Живот заболел? Хочешь пойти домой, моя кошечка? – участливо спросила Лиля и быстрым движением втолкнула ее в дверь Дома искусств, ободряюще прошептав ей в спину: – Ты мышка или хрюшка? Смелей, вперед, сейчас тебя назначат главным поэтом...

Лиле с Асей невероятно повезло, – они перешептывались и толкались у входа в очень для них волшебный мир, самый центр жизни художественной и литературной интеллигенции Петрограда. Ася так мечтала писать настоящие стихи или хотя бы жить в поэзии! Ну, а если Лилю больше, чем стихи, интересовали поэты, романы, любовь, девственность и кофточки, то ничего не поделаешь... и еще платья, и туфельки, и бантики! Такая уж она была, вся наполненная вечной прекрасной чепухой.

Поэтическая студия собиралась в Голубой гостиной.

В Доме искусств сохранилась вся обстановка особняка Елисеевых. Дома, где Лиля прежде бывала с отцом, – это могли быть дворцы, как у их дальних родственников, богатой ветви Горчаковых, или огромные квартиры на целый этаж, как была у них на Фурштатской, – все они были похожи друг на друга ощущением семьи, непрерывности жизни хозяев у себя дома по своему собственному укладу. На почетных местах там были семейные вещи, потемневшие от времени портреты прапрабабушек в кружевных чепцах и прапрадедушек в орденах, картины кисти известных мастеров висели рядом с выцветшей акварелью незамужней тетушки, обивка дивана могла быть продрана любимой кошкой, в общем, каждая вещь что-то значила для хозяев.

Здесь же как будто был музей роскоши, роскоши безликой, ничьей, – шестьдесят три комнаты без единой прямой линии, все в завитушках. В гостиных голубые потолки, расписанные розовыми ангелами, даже на мебели цветы и ангелы, атласные обои, цветные колонны, канделябры в виде изогнутых лилий. Повсюду золото – золотые рамы картин, зеркал, золотые медальоны на стенах. Купечество, конечно, безвкусица, но... но вообще-то красиво. Вся жизнь вокруг была приглушенных тонов, все грязно-серое, а здесь все яркое, праздничное, и скульптуры Родена – подлинные.

Студийцы расселись вдоль длинного стола. Лиля выбрала место с краю стола, рядом с Поэтом, – для этого ей пришлось совершить незаметный маневр, чуть прибавить шаг, волоча за собой Асю, и якобы не заметить стоявшую на ее пути девушку.

– Говорят, что Он сегодня растопил камин тридцатитомным собранием Шиллера, – влюбленно прошептала девушка. – Он не признает немецкую поэзию...

Ася кинула на Лилю отчаянный взгляд, – раз уж Шиллер отправился в огонь, то у нее совершенно точно нет никаких шансов быть принятой в студию!..