Бродяга. Путь ветра - Владислав Четырко

Шлепанцы еще эти… Не помнил он — воображал ли за последнее время что-либо подобное. Одно точно — о Мари думал часто, и с каждым днем — чаще.

— Ян, купаться будешь? Там воды еще на четверых…

Мари стояла в проеме двери — появившись, как всегда, бесшумно.

С перекинутым через руку полотенцем, в алом халатике с золотым драконом по вороту — и тех самых шлепанцах.

Одновременно загадочная — и по-домашнему уютная.

Скользнула мимо, чуть тронув плечо:

— Иди, я пока стол накрою.

И кто, спрашивается, у кого в гостях?..

«Вы оба — дома», — беззвучно ответил Дом.

Вода была горячей — в меру, как всегда. Полотенце и халат — любимого Янова цвета — серо-зеленого с оттенком синевы, цвета свежей сосновой хвои. Странно: он никогда прежде не обращал внимания на цвет халата. Но вот что зеркало в купальне появилось только сейчас — Ян был уверен твердо. Как и в том, что до этого вечера ему и в голову не пришло бы приводить ее же — голову — в порядок после купания…

В чаше подобно опалу, на языке — меду,  в крови — огню.

Свечи наполняют комнату легким ароматом и — нет, не показалось! — пением невидимых струн. Серебро и хрусталь сменили на столе дерево и глину, и тонкая кружевная скатерть выглядит, как отражение облаков в зеркальной глади озера…

В тонких пальцах — стебель бокала, увенчанный цветком-чашечкой. Огоньки свечей и очага преломляются в нем золотистыми искрами; тот же рисунок искр, но на черном и чуть дальше — в глазах, за неровной занавесью челки.

И кажется: не очаг, а костер; не платье — плащ, не свечи — звезды…

Ян стряхнул наваждение, но мягко, осторожно, не до конца.

Так все же — привычнее. Проще.

Второй бокал — в протянутой навстречу руке.

Ожог мимолетного касания — такого неожиданного и долгожданного одновременно…

Беседа — словно ручей, где воедино сливаются слова и смех, взгляды и прикосновения…

Аромат можжевельника и трав — запах дома, запах безопасности. Отчего же сон бежит от тебя, Бродяга, словно тень — от лунного сияния?

Мари спит спокойно… как всегда. Голова — на левом плече Яна, отросшие волосы спадают на подушку лаково-черной волной. Она долго искала Дом — и, кажется, нашла его. Хорошая сказка обязана хорошо и закончиться. Что же гнетет тебя?

Пройдут дни, месяцы, годы… не пройдут — пролетят: вы ведь, наверное, будете счастливы вместе… по крайней мере, вы можете дать друг другу счастье. Вырастут дети, за ними — внуки, вы состаритесь, не заметив того, и однажды о вас скажут: «Они жили долго и умерли в один день». Опять-таки, как в сказке.

И уж вовсе сказочной станет Дорога — растворится в мареве южных пустынь и снеговеях Севера, уйдет в те дали, где ты был когда-то — и те, где уже никогда не будешь…

Готов ли ты к такому?

Сможешь ли?

В Доме есть все.

А то, чего не хватает — появляется, когда нужно.

Но бумага и перо в то утро так и не нашлись, и записку пришлось оставить на стене — углем из прогоревшего очага:

«Этот Дом — твой.

Оставайся сколько хочешь — здесь ты в безопасности.

Меня не ищи. Не получится — да и не стóит.

Я очень хотел бы остаться с тобой.

Хотел бы быть твоим героем.

Хотел бы… но не смогу.

Прости».

Часть 3

Двери

Едва проснувшись, Мари откинула одеяло и поднялась. Запахнула теплый халат, не глядя, ступила в меховые шлепанцы. Так же, как и в то, давнее утро.

За окнами Дома серебрилась занавесь тумана, легкого, весеннего. А раньше там играло робкое солнце, выглядывая из-за снежных шапок на вершинах вековых сосен. А еще раньше — свинцовое небо плакало промозглыми осенними дождями.

С тех пор, как ушел Ян, дожди успели смениться снегопадами, а теперь те вновь готовились уступить место ливням.

Дом вел себя так, словно чувствовал вину за прежнего хозяина и пытался ее загладить: вернувшись на третьи сутки из безуспешных поисков, Мари почти против воли ощутила себя дома. Освоилась. Привыкла к уюту и безопасности. К тому, что есть уголок, который можно назвать своим.

Но теперь из Дома надо уходить, уходить быстро и далеко — в полный ловушек мир, к тем самым людям, которые раз за разом пытались лишить ее жизни.

Мари подошла к окну, взяла с подоконника кружку орехового напитка, любимого с детства, и булочку … неужели с корицей?

Запах показался неожиданно острым. Голова закружилась, и мысли вихрем снежинок — или тумана — помчались в место и время, отдаленное от Дома сотнями миль и дней… В место, которого больше нет.

Существование острова Хьор в Мглистом Море не было ни доказано, ни опровергнуто. Согласно источникам, проверке не подлежащим, орден Тени регулярно проводил там отборочные испытания для учеников храмовых школ. Произошедший в 1461 году выброс неконтролируемой Силы побудил Светлый Совет отправить к предполагаемому местоположению острова тайную экспедицию.

Кроме рассеянной в воздухе остаточной Силы, разведчики не обнаружили ничего. 

— Стойте! Да стойте же! Мы убиваем друг друга!..

Голос был тонким, отчаянным, надорванным. Он смолк, потом еще раз пронесся над бухтой, ударился о скалы, повторив то же. Стало очень тихо. Затем в воздухе что-то коротко свистнуло. Голос превратился в стон и умолк.

Мариэль приподнялась на руках и осторожно осмотрелась. Затянутый туманом берег казался пустым. До зарослей колючек, из-за которых слышался голос, было дюжины три шагов, но их пришлось бы сделать по открытой полосе пляжа. А те, кто охотится на нее, могли заметить ее и в предутренней мгле.

«Будь осторожна, — вспомнила она слова Наставницы. — Не верь никому и ничему. Полагайся только на себя. Ты будешь там одна, помочь некому. Таковы условия Испытания…»

Одна против семерых врагов. Никто не знает, каковы они — звери, нежить, колдовские мороки… может быть, люди. Такие же, как она сама…

Мариэль мотнула головой, отгоняя эту мысль. Задумываться и сомневаться сейчас нельзя. Не для этого ее восемь лет учили тому, что неведомо обычному человеку. Учили наносить и врачевать смертельные раны, понимать языки зверей и птиц и беззвучный говор растений, разбираться в переплетении ветров, морских течений и дорог этого мира. Учили видеть скрытое за пределами видимого и слышать то, что недоступно слуху. Ломали слабую человеческую волю, переплавляя ее во что-то куда более твердое — вначале ей казалось, слишком твердое и даже чужое для девчонки ее лет, но теперь это уже стало частью ее самой, и без него она жизни не мыслила.